Жестокое Милосердие

Соне оставалось жить, может быть, четыре месяца — от силы полгода.
Таков был прогноз лучших врачей, лечивших её уже несколько лет.
За кратковременным улучшением вновь следовало ухудшение.
По мере финансовых возможностей было перепробовано всё.

Теперь, на последней стадии рака, который медленно разъедал её маленькое тело, оставались только препараты, способные хоть немного облегчить путь Сони в небытие.
Но даже на них врачи были скупы.

Всё стоило денег, а именно их у матери-одиночки Евгении едва хватало на жизнь.
Приходилось экономить на всём.
Соня почти не ела. Почти все деньги уходили на лекарства.

Работать Евгения не могла — постоянный уход за умирающей дочерью делал это невозможным.

Каждый день она видела невыносимые страдания ребёнка.
Её сердце обливалось кровью, но больше пары утешительных слов, поглаживания по руке и чувства абсолютной безысходности, высасывавшего из неё последние силы, Евгения ничем не могла помочь.

Иногда ей приходили в голову мысли, от которых она сама вздрагивала.
«А что, если?.. Ещё полгода — и каждый день, каждая минута вот так?»

Лицо дочери стало бледно-синим и опухшим.
Рак добрался до всех органов и пожирал её заживо. Медленно. Очень медленно.

Две-три ложки воды — вот и всё, что Соня могла иногда проглотить.
Евгении приходилось лишь смачивать ей губы влажной губкой.

А стоны, крики, когда слабые лекарства переставали действовать...

Евгения не была особенно набожной. Изредка заходила в церковь в их посёлке.
Местный батюшка бросил ей избитую фразу:
«На всё воля Божья» — и посоветовал молиться.

«Да уж, поможет...» — горько подумала Евгения.

Наблюдая мучения дочери, сама измученная и изнурённая, она всё чаще представляла,
как просто берёт подушку и душит Соню.
Или травит чем-нибудь.
Особенно, когда слышала её крики — тогда ей хотелось схватить топор и покончить со всем этим.

В очередной раз размышляя над этим, Евгения сидела у кровати дочери,
когда вдруг за спиной раздался спокойный голос:

— Не нужно так.

Евгения вздрогнула, обернулась — в комнате стоял незнакомый мужчина.
Он был невысок, одет в рабочий комбинезон, полный дыр и заляпанный краской.

Прежде чем она успела спросить, как он сюда попал, мужчина сказал:
— Да открыто было. Мастер послал — трубы проверить надо.

— Какие ещё трубы? — устало спросила Евгения.

— Газовые ваши. Не беспокойтесь. В подвале у вас, покажете?

Она нехотя поднялась и вышла из комнаты.
Спустилась в подвал, нащупала выключатель — и обернулась.

Но разнорабочего там не было.
Она не услышала ни шагов, ни звука спускающихся по лестнице ног.

«Что за чёрт?» — мелькнуло в голове.

Евгения поднялась наверх, раздражённо вошла в комнату дочери — и замерла.

Соня лежала неподвижно.
Евгения бросилась к кровати, схватила дочь за руку — пульса не было.
Глаза девочки были закрыты, дыхания не слышно.

Сначала Евгения вскрикнула и отпрянула, потом застыла,
долго стояла, уставившись на неподвижное тело.

Наконец, словно очнувшись, оглядела комнату и заметила на тумбочке маленькое зеркало.

«Не моё... Раньше его здесь не было...»

Она подошла, посмотрела в него.

Сначала увидела своё отражение — исхудавшую, измученную женщину с неухоженными, спутанными волосами.
Но собственного облика она не испугалась — ей уже было всё равно.

Вглядываясь в отражение, она вдруг различила очертания белого корабля с бордовыми парусами.
А на палубе стояла Соня — здоровая, румяная, улыбающаяся,
махала ей рукой.

Впервые за много лет Евгения слабо улыбнулась в ответ.

«На всё воля...» — подумала она.
Но мысль оборвалась.