Глава 22. Деньги и фантики

- Ну на счет денег, дедок, будь за меня спокоен. Была б моя воля… Сгреб бы я их, какие есть на земле, в одну большую кучу и поджег бы! Пусть на всех планетах вселенной любуются на мой костер. А какая наступила бы жизнь! Пришел человек на завод, встал у станка и начал работать, не нарушая технологического процесса… а зачем нарушать? Деньги-то отменят! Положено сделать десять деталей — так тому и быть. Не надо будет, гробить станок, и мастера на горло брать, что тот мало платит. А в обеденный перерыв придет в столовую, возьмет что ему надо, поест, попьет и снова к станку. После работы зайдет в какой-нибудь магазин, предъявит пропуск, возьмет что-то на ужин, и пойдет потихоньку домой. И так каждый день. Благодать! И не было бы ни войн, ни прочего всего нехорошего, а наконец-то занялись делом. Станем строить космические корабли. И космос откроет перед нами все двери. Полетим открывать новые планеты, как когда-то, мореходы открывали необитаемые острова. Вот была бы житуха. Все, начиная от токаря до министра, работали бы на космос. И не было бы ни убытков, ни кризисов. Денег-то не будет! А над деталями можно и подумать. Я хочу рассказать одну историю: Нас часто от завода посылают в колхоз, на помощь труженикам села. Куда только не возили! Но вот в одном месте, в каком именно, не помню, но председатель оказался редкого ума человек. Роста был не ахти какого, и лет ему было не больше, сорока. Узнавали его издали, по походке. Немного прихрамывал, да пиджачок изрядно поношенный, голубоватого цвета, всегда его выдавал. Он сразу нам предложил жить, как в коммунизме.
«Ребята! - сказал он. - Если захотите что-то приобрести в нашем магазине, конечно, кроме спиртного, это под запретом, денег не надо, назовите свою фамилию, имя, отчество, продавщица запишет вас в блокнот и даст вам, что надо. А потом, когда получите расчет, с вас вычтут». Мы немного подумали и согласились. Где наша не пропадала. Скажу честно: Мне, как и многим, понравилась такая жизнь. Работали на чистом воздухе, кормили не плохо, и макароны с мясом, и борщ с телятиной, а молока, хоть упейся. В день за кормежку высчитывали по рублю. Как и в других колхозах. И в магазин тоже ходили без денег. Мужики брали сигареты, да спички, а женщины в основном конфеты и ситро. Больше нам ничего не надо было. А зачем? Когда все есть. В общем, я одним глазком, а посмотрел на коммунизм. Ради такого стоит жить. И я поклялся: Пускай лишусь здоровья и сил, но буду строить коммунизм до самого смертного часа. А что касается денег, то я их вкус познал давно и знаю, как они засасывают.
- Хм, - усмехнулся Григорий Александрович. - Это когда же успел-то?
- Пап, а ты не смейся, я правду говорю. С десяти лет я езжу с тобой то за грибами, то на рыбалку… а помнишь, как все лето, почти до самого сентября я из города и шага не сделал? А почему? Да потому что фантики собирал.
- Ха-ха-ха, - разразились громким смехом Лыков старший с Василием. Даже Игнатий в этот раз не остался в стороне и издал свой старческий суховатый смешок.
- Много хоть собрал-то? - сквозь смех еле выговорил Кот.
- Чего ржете-то? - насупился Максим. - Вот и рассказывай вам после этого. А между прочим, ничего смешного здесь нет. Я не помню, кто придумал играть в карты, в орлянку и о при стенок, под конфетные обертки. Но мы всем двором вошли в азарт. Искали фантики, где только возможно. Постепенно они стали нашими деньгами. Я мог купить любую понравившеюся мне игрушку, марку или значок у всякого пацана с нашего двора. У каждого фантика была своя цена. У меня были две коробки от женских сапог, забиты до верху, аккуратно разглаженные утюгом, чтобы не потеряли товарный вид. Тут, я стал замечать, как мы круто, изменились. Стали жадными, вредными, злыми, жестокими, завистливыми. Летние каникулы подходили к концу, а мы ни разу за все лето не сходили на пруд. Не играли в казаков-разбойников. Одна была мысль — побольше набрать этих гадких бумажек. Я не выдержал! Не знаю, где нашел силы? Но выгреб, из-под кровати, все фантики, что были у меня, вышел во двор, разжег костер и бросил их в самое пламя. Они горели, а я стоял и плакал. Когда пепел развеялся по ветру, мне стало так легко и весело, что даже запел. Потом и все мои товарищи последовали моему примеру. Снова стали делать луки, стрелы. Опять продолжили стрелять по мишеням. Мы ожили. Ловили рыбу, ходили за грибами… Но к сожалению каникулы закончились, ведь был конец августа. Но эта наука пошла мне на пользу. Клятвенно вам заявляю, что никогда не стану богачом. Достаток в семье будет, но не более того. Недавно я пришел к стоматологу, зуб разболелся так, что терпеть такую боль сил моих больше не было. Я вошел в кабинет. За столом сидела невысокого роста солидная брюнетка. Круглолицая, с небольшим вторым подбородком, и что-то писала. Увидев меня, она встала и ласково улыбнувшись указала на кресло. - «Садитесь, молодой человек. На что жалуетесь»?
