Гл. 10. Прекраснодушное изделие. Бенефис куклы

         Глава десятая
         ПРЕКРАСНОДУШНОЕ ИЗДЕЛИЕ. БЕНЕФИС КУКЛЫ


Не знаю, не знаю. Может со сна… Но Веня и в самом деле с некоторых пор  развёл в некогда  потрясенном им (правда, уже с год, как минуло) и всё ещё сотрясаемом от афтершоков граде бурную деятельность.
Помимо того, что граф сколачивал армию, муштровал фигуры, к тому же занимался театром, сценой и занавесом,  фигуры ж зондировали ситуацию в партиях и уже повступали в оные, сам Веня вообще божьего свету не видел, настолько был занят. Во первых, читал статуям лекции в порядке просвещения монументов. Во-вторых, занимался мелким ремонтом фигур, наряду с Левшой, то есть в виду постановки с намеченным преж (не седни, так завтра) генеральным прогоном собственноручно писаной графом пьески (не меньше шекспировского уровня) на тему провинциальной жизни  литературных (в камне) героев, также парадом монументов в ознаменование юбилея (годовщины со дня образования) первой в мире монументальной же рабоче-крестьянской армии, можа, самой красивой в мире.  Фигуры должны были быть в идеальном порядке.   К отвороту камзола тупейного художника, скажем, пришил (припаял) отлетевшую было медную пуговицу.  Также. Исподволь, между делами,  Веня готовил куклу для демонстрации статуям (об этом разговор отдельный и ниже) в связи с тенденциями, не очень хорошими, на взгляд Вени, которые Веня уже различал в воздухе… Куклы могли изменить, причем кардинально, как оно в веках установилось, течение  человеческой жизни… И не только в Орле.
Ко всему прочему.
Вэ-Вэ ещё консультировался…
То есть на предмет  создания в городе не то что бы подпольной, но и не совсем гласной, а так, серединка на половинку, вроде  и есть, а вроде и нету, чтобы запутать общество, самостоятельной (отдельной от прочих партий, куда повступали фигуры) самодостаточной первичной ячейки идолов с полупубличным листком или даже газеткой, словом, таким организационно-пропагандистским органом, которым тож был как б на виду, с другой стороны, как б не был… Чтобы никто не смог придраться…Но которым бы, само собой, взрастала и крепла организация в плане сознательности.
Ну и таскался Веня по городу, встречался с видными революционными и общественными деятелями прошлого, бывшими экспроприаторами, набившими руку  на организационной и пропагандистской работе с массами. Поучиться у них.
Нужно сказать, помимо собственно статуй (в полный рост), город был напичкан разного рода половинками, как б обрезанными по живот  - бюстами (в основном заслуженных работников). Соответственно Вэ-Вэ встречался не только со статуями, но и с бюстами.
С  думцами, с тем же Муромцевом, нужно сказать, весьма изящным изделием, жаль, что в виде одной головы, слева от здания обладминистрации; с чекистами, прежде всего, с Железным Феликсом, статуей, полноформатной, сидящей на перекрёстке Полесской и Салтыкова-Щедрина; шептался (на всякий случай) с генералами и военспецами, конструкторами и инженерами, разбросанными в качестве совсем уж мелких бюстиков (к которым применимы ток уменьшительно-ласкательные существительные) по заводским (в основном у проходных) территориям  и институтским дворикам,  чаще рядом с парадными подъездами. Виделся Веня  даж с маршалом, Баграмяном, стоячим,  только поставленном (в сквере на площади Мира). Словом, метался и циркулировал по всему городу, в том числе,  по свалкам, и туда Веня заглядывал, глядишь, и свезут кого на помойку. Навещал, само собой, музеи. Сёдня здесь, завтра там. И всё пёхом, поскольку экономил на троллейбусах и трамваях… 
 Да, как бы не забыть. Веня общался и дискутировал с товарищем   Лениным (понятно, памятником, но что важно и любопытно, стоящим непосредственно у здания обладминистрации, - то есть Веня под носом власти прям дискутировал).
В  подвалы ФСБ к мраморной голове тов.Сталина не заглядывал, не пускали Веню. Да и, честно говоря, трусил Веня встречаться с тов.Сталиным.
В общем Веня весь был замороченный, задрюченный, всклокоченный, какой-то кукольно-автоматический, временами совсем  обессиленный, как бы даже тряпичный, то пружинисто-взвинченный, заведённый, подпрыгивающий…
Как кукла…
 
Когда именно Веня принёс и показал статуям куклу, точно невозможно сказать, да и нужно ли… Сие неизвестно…
Но определенно, что сам Вэ-Вэ напоминал в означенный день куклу. Это точно.  С кем поведёшься, от того и наберёшься.
Не исключаю, что Веня был влюблён в куклу – как никак сам изготавливал. Конечно влюблён не так, как в Катерину Львовну. Но тоже -  романтически и по хорошему.
Больше того - как в госпожу.
И даже – во владычицу (расшифруется по ходу, чего и кого, несколько ниже).
Однако, по порядку…

Впрочем, повторюсь.
Никак, ну никак невозможно установить, когда именно случилось представление, точнее,  дефиле красавицы, в один день с нашествием насекомых, то есть  следом за революционной ситуацией с мухами, или много позже. Может, даже поперёд…  Не знаю…
Дни и ночи, которые Веня проводил в сообществе статуй, в голове у Вэ-Вэ настолько перепутались, что не определялись ( в датах, случалось, в годах). Вообще. Мне, как летописцу Вениной жизни ( и Вениных подвигов), трудней всего даётся хронологический момент. Что-то такое делается у Вени со временем. Мечется, скачет, куды-т не туды бежит. Случается, опрокидывается. От и получается: вся Венина жизнь как б наперекосяк. 
Потом.
Веня не всегда мне докладывался. Что, где и как.
Вдруг спохватывался… Вспоминал…  Захлёбываясь, рассказывал. Тут же заставлял выуженное из памяти происшествие (немедля даже) вставлять в ткань, которую я ткал из его рассказов. И я втыкал. Прямо скажу, куда ни попадя. Бисером, мелко-мелко, чтоб влезло, строчил и  вбухивал в сочинение. Засим, значит, и разбухало.  Правда, иногда применял клинья. Расщеплял творение. Хоть убейсь, не лезло. Посему и выпячивает. Как б пузом. Здесь, там. То катится колесом. То юзом. То хоп – набекрень. Как бы совсем не откинулось…

Словом.
Пожалуйста, господа, сами как-нибудь разберитесь  с хронологией. А то плюньте на неё.
В самом деле.

По одной из версий, озвученных Веней, стояла тихая и прозрачная майская ночь с персидской, за оградой церкви Михаила Архангела и лезшей сквозь прутья забора дома 12/3 по Карачевской, холодной сиренью. 
По другой, на исторический и географический центр Орла наплывал душистый и тёплый вечер  в золотом обвале лип, - не случайно на губах у Вени оставался сладкий липовый  запах, будто липы всё ещё пылили. 
Но тут Веня, прерываясь, замечал, что шёл снег… Определенно (утверждал) - с лёгкой позёмкой и даже вьюгой. С неделю вьюжило. Столько намело, что статуи попроваливались в сугробы, ухнули… Груша, будучи босой, зарумянившись личиком, низом подмёрзла. Лихорадило Грушу. Северьяныч тревожился за её голос. Попросил Веню утеплить певичку.  Веня, помнится, полушалком, стибренном у Евангелины Иоанновны, закутал ей её ноженьки, по просьбе, значит, Северьяныча, а куклу, чтоб не мешала, положил рядом, ну конечно, подле стопочек озябшей цыганки. Почему и помнит…  Куклу запорошило…
Но  как же, как же, опоминался Веня, это была, ну да,  черемуховая позёмка, чёрт.  Дни черёмухового рассыпчатого цветопада.  Как снегом город засыпало (так обильно сыпало). Вот и принял  черёмуховый цвет за вьюгу. Словом, нет, не февраль был, и не май, а только начало мая, сирень не цвела, липовый цвет только завязывался, на град опускались черёмуховые холода, вот!
Итак, господа, судя по всему, дело было в июле, но - с некоторой поправкой, и даже существенной, по которой событие разворачивается в июне, в самом конце, но, гм, опять же, с некоторым календарным отступлением, иначе говоря, в середине, может, в самом  начале мая. Во всяком случае, не в феврале, не в марте и не в апреле. В апреле и в марте из просевшего снега лезли, вспухая, и стояли под метелями синие цветы, чё-т попёрли, по всему городу (крымские крокусы). Веня ещё букетик нарвал для Евангелины Иоанновны. То-то супружница радовалась. Ну, да. Только недели через две Вэ-Вэ наломал черёмуховых веток и заставил энтой белой метелью спаленку Евангелины Иоанновны. Что до сирени… Сиреней несколько позже натащил Веня. Позже черёмух и преж одуванов, которые, вообще то говоря, двинулись в рост ещё до черёмух. Как бы нам совсем не запутаться. Одуваны вылупились, что цыплята, по пустырю справа от Вениного дома, вылупились и разбежались. В аккурат перед распускающейся черёмухой и в одно время с зарозовевшим урюком. Урюк в апреле цвёл. Как если б взлетали и зависали в воздухе розовые комарики, таким, от, лёгоньким маревом. Такими воздушными пятнами. Наподобие вуалей. Не то что черёмуха – пеной, как на помазке. Одуван, понятно,  из земли лез. Золотыми дорожками между трамвайных путей нёсся, под колёсными парами. Шпалерами ткался по солнечным склонам, коврами лежал по пустырям. Не удержался тогда Вениамин Иванович  и вывел Евангелину Иоанновну на пустырь. Усадил на бугор и залюбовался ею. Что несушка сидела Анечка между желтками. Светилась, как одуван, как  солнышко ясное… Опамятовалась, наконец, пришла, пришла в себя  Анечка. Веня ходил меж одуванами по пустырю и тож как б квохтал… Сбирал одуваны и подавал их Анечке. Славный у ней получался веночек, такой красивый, уложенный вкруг головки,  словно золотой косою, в пшеничных локонах… Как у юной Хлои… Что-то похожее… Что и когда это было… Счастье её… Под Афинами… Или Парижем … 
Сердце щемило у Вени… 
И, правда, правда, немножко беспокоился Веня…
От земли как-то тянуло, потягивало словно нездешним холодом и  неземною сыростью… 

Словом.
Да.
В неустановленное время, где-то между краем весны и серединой осени, примерно так, выпнувшись на площади, Веня залез  в двадцать шестой карман.
Карман был особенный, болтавшийся у него под яйцами (в виду экономии места, для расширения, так сказать, пространства, для большей вместительности).
Потянул и вытащил миниатюрную с фарфоровой головкой куклу как б в прокурорском,  кто бы мог подумать, синем костюме (да, да, Веня сменил сарафан на костюм, у Вени были на то резоны), правда, кукла была без погон, с бронзовыми  тем не менее гербовыми пуговицами. 
В остальном, гм, в остальном - как принцесса.
В башмачках с завязками, даже в шелковых панталончиках (Веня как-то плохо заправил ей юбку, так что кружева панталончиков выбивались), с бантом на голове, белым, сама  такая рыжеволосая гадина, златовласка с нагрудной, хых, цацкой (ну, знаком) на груди, депутата Госдумы, на левом лацкане пиджака, так нарядил её Веня. И от что чудно, с кармашка у куклы торчал костяной гребень, хых, для расчёсывания волоса.
Веня вставил ключик в завод, накрутил пружинку.
Придерживая рукой ключик, положил куклу на портик, подле ножек Грушеньки, но, подумавши, перенёс на диван, рядом с Николаем Семёновичем.
- Щас будет фокус!
Веня поставил куклу на ноги. Отпустил завод. И не удержался:
- Дансе собранию  явит.
Кукла не двигалась.
- Фу ты! Спортилась механическая часть…  - конфузливо констатировал Веня. И положил куклу обратно. - Ничё, - сказал,- я вручную…   А так, конечно, - Веня посмотрел на Левшу, - не хуже немецкой блохи вальсирует. Что до глазок, самостоятельно открываются, с помощью грузика, как ток встаёт. Главное ж речь. Тут я отдельную  впарил ей начинку, - заметил Веня, - электронную. Такую программу запузырил, - сказал, - закачаешься!
Кукла продолжала лежать.   
Как б спала.
Очаровашка!
Взявшись за головку и ножки, особ не церемонясь, Веня приподнял и, приподнявши,  согнул куклу,  придав ей сидячее положение,  в одно время нажал на пуговицу-кнопку.
Кукла открыла глазки.
Такие прелестные.  Такие прекрасные. С чёрными загнутыми ресницами, на щёчке ж мушка.
- А! А! – сказала красавица.
 Проснулась, значитца.
Веня оборотил личико куклы к сочинителю. Так, незаметно, стукнул ещё раз по кнопке.
И…
- Здрасте, Николай Семёныч!  – молвила кукла.
 Господин Лесков вздрогнул.
Веня нагнул дульцинею, как если б та отбила поклон соборянам.
 И…
- Наше Вам! А!А! - сказала - Господа свящики! - ну чисто мадонна. 
Господа попятились. Ишь, кака-т  бесовщина.
- Отдельное обращение к Катерине Львовне! – провозгласил Веня.
Кукла умениями Вени сотворила книксен.
И…
- А!А! – сказала. То есть глядя прямо на Катерину Львовну. – Гадина! Потаскуха! Убивца!
Веня позеленел.
Нехорошо сделалось Вене.
«Приревновала, может?!.» - сдуру вдруг пронеслось в голове у Вениамина Ивановича.
Тут нужно заметить, что Веня не так сяк, а по бухе; писал для куклы «программу», и не один, а на пару с неким «видным» учёным, «доцентом» Орловского техинститута, «советником» губернатора по связям с общественностью графом N (так сей фрукт представлялся Вене) и, вот ещё, (выходит, втроём), с залётной подружкой доцента баронессой Фи-Фи, уже с неделю как торчавшей под косяком.  Чё там они все вместе «наговорили» на «программу», фиг его знает.   
Катерина Львовна в виду обиды, кака-т кукла и так обозвала её,  не мешкая, тяжелой дланью влепила пощёчину Вениамину Ивановичу. Перво-наперво. «Кажись, голова отлетела», не без основания подумалось Вень Ванычу. Пошатываясь, Вэ-Вэ присел на диван. Вторым ударом каторжанка снесла с постамента куклу. Тут же, ни секунды не медля, наклонилась   довершить дело.  Как «прокурорша» прыгнула (включился завод), вцепилась в волосья Катерины Львовны, а дале  будто мёртвой хваткой сомкнула ручки на горле у барыни.   Так, так…
- Чё-т с механизмой, - пробормотал Веня. – Задушит, ить, Катьку.
То есть с такой прытью прыгнуло чучело на Катерину Львовну. 
Катерина Львовна и впрямь захрипела.
Пошла пеной. Медной.
- Вишь, дьявольской обладает силой кукла! – пробормотал Захария.
- Поскольку мёртвая сила… - бормотнул Северьяныч. – Ни духа в ней, ни души, ток паскудная всяка начинка.
Статуи переглянулись, переглянулись и отодвинулись.
Кукла, положивши ручки на шею Катерины Львовны,  зубовно меж тем  скрежетала механическими частями. Как б давилась сатанинским каким-то нутренним смехом.   
Что-то впрямь бесовское творилось в воздухе.
Что-то такое чуяли фигуры, что-то зловещее. Каким-то звериным инстинктом.
Без сомнения статуи обладали физической мощью.
Тут был психический шок.
Катерина Львовна (как б с ничего) рухнула наземь. Опрокинулась. Всем своим тяжким составом. Бухнулась головою, затылком о камни. Под напором, под железною волей куклы. 
Любовь Онисимовна вскрикнула.
Ойкнула Груша.
Тупейный художник ребром ладони ударил себя по кадыку, преставилась, мол, и вправду, бедняга.   
«Прокурорша» уже сидела на груди у барыни, проводя по её волосам тем самым вынутым из кармашка гребнем.
Венечка для чего-то присмотрелся.
Это было лезвие бритвы.
Вне сомнения. Заместо гребня другим инструментом оделил марионетку Вень Ваныч.   
Между тем. Куколка и впрямь как б расчёсывала бритвой Катерину Львовну.
Вот…
С головы переместила лезвие на шею…
Как бы ещё в задумчивости…
Движения у автомата убыстрились.
Кукла полосовала шею барыне.
В глазах у Вени мутилось.
Веня явственно видел, хотя этого и не могло быть, как хлестала кровь из горла незабвенной его подружки Катерины Львовны Измайловой. Куколка («лементарно») резала ненаглядную. При этом горестно, жалобно так  подвывала. Жалко ей было каторжанку. Так жалко, что голосила над каторжанкой. Тем пуще её убивала. И, убивая, заливалась слезами, заходилась прямо. Ей-ей, утешала барыню. Как бы собирала в дорогу…  В последнюю.  Прибирала Катерину Львовну… Чё у ней там в «полупроводниковой» головке её провернулось, чего там свихнулось, кто ж его знает. 
- Душенька! Душа моя! – лепетала кукла. – Какие волосы у тебя рассыпчатые!
И - вжик – бритвою по глазам.
Вжик – по шее.
Навроде как расчёсывала каторжанку.    
От такого безумья что-то заклинило даже в мозгах у статуй.
Примолкли и онемели статуи.
Тихо сделалось в скверике.
Словно почувствовав что-то, в некотором недоумении кукла  приподняла голову с бантом и, обращаясь к фигурам:
  - Няша! – представилась. - Я - хорошая! – ангельским таким голосочком, таким, будто херувима какая, сказала.
Статуи в оцепенении пребывали, натурально - в обмороке.
Совсем захолонули.
Каким-то, от, мужичьим, теперь точно  нечеловечьим (похоже, смоделированном на синтезаторе) голосом взяла и продребезжала  ещё на раз кукла:
- Няша – не прокурорша, - отдеребанила.
- А хто? – ляпнул Веня. 
- Учителка. Я учителка. – Кукла соскочила с груди каторжанки, встала в позу оратора, преподавателя то есть,  гребень, верно, теперь служил ей указкой. - Учителка истории. По мландшим классам. С дохтурской степенью. С полномочиями от Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии…
Кукла полезла в карман и достала красного бархату с золотым тиснением корочку.
- От, ксива…
Засим:
- Принята в штат на общественных началах и по совместительству в качестве свободного агента и как эксперт по истории тайной полиции, то есть в связи с возрождением и реорганизацией настоящего учреждения в рамках новой российской структуры.
Веня уже собирался было порвать пасть новой своей фаворитке, - в самом деле, не мог же он променять её на величественную и могучую каторжанку, ну, в сравнении, с цацей (правда, фигура у цаци тож точёная, тем не менее), но тут Вениамин Иванович  заметил: статуям сделалось интересно при упоминании Третьего отделения. тем более и что особенно любопытно, в составе, ни больше не меньше, как ФСБ, то есть скорее всего.
Однако. Как-то так получилось, что  фигуры за чистую монету приняли заявление куколки, верно, от неожиданности. Никакого смущения не испытали.
Хотя.
- Дамочек не принимали вроде, - засомневался всё же Северьяныч. – В жандармерию…
Няша распахнула синие глазки.
Как ж, мол… В основном только дам и брали.  В качестве экзекуторов по хозяйственной части. Как присматривающих в канцелярии за порядком. То есть с учреждением по представлению Его Величества Особой Шестой Экспедиции.

Статуи понемногу приходили в себя.
Собирались с мыслями.

- Что за экспедиция?  - испросил Николай Семёнович. – Шестая, гм… Не слыхивал.
Разговор сам собою съезжал в плоскость истории, в оное время. 
Статуи всё ж как-то не вникли, мимо ушей пропустили вопрос об реорганизации учреждения в границах новой структуры, объявленной куклой, то есть уже в настоящее время… Но ладно…
Кукла достала флакончик из фартучка и подушила себя.
- Экспедиция по сыску беглых и ссыльных, - безмятежно сказала. - Этапных и каторжных, - Няша обратно поклала флакончик в кармашек фартучка.  - Острожников и подколодников, политических и по  уголовной части… 
- Вроде прочие экспедиции справлялись, - заметил Николай Семёнович.
- С живыми… 
Далее кукла немножко запнулась на не обычном слове:
- С инаковыми, - сказала, - которые шли по другому артикулу и разряду, не получалось.
- Что за конфигурация? – живо откликнулся сочинитель (любопытно ему было). - Прошу, сколь  возможно, уточнить характер и признаки сего злодейского сословия? Какие-то особые человечки?..
- Увы. Слишком поздно о них спохватились,- для чего то тянула резину кукла. - Практически, по истечении всех допустимых сроков… - Кукла поправила локон, съехавший на висок. – То есть, отпущенных человекам для жизни.
- Речь об умерших?.. - с осторожностью проговорил Туберозов.
- Как и сказать… Не совсем. – Няша вынула зеркальце, посмотрелась в него, выпятив губки бантиком. - В некотором роде. 
- Номинально усопших… - вступил вдруг Веня.
- Напротив, отдали Богу душу по факту, - возразила кукла. – Формально ж,  то есть по бумагам, проходили как живые…
- В чём заковыка?
- Необыкновенно размножились…
Образовалась в разговоре некоторая пауза и даж пустота.
- Вы хотите сказать, мёртвые и… прибавляли в роде… Путём размножения?.. 
- Разумеется.
- Как понять Ваше, э, не знаю, как по отчеству Вас…
- Октябрина Виолетовна,  - подсказал Веня. – По официальному.
- Можно ли войти в смысл вашего, Октябрина Виолетовна, заявления?
- Чего тут вникать?..  Преступники они время от времени, периодически прибывали. Умирали ж - постоянно. Соответственно, число почивших и далее продолжающих пребывать в бозе по тюрьмам и в особенности острогам неуклонно росло, по экспоненте. Остроги  были переполнены насельниками.
- Позвольте, их что же, не хоронили?..
- А толку?
- То есть?
- Вениамин Иванович пусть скажет. Кто он без пачпорта? Если отнять… Никто. Есть и нет Вениамина Ивановича. Ежели нет документа. Так точно без всякого сопровождения и документа предавались земле каторжные. Не было бумаги на то, что они мёртвые. Следовательно, не умирали. Как же о них утверждать, что погребенные – и не живые. Живые. Отпевания и того не производилось. Завовсе никаких цидулек. Вообще не оформлялись бумаги.  Соответственно - никому  и не представлялись. Так чтобы прямо на верх или на сторону. Да и то: не требовали. Прямо и наверх - эт сам Санкт- Петербург. Санкт-Петербург – а за тридевять земель. Одна почта месяцами идёт. Отправишь – по году ответа ждёшь, изнываешь. Эт ещё хорошо. Как правило ж документ теряется. То на переправе, как река разольётся, втопнет. То, если с посыльным, посыльный вмрёт. По какому-т закону подлости. То за ассигнации примут и вкрадут пакет. Словом, бросили всякий документ отправлять. Ежели ж у Канцелярии нет известий о вмирающих, чего ж и требовать ей удостоверяющих смерть бумаг? До покойницких ли ей удостоверений. В сам деле. Она и не требовала.  Родственники  завовсе у чёрта на куличках, мало, за тыщи вёрст, так ещё  игде-то сбоку, поди отыщи. Если вообще проживают. Если вообще таковые имеются. Разве самим усопшим заместо креста в руки  вердикты класть, удостоверяющие их статут, потусторонний…  Соответственно, у всех них, почивших в бозе, - с некой даже убежденностью произнесла Няша, - права не было именоваться мёртвыми.  Мучились как живые…
Няша  достала из  кармашка карандашик с пунцовой помадой, провела по губкам, посмотрелась в зеркальце.
- Все энти человечки, похеренные, закопанные при дорогах, в виду болезней, ещё на этапе,  далее, которые сами по себе откидывались, по возрасту, в виду угасания; ещё далее, самоликвидировавшиеся, ну, наложившие на себя руки; потом, засечённые розгами по острогам, забитые шомполами, заморенные голодом, - Няша облизала губы, слизывая с них излишнюю краску, - все они имели честь как бы продолжать существование. Понятно, без тел, как утратившие человеческое достояние. Без признаков жизни. Но законно. В соответствии с формулярами. Больше того. Производство по ним, то есть в качестве живых, велось с особою тщательностью и строгостью. Можно сказать, со скрупулезностью.
- Почему ж?
- Дабы не вскрыться подлогу. Больше того. Иным, особо известным  и авторитетным личностям устраивались юбилеи. Случалось, с вековым стажем пребывания личностей в учреждении. Как бы для поддержания духа долгожителей. В общем же и целом для создания и утверждения атмосферы жизни в учреждении. То есть видимости… Даж рассылались приглашения разным именитым лицам. Тем, которые занимали видные должности по околоткам и гарнизонам. Некоторые из титулярных приезжали с супружницами. Посему устраивались балы. Было как-то, что сама губернаторша танцевала с мёртвым юбиляром.
- Как это?
- Ряженным… Может, и всамделишным, кто ж его знает. Целая губерния обсуждала.
Засим:      
- Чушь собачья.
- Петрушка свинячая, - раздались возгласы, ну и в том же духе все такое прочее.
Общее мнение собрания свелось к тому, что смысла во всём этом ну никакого не было. И что даже вообще сего не могло быть. 
Кукла в принципе согласилась.
Однако ж выдвинула аргумент.
Не то что бы в пользу, но, определенно, в некоторое оправдание существовавшего положения.
- Конечно, - сказала, -  случалось, по халатности и недосмотру, а то и по лени не оформлялись бумаги.  Бывало… Нередко ж и так, а далее сие вошло в правило, что по прямому указанию начальства,  местного. Словом, по умыслу. По сознательному и злостному умыслу продолжали стоять на балансе мёртвые. 
- Для чего ж?.. 
- Как же, на довольствие им шло. Довольствие присваивалось. Иные суммы, - а случались побеги, - предназначались для поиска и поимки.  И тож пропивались. – Кукла для чего то с осуждением посмотрела на Вень Ваныча, на Левшу, даж  на фельдмаршала, похоже, как на пьяниц. – Суммы взрастали. Соответственно числу «приживальщиков». Как тут откажешься… Что от мзды, что от сумм? Никак не откажешься. С того, ещё  укреплялась и расширялась сия  конспиративная, так сказать, столь доходная  организация с натуральной подпольной в гробах глыбоко под землёй частью.  Время шло. Давшие дуба неуклонно множились. Живые проявляли желание… Обыкновенно – мёртвыми сделаться. И то: бессмертие получали.  Вишь, балы для них устраивались. Юбилеи ихние отмечались. Жития разбойников обрастали слухами. Головорезы делались знаменитостями. Как бы даже власть над умами получали. Таким образом…  – В голосе Няши образовался металл.  – Преступники, ничтоже сумняшеся, продолжали смущать граждан, то есть будучи мёртвыми. С непозволительной  даж дерзостью, с какой-то, от, фамильярностью куражились, с немыслимым, чем преж, хамством и  наглостью, с непотребством. Публично злодеи насмехались над государством и даж, случалось, печатно! - Няша ток что не задохнулась.  - Посредством писаний во всех отношениях непозволительных зубоскалили. Для борьбы с ними, то есть с мёртвыми, и была образована Шестая экспедиция.
- Забавно…
- Относительно печатания… Иные из разбойников и лиходеев, - кукла перевела взгляд на Николая Семёновича, -  впрямь в сочинения попадали, разных, - прибавила, - записных щелкопёров. Каины сии в сочинениях преображались до неузнаваемости. Натурально - героями делались. Как бы поощрение такое имели со стороны просвещённого общества. Некоторые даж мировую получали известность. Чего ток не провозвещали с реакционной трибуны, то есть изнутри сочинений, каких ток не говорили гадостев, каких ток из  себя не изображали бесстыжестей, лементарно, развращали публику, что морально, что политически. Сами щелкопёры входили в моду.
Глазки у Няши сгустились до мертвенно-синего  цвета. Жгли и прожигали насквозь Николая Семёновича. Похоже, принуждая того к некоему признанию и даж покаянию.
Николай Семёнович манкировал принуждением.   
 –  Строго говоря, неизвестