Вендетта

Однажды мне объявили вендетту сразу два физрука. Физрук номер один по имени Геннадий Александрович был высокий и худой, и его, конечно же, звали Гена-крокодил или просто Зеленый для краткости. Второй физрук, Михаил Варфоломеевич, был маленький и кругленький, внешностью и манерами он напоминал актера Евгения Леонова. Дети называли его Варфоломеем, а после первых латиноамериканских сериалов дачи превратились в фазенды, а МВ стал Бартоломео.
Оба были по-солдафонски глупы, отличались деликатностью и тактом поручика Ржевского и коротали досуг на пустыре за школой, распивая на троих бутылку водки и закусывая каменными коржиками из школьного буфета. Третьим в их компании был военрук, преподаватель ОБЖ Сергей Петрович, или просто СерПет.
...Вообще я была круглой отличницей, но однажды случилось страшное, и в десятом классе меня оставили на второй год с двойками по пяти предметам.
В один прекрасный день наш классрук Сергей Николаевич, преподаватель физики, пришел на урок пьяный в дрова. В тот день мы писали контрольную. Из-за плохого зрения и невеликого роста я всегда попадала на первую парту.
С учительского стола до меня донеслось перегарное амбре. Я в изумлении подняла на глаза на Сергея Николаевича. С самым серьезным видом, скосив глаза к переносице, он пытался сдуть пушинку с рукава своего пиджака. Удержаться от смеха было выше моих сил. Я прыснула, тщетно пытаясь зажать себе рот рукавом.
Он в ярости встал во весь свой двухметровый рост и рявкнул:
- Молчать!
Мое лицо залилось краской, я честно пыталась сдерживаться и даже перестала дышать, но меня просто разрывало на части от смеха, и с моей парты на весь класс снова донеслось придушенное хрюканье, переходящее в глухие хрипы.
Глаза Сергея Николаевича метали молнии. Он изо всех сил старался стоять ровно, но его штормило.
Одноклассники подняли головы от своих контрольных, посмотрели на пьяного физика, оценили ситуацию и начали гоготать, как полоумные.
- Молчать! – снова взвизгнул он, за пять секунд разогнавшись до фюрера. – Негодяи! – он в сердцах ударил деревянной указкой по столу. Указка с сухим треском разломалась напополам, кончик отлетел в угол. В классе бушевал девятибальный шторм.
Побелевшими от ярости губами сдавленным голосом физик велел мне выйти вон с вещами, добавив, чтобы без родителей я больше в школу не приходила.
Я все еще пыталась сдерживаться и не смеяться в страхе перед его гневом, но когда он меня выставил за дверь, я дала себе волю и расхохоталась во все горло, как только переступила порог кабинета. В ответ класс снова грохнул на несколько октав.
К слову, через пару лет физика уволили из школы с «волчьим билетом» за алкоголизм и за то, что сейчас назвали бы харасмент. Но это было только через пару лет...
Сказать родителям, что их настойчиво желают видеть в школе, было смерти подобно, поэтому утром я, как обычно, надевала ненавистную коричневую форму, брала портфель и шла к подружке Томке.
Томкино образование завершилось после 9-ого класса и иногда она по вечерам помогала родителям в семейном ресторане. Томкин папа, дядя Зураб, был грузин, а мама, тетя Галя, наполовину литовка, немного украинка и отчасти татарка. У Томки были золотые отцовские кудри и мамины глаза цвета летнего неба. Когда Томке было скучно, она приходила в школу, красивая и румяная - на людей посмотреть и себя показать. Обычно она ждала меня за дверями класса, и на переменах мы обсуждали важные вопросы мироздания, как-то каким лаком накрасить ногти на дискотеку и где можно раздобыть новый постер Депеш Мод.