- «Зуб замучил. -  сказал я. - По ночам почти не сплю. Лечить не надо. Вырвете его, пожалуйста».
Она внимательно осмотрела мой коренной зуб и недовольно закачала головой. - «Зачем же удалять? Зуб хороший. Можно вылечить».
- «Нет! -  говорю я. - Не надо. Рвите».
Врач глубоко вздохнула и ушла за новокаином. Она сделала мне укол, но заморозка не взяла. Зуб был слишком застужен. Только дотронулась… Я как взвыл! Руку ее отбросил, и к выходу. Но она обогнала меня. Толстенькая, но шустрая. Встала в проходе, как раз всем своим торсом, прикрыла дверной проем, да как завопит: - «Не пущу! Немедленно вернитесь на место. Будем лечить. Иначе вы дома от такой боли так будете мучиться, что даже подумать страшно. Не пущу»!
Максим усмехнулся и посмотрел на Игнатия. - Все же какие у нас врачи! Ни в одной стране мира не найдешь. Как они любят своего ближнего. Зуб мне залечила. А в больницах сколько я лежал и какие там терапевты, хирурги. Добрейшей души люди. Не чета американцам, французам, англичанам и так далее, что готовы своего ближнего без последних порток оставить. Деньги, деньги, деньги. Я написал стихотворение. Советским врачам двадцатого века посвящается! Так назвал его. Вот послушайте.
 
Дорогие Женщины,
И Вы, мужчины, Врачи!
Вы для нас, словно к вечности
Подбирали ключи.
Били ливни холодные,
Забивая рассвет.
И ветра подколодные
Вам грозили во след.
Но боролись и боритесь
Вы за каждую жизнь.
И от полночи в комнате,
Глубока Ваша мысль.
Ваше счастье доверчиво,
От зажженной свечи.
Нас, судьбой искалеченных,
Не теряли в ночи.
За людские страдания
На земле, неспроста,
Вам даны испытания
Видеть Раны Христа.

Максим закончил читать и затаил дыхание. - Ну как Вам? - после недолгой паузы поинтересовался юноша.
- Что же, Максимушка, неплохо, - усмехнулся старец. - Только одно мне не понятно. Ты говорил много раз, что не веришь в Бога и тут в стихотворении рассказываешь о ранах Господа нашего, Иисуса Христа, - и старец трижды перекрестился. - Как же тебя понять?
- Дедок, не спрашивай, сам не знаю. Как-то вывернулся этот образ, и он мне понравился.
- Вот, парень, а дальше, когда пойдешь по жизненному пути и не такое напишешь. Пусть Господь прибывает в сердце твоем. Думай о Боге. Многое поймешь, многое постигнешь. Познаешь смысл жизни. А про врачей говорить можно долго. Они, есть обладатели и хранители благодати Божьей. И когда пациенты предлагают им деньги, для них это оскорбительно.
- Дед, ну я так не играю! - насупился Максим.  - Ты говоришь загадками.
- Верно, сынок, - в знак согласия кивнул Григорий Александрович и сурово поглядел на старца. - А ну-ка, Игнатий, расшифруй. А то мы как-то в толк не возьмем, что это такое.
- Ну что же тут не понятного, - смутился старец. - Представьте себе такую картину. Подошел Господь к каждому, кто занимается врачеванием, и раздал по цветку. Велел хранить. Ибо обещал вернуться. Но следом за Всевышним идет лукавый и предлагает им за Божью благодать деньги. Горе будет великое, если они соблазнятся, начнут открываться платные клиники, болезни и бездушие захлестнут всю Россию. Аптек не хватит. Найдутся и такие, что поднимут цены на лекарственные препараты, а где-то и подделки начнут просачиваться. И никто к нам не придет на помощь. Так как благодать Божья будет утрачена. И министром здравоохранения будет не академик с большим авторитетом, а какой-нибудь остолоп, взявшийся, прямо сказать, из ниоткуда.
- Дед, ты извини меня, но сейчас и я с тобой не согласен, – возмутился Максим. - Знаешь сколько получают врачи? Если скажу, смеяться будешь. Но позиций своих не сдают. Потому что пришли туда не по умыслу, а по призванию. Клятву Гиппократа давали. А клятва отступничество знаешь что это такое? А если министром здравоохранения будет какой-нибудь остолоп, а не академик, то и армией командовать, рядового поставят. Ты представляешь какой бардак будет?! Такое может придумать или враг народа, или дебил такого уровня, что подумать страшно. Ну кто пропустит такого идиота в правительство, не говоря уж о том, что выдвинут его в генеральные секретари и доверят такую мощную державу. В момент развалит. Нас голыми руками возьмут, и никакие ракеты не помогут. Какой генерал захочет подчиняться рядовому? Нет, возможно, в отставку никто не подаст, но и служить с полной отдачей не будут. Дедок, у тебя конечно, свои мерки на этот счет, свои причуды. Но я говорю о смысле жизни, а в этом разбираюсь не плохо. Во имя чего надо жить.
- А ты сам-то, Максимушка, знаешь для чего живешь.
- А как же!
- Ну-ка, сынок, разъясни. Просвети нас необразованных, - изрядно захмелев ухмыльнулся Григорий Александрович.
Максим глубоко вздохнул, посмотрел в окно и понизив голос, сказал: - Помню, как-то несли гроб. Много за ним шло народу. Играла музыка, бабы выли. Тут подошли к похоронной процессии две женщины на вид лет по пятьдесят. Поинтересовались: «Кто умер-то? Кого хоронят»?
Едва услышав в ответ имя и фамилию усопшего, горько заохали: - «Ох, батюшки! Как же жалко-то! Такой человек! Он же в ЖКО слесарем работал. Бывало все сделает на совесть. Копейки не возьмет»!
Долго еще они стояли, провожая взглядом похоронную процессию и говорили о нем только хорошее, желая войти ему в царство Божие.
Но был и другой случай и тоже на похоронах. Примерно так же кто-то спросил: «Кого хоронят-то»? И едва узнав, кто лежит в гробу, лицо того прохожего стало хмурым и неприветливым. Впалые морщинистые щеки налились кровью. Над карими глазами нависли густые, черные тучи бровей, и пригладив на зачес изрядно посидевшие пряди волос, перекрестился и сказал вслед похоронной процессии: - Слава Богу, одним негодяем меньше стало. Знал я его, гада ползучего. В профкоме работал, сволочь. Наворовал столько, подлец, до подбородка хватит. Все теперь осталось здесь, ничего с собой на тот свет не взял. Туда ему и дорога».
Одна женщина услышала те слова и попыталась его устыдить: -«Об усопших плохо не говорят». - И поправляя на голове черную косынку, такую гримасу скорчила... Ее старческий, морщинистый подбородок вытянулся, а в глазах блеснула ярость и злоба. Наверняка, она была родственницей, или хорошей знакомой покойного.
А тот ей ответил:  -«Если бы делал все для народа, и слова были бы добрыми».
Вот я и говорю, жить надо так, чтобы о тебе хоть кто-то, что-то хорошее сказал. Или я не прав?! Помню, в одной деревне, жил такой Федор Егорович Горохов. Ох и шкурником же был, пробы ставить негде.  Здоровый бугай. Бороду носил, как у попа. Глазки маленькие прорези узкие, как у киргиза. Да и прозвище у него было азиат. По улице ходил, брюхо свое выпечет, морду кверху, ни с кем, гад, первым не поздоровается. А и поприветствует кого чуть заметным кивком. Одно слово, сволочь. Были у него рыболовные снасти. От деда остались. И мужики, ходили к нему с поклоном, чтобы дал им бредень или еще что-то. Прудов было много, да и река большая. В общем, рыбка водилась.
- «Ну, что же, - говорил он, - берите, но половина улова мои». Делать нечего, соглашались.
Я к чему говорю?! Если бы этот мерзавец, жил в капиталистическом строе, миллионером стал бы. Придет время и помрет, никакой хорошей памяти о себе не оставит. А вот другой случай: Живут в первом подъезде Ботовы, три брата. Все женаты и каждый тянет свой хомут по-своему. Младший — Игорь, - мой дружок. Симпатичный чувак. Мы с ним в Чудильник вместе одно время ходили, то есть в женское общежитие. Правда, женился на подруге своей невесты. Виктор, по прозвищу Гунька, о нем я ничего сказать не могу, так как никогда с ним не общался. Хоть и волос тот же и глаза, и нос, а на Игорька не похож. Есть в его физиономии какая-то черта, что делает большое различие между ними. И наконец Владимир, по прозвищу пузатый. Тот вылитый мать. Такой-же, как у нее волос русый и лицо круглое. Но слишком толстоват, на животе брюки не сидят — скатываются, но сам добрейшей души человек, умеет и сеть связать, и бредень, и наметку. И вот как-то решил он порыбачить. Нашел человека с машиной, собственной, марки «Жигули» меня пригласил и братьев своих взял. Поехали в «Колодню». Хоть речушка, небольшая, но с глубокими омутами. Щуки полно. Наловили ведра два. Первым делом, Владимир большую часть улова отдал шоферу. Остальную рыбу разделил между нами. А себе только одну щуку взял, ссылаясь на то, что еще когда-нибудь наловит. Он никогда богачом не станет. Сердце у него доброе, человеческое. Вот, среди нас живут какие люди! А мы проходим мимо и не замечаем их. Теперь, второй вопрос. Ты, дед Игнатий, сказал, что надо бояться власти. А как же быть? Кто-то должен управлять страной? Или все пустить на самотек?