После моего позорного изгнания из школьного Эдема Томка стала настоящим спасением. Ранним утром она еще сладко спала. Открывала мне дверь в ночнушке, буркнув "привет", и плелась обратно в постель. Я тихо включала телевизор в гостиной и чаще всего засыпала там же на диване.
Мы дрыхли еще пару часов, потом пили чай, читали сонники, чихалки и гадалки, красили ногти, обсуждали мальчиков, которые нам нравились, перемывали кости девочкам, которые нам не нравились, смотрели какой-нибудь фильм, и в обед я уходила домой.
У Томки был старший брат Андрей, добрейший чувак - душа нараспашку. У него постоянно столовались, жили и занимали деньги все бродяги нашего микрорайона. Друзья Андрея брали поносить джинсы или кроссовки, которые «занашивали», и одалживали видеокассеты, которые «засматривали». Родители возмущались, но через пару дней покупали ему новые кроссовки, и так по кругу.
К слову, родителей никогда не было дома: они уезжали на работу засветло, а возвращались заполночь, поэтому в квартире постоянно околачивались Томкины подруги и Андрюхины друзья. Днем дверь в квартиру не закрывалась, ключ просто торчал снаружи, потому что постоянно кто-то приходил или уходил: пусть родителей дома не было, но грузинское гостеприимство присутствовало и во время их отсутствия.
У порога обычно стояло метра два обуви. Во всех комнатах обитали друзья. Кто-то смотрел боевики или «Тома и Джерри» по «видику», кто-то играл в «подкидного», сидя на ковре по-турецки. Томкины подруги крутили локоны маминой плойкой, шлепали по квартире на маминых шпильках и красили ресницы маминой тушью.
За кухонным столом постоянно кто-то чаевничал с бутербродами-кораблями, как у Тоси в фильме «Девчата». Томкина бабушка с необыкновенным именем Фиона жила, как у нас говорят, на Перевале (в деревне Михайловский Перевал в 17-ти км от Геленджика). У бабушки с удивительным именем героини «Поющих в терновнике» был дом с фруктовым садом, и она варила джем, пастилу, аджику и ткемали. Бабушку никто никогда не видел, единственным достоверным свидетельством ее существования были свежие плюшки и трехлитровые банки с вкуснейшим джемом, которые периодически привозили с Перевала Томкины родители. Она представлялась мне каким-то мифическим персонажем из сказок братьев Гримм, только вместо горшочка с кашей у нее были тазики со сливовым и вишневым джемом.
Иногда приходили наши с Томкой друзья-мальчишки, мы брали телефонный справочник, находили смешные фамилии и звонили их обладателям, блистая искрометным, как нам тогда казалось, юмором. Коронной шуткой был звонок в морг с просьбой позвать Васю с пятой полки. Старые работники морга нас знали и просто посылали, но иногда на звонки отвечали студенты, и это дарило нам несколько минут искреннего безыскусного счастья. Поначалу они не понимали, чего нам надо, переспрашивали, уточняли, а мы просто заходились от хохота до слез, хрипоты и коликов.
Эта идиллия длилась пару месяцев, но в один прекрасный майский лень в конце учебного года на работу к моей маме зашла математичка Нина Ивановна.
Мама мило улыбалась и вела с Ниной Ивановной светский разговор. Нина Ивановна, несколько оторопев от необъяснимо счастливого маминого вида, смущенно сказала:
- Эмм... Видимо, мы ничего не знаете... Ваша дочь получила пять двоек и осталась на второй год, а поскольку в 10-ом классе на второй год не оставляют, ее исключают из школы.
Мою бедную маму откачивали всем отделом. Обретя дар речи, мама позвонила домой и сказала мне потусторонним голосом:

- Я все знаю. Вечером у нас с тобой будет серьезный разговор.

От этой фразы у меня разболелся живот, началась икота, чесотка и уши начали пылать, как сердце Данко. За 3-4 часа, оставшиеся до маминого возвращения, я навела дома идеальный порядок, помыла полы, погладила белье и даже испекла печенье. Выложив печенье на красивое блюдо, я взяла ситечко и аккуратно посыпала его, как мне казалось, сахарной пудрой. Позже выяснилось, что это была каустическая сода (банки стояли рядом). Но в вихре катастрофы апокалиптического масштаба это было уже не так важно.

Мне устроили страшную головомойку и ввели жуткие санкции. Утром следующего дня, собравшись с силами, бледная, но решительная, мама пошла в другую школу договариваться о моем переводе. Для внушительности она прихватила с собой мои медали с городских и краевых олимпиад и похвальные грамоты об окончании учебного года с отличием за предыдущие годы.

Директор школы оценил масштаб моей неординарной личности, впечатлился диссонансом и сказал, что возьмет меня в свою школу при условии, что я исправлю оценки - с «двойками» он меня принять не мог.

В это трудно поверить, но у меня в школе не было химии. То есть она была, но совсем недолго. В начале 5-ого класса, когда школьники впервые погружаются в чудесный химический мир, на первых двух уроках мы ознакомились с таблицей Менделеева и выучили пару формул – H2O и H Cl. На третьем наши мальчишки устроили дикий взрыв в кабинете, намешав школьные реактивы с принесенными откуда-то марганцем, магнием и разогрев это все на таблетке сухого горючего (мы называли его «вонючее горючее» - оно дико воняло торфяными болотами, или просто адом).

У химички, имени которой никто не помнил, поскольку по доброй школьной традиции все звали ее Колбой, случился нервный срыв. Она попала в психиатрическую клинику, до конца учебного года была на больничном и восстанавливала нервы. Вернувшись в школу после летних каникул, Колба категорически отказалась преподавать в нашем 6-ом «В». Замены ей не нашли. Так мы остались без химии.

Для прохождения квеста и под названием «переход в другую школу» мне пришлось взять учебники химии за все пропущенные годы и пройти школьный курс химии за 2 недели, а потом сдать экзамен строгой химичке из другой школы. Я сидела и учила треклятую химию две недели, не поднимая головы, сдала экзамен, пришла домой, проспала сутки и, проснувшись, не смогла вспомнить ни одной формулы. Easy come easy go, как говорится – как пришло, так и ушло. Двухнедельный марш-бросок по школьному курсу химии я до сих пор вспоминаю с содроганием. Галогены и гомологи – неотъемлемая часть моих кошмарных снов.

Еще у меня были двойки по горячо любимой географии, ненавистной алгебре, апокалпиптической физике и по физкультуре.

«Двойки» мне поставили за неявку на итоговые контрольные, а явиться я, понятное дело, не могла, потому что см. выше. В итоге в году тоже получились «двойки». По логике за неявку нужно бы ставить ноль баллов, а не два, ну да что об этом говорить...

Примечательно то, что остальные учителя – по русскому, английскому, литературе, истории, биологии, черчению по старой памяти и учитывая былые заслуги, поставили мне нормальные оценки и по некоторым предметам у меня даже были «пятерки».

Географичка относилась ко мне хорошо и согласилась на пересдачу. Я ей вдохновенно рассказала что-то про климатические зоны североамериканского континента, прерии и пампасы из Фенимора Купера, расстались друзьями.

Алгебру с ее зубодробительными логарифмами и интегралами пришлось зубрить и сдавать всерьез – несмотря на то, что Нина Ивановна в общем меня любила, она была очень строгой и требовательной, и на снисхождение рассчитывать не приходилось.

Травмированный физик сказал, что видеть меня не желает, и накарябал «тройку».

Оставалась физкультура. В младших классах ее у меня вел Гена-Крокодил, а в десятом я попала к Бартоломео. С Крокодилом у нас была давняя взаимная ненависть. Я была самая маленькая в классе по возрасту и по росту, и стояла в строю последняя, а по списку всегда была первая из-за фамилии, начинающейся на «А». Обычно меня вызывали отвечать к доске, готовить политинформацию или прыгать через «козла» самой первой. И если читать наизусть «Анчар» у доски или рассказывать одноклассникам о политической обстановке в Никарагуа куда ни шло, то козла я боялась просто до смерти: он был ростом почти с меня и я знала, что неминуемо на нем застряну и упаду, мои очки улетят, и все надо мной будут смеяться.

Но Крокодил не знал пощады и настаивал. Я обреченно бежала, налетала на «козла» животом и беспомощно распластывалась на нем морской звездой – руки с головой вперед, ноги назад. Очки улетали в дальний угол, а я неловкой гусеницей пыталась сползти с проклятого «козла» и наконец кулем обрушивалась на подстеленные маты. Мальчишки скакали с моими очками по залу, кривляясь и гримасничая. Мне приходилось бегать за ними и долго и унизительно выпрашивать свои очки.

Но однажды мое терпение лопнуло и, насупившись, я ответила Крокодилу: «Вам надо, вы и прыгайте». Класс грохнул, и все начали скакать по залу, как умалишенные, распевая на мотив «Чебурашки»: «Вам наааадо, вы и прыыыыгайте, вам наааадо, вы и прыыыыыгайте». С тех пор Крокодил меня возненавидел.

Если мы бегали недостаточно быстро, он довольно чувствительно бил нас по попе резиновой прыгалкой – тогда это считалось вполне себе воспитательной мерой. Интересно, как бы восприняли столь вольное обращение с чужими детьми сейчас?

А еще очень любил ябедничать родителям, когда мы прогуливали его уроки или, как он говорил, «хамили».

Поскольку мы все жили в одном микрорайоне, да и вообще в нашем маленьком городке все всех знали, учителя были знакомы с родителями, и те и другие постоянно натыкались друг на друга. Так что новости о наших прогулах и хамстве доходили до родителей с завидным постоянством. Мы были этому совсем не рады.

И если остальные учителя могли наговорить родителям лишнего, случайно встретившись с ними в очереди в магазине или на автобусной остановке, Крокодил целенаправленно бродил вечером по дворам соседних домов и рассказывал нашим родителям, какие мы ленивые дебилы, ни во что его не ставим и обязательно станем дворниками. Лишенные критического мышления родители ужасались, бежали домой и задавали отпрыскам трепку – иногда даже с ремнем. Популярности Крокодилу это не добавляло.

И вот, наконец, я получила четыре заветные оценки по алгебре, физике, химии и географии. Оставался последний рывок – физкультура – и квест завершен, я перехожу в другую школу с незапятнанной кармой «новенькой» ученицы.

Бартоломео, явно мучимый синдромом похмелья, дышал перегаром, и хмуро глядя на меня красными, как у кролика-альбиноса глазами, сказал, что мне нужно будет сдать бег – стометровку и 5 км, а также какие-то нормы ГТО (подтянуться, отжаться, и что-то еще – уже не помню). Бегать пять кругов вокруг школы в июльский зной мне совсем не улыбалось. Самому Бартоломео стоять на палящем солнце с секундомером хотелось еще меньше, чем мне. И вдруг его посетила блестящая мысль:

- Слушай, а ты рисовать умеешь?!

- Угу, - сказала я, не понимая, куда он клонит.

- Нам надо нарисовать круги для мячей в спортзале. Ну, знаешь, как мишени – внешний круг желтый, потом оранжевый и в центре красный. По шесть кругов на двух стенах - там, где баскетбольные корзины. Три справа от корзины, три слева. Справишься?

- Я хожу в художественную школу, - гордо ответила я.

Бартоломео просиял. Мы с ним пошли в тренерскую, он торжественно вручил мне ключи от спортзала, показал банки с краской, кисточки, и мы договорились, что через пару недель все будет готово.

По пути из школы я зашла к Томке и поделилась с ней прекрасными новостями. Томка пришла в неописуемый восторг и сказала, что на время малярных работ составит мне компанию.

Ребята во дворе тоже порадовались неожиданному развлечению в нашей довольно монотонной летней жизни (днем море, вечером велики и посиделки во дворе), и сказали, что будут ходить со мной в школу в качестве моральной поддержки.

Утром следуюшего дня мы с Томкой пришли в спортзал. Там было отличное эхо, и для начала чистыми свежими голосами мы исполнили несколько песен «Ласкового мая», а потом спели что-то из третьего концерта «Модерн токинг». Слов мы, конечно, не знали, и звучало это как «Ёмахо, ёмасо» (you’re my heart, you’re my soul).

На второй-третий день подтянулась дворовая банда. С каждым днем народу прибывало, и я вполне могла доверить кисть и лестницу кому-то из друзей, как завещал великий Том Сойер.

Когда я впервые взгромоздилась на стремянку и посмотрела вниз, у меня немного закружилась голова, поэтому я старалась вниз больше не смотреть, полностью концентрируясь на работе. Круги на шероховатой штукатурке выходили овальными, границы между желтым, красным и оранжевым были не окружностями, а, скорее, параболами или даже зигзагами, но я надеялась, что издалека это будет незаметно. Ну а небольшие огрехи подправлю, когда закончу.

От жары и запаха краски кружилась голова, чертова стремянка устрашающе шаталась, я хваталась за стену руками, вымазанными краской, оставляя на белой штукатурке желтые, оранжевые и красные отпечатки. У меня постоянно падали на пол банки и кисточки, мы не всегда успевали сразу оттирать краску от новенького "баскетбольного" пола газетами с олифой, братец раскатывал ее скейтом. Уже к вечеру второго дня стены и пол спортзала выглядели, как будто там проходил чемпионат мира по пейнтболу.

Ребята обдирали попадавшиеся им в пути терновые кусты, яблони и сливы своих соседей - добыча служила нам завтраком. Мой младший брат приносил скейт и учился на нем кататься в зале от стены до стены. Приходила Томка с ароматными плюшками и пирожками с вареньем от бабушки Фионы. Дворовая банда, вообразив себя бразильцами, пела и танцевала «ламбаду». Кто-то нашел в кустах у школы ежика и обустроил ему под скамейкой уютный уголок из старых газет и тельняшек, найденных в тренерской. Мы назвали ежика Луис Альберто и кормили его крадеными яблоками.

Рисовать круги в такой обстановке было непросто, но я старалась изо всех сил.

...Шла вторая неделя Мерлезонского балета. Томка перешла с «Ласкового мая» на репертуар группы «Мираж», дворовая банда в перерывах между «ламбадой» висела вниз головой на шведской стенке, ежик Луис Альберто большей частью отсиживался в своем углу. Круги выходили все более разнообразными. Было весело.

И вот, наконец, наступил день, когда я закончила все 12 кругов (ада). Сказать по правде, издалека они выглядели еше хуже, чем вблизи. Несмотря на все мои усилия и литры олифы, стены и пол выглядели так, как будто кто-то пытался скрыть следы убийства. Я даже купила на свои деньги белую краску, новую кисть и попыталась восстановить белизну стен, заляпанных моими дрожащими руками, но без особого успеха.

Настал судный день – Бартоломео с Крокодилом пришли принимать работу. Судя по их отекшим багровым лицам и тяжелому запаху перегара, они давно и беспробудно пили.

Увидев круги, оба схватились за головы и долго молчали. Первым пришел в чувство Крокодил.

- Что это такое? – медленно и зловеще прошептал он, указывая вверх дрожащим пальцем.

- Двенадцать кругов, по шесть на каждой стене. Три справа, три слева. Они немножечко кривые, но я еще могу подправить, - срывающимся от ужаса голосом пролепетала я.

- Немножечко????!!!!!! – хором воскликнули физруки. Мне показалось, что их обоих сейчас хватит удар.

Перые пять минут они хором орали на меня. Потом еще полчаса – друг на друга, в основном нецензурно. Откуда-то взялся Серпет и уволок их в тренерскую. Я прислушалась. Из-за закрытой двери доносился жалобный оправдывающийся голос Бартоломео:

- Ну откуда же я мог знать? Говорила, в художественной школе учится!

Крокодил страшно орал на Бартоломео:

- А я срррраазу почувствовал неладное, когда услышал фамилию этой художницы! - сатанинским голосом орал он.

Бартоломео пытался оправдываться, мне было его очень жаль. И еще мне было безумно стыдно. Ведь казалось бы, что тут сложного – просто взять и нарисовать круглые круги? А теперь Бартоломео не поставит мне «тройку», ведь я так их подвела...

Из тренерской слышался страшный грохот – то ли они бросались друг в друга гантелями или какими-то еще спортивными снарядами, то ли падали сами.

На шум из своего укрытия выполз Луис Альберто и поднял любопытную мордочку кверху. Я задвинула его ногой под лавочку, чтобы он не попал под горячую руку разбушевавшимся педагогам.

Я стояла и терпеливо ждала Бартоломео – мне была необходима моя выстраданная «тройка» по физкультуре.

- Банка краски! Ящик водки! Маляры! Штукатуры! Пятьдесят рублей! Трафареты! Ободрать и поштукатурить! Все пропало! Первое сентября! На носу! Художественная школа! – доносился из тренерской громогласный Крокодил.

Серпет басил что-то утешительное, но слов было не разобрать.

Наконец, они наорались и вышли.

- Михаил Варфоломеевич, я закрашу их белой краской и нарисую новые! – с отчаянием в голосе обратилась я к Бартоломео.

Крокодил что-то злобно рявкнул и пулей вылетел в дверь. Мне казалось, что за ним в воздухе тянется след, как за кометой. Серпет глядел на меня со смесью интереса и удивления. Бартоломео с пылающим лицом и капельками пота на лбу смотрел на меня, хватал воздух губами и не мог произнести ни слова.

Очень некстати из своего уголка снова выкатился Луис Альберто. Бартоломео уставился на ничего не подозревающего ежика. Наверное, ему казалось, что как-то так и сходят с ума. Сначала все идет хорошо и ты культурно выпиваешь в компании верных друзей. Потом вдруг раннее пробуждение, слепящее солнце и окаянный школьный спортзал, безумные круги разного диаметра, высоты и вида. И в довершение еж. Просто еж.

- Почему еж, а не белка? - читалось в его измученных глазах.

- Вы, пожалуйста, не нервничайте! Принести вам водички? Я могу новые нарисовать! – тараторила я, решив, что он, наверное, не понял моих добрых намерений и готовности все исправить.

Наконец, Бартоломео обрел дар речи.

- Давай свой дневник! – рявкнул он, нацарапал «тройку», размашисто поставил подпись, прорвав ручкой бумагу в двух местах, и швырнул дневник мне. Я стояла и хлопала глазами, не зная, как на это реагировать.

- Спппаасиббо, - заикаясь, наконец проронила я.

- Я больше не желаю тебя видеть, - неожиданно высокопарно сказал он и отвернулся, будто бы мы были на светском рауте и он у нас князь Голицын или Оболонский, а я, например, поручик Ржевский или докучливая девка-чернавка. Серпет успокаивающе похлопал его по плечу, глазами указав мне на дверь.

Меня не понадобилось долго уговаривать.

Я неслась по школьным лестницам, унося в руках завернутого в Серпетовскую тельняшку Луиса Альберто и дневник с заветной «тройкой», и лишь горячий августовский ветер свистел в ушах.

Квест пройден. Гомологи, интегралы, логарифмы, пампасы и прерии, а также двенадцать кругов спортзального ада – всё позади.

...Сын Крокодила позже рассказал дворовым пацанам, что школа выделила физрукам 50 рублей на маляров и краску. На 10 рублей была куплена краска. Стремянку принесли из Крокодилового гаража. После того, как мы с Бартоломео заключили джентльменское соглашение, 40 рублей, выданные на оплату маляров, они с Крокодилом и Серпетом дружно пропили. В последние несколько дней, оставшиеся до 1-ого сентября, физруки занимались тем, что судорожно обдирали нарисованные мной круги и покупали шпатлевку, штукатурку и новую краску. Им пришлось заплатить двойную цену малярам-профессионалам за срочность.

Томка вскоре уехала к родственникам в Грузию и через год вышла замуж. Луиса Альберто я выпустила на волю, в пампасы в лесу за школой. С Ниной Ивановной спустя много лет мы взахлеб общались, встретившись на "Одноклассниках". Бартоломео я больше не встречала. И только живущий по соседству Крокодил, завидев меня издалека, буравил злобным взглядом, и в ответ на мое вежливое «Здравствуйте, Геннадий Александрович» грозно рычал Барбосом:

- Художница! Айвазовский! Я как услышал фамилию, сразу почувствовал неладное! Девочка с персиками! Ваньгох! Тьфу!

И переходил на другую сторону улицы.
___
Больше историй из детства - в книге "Девочка с ключом на шее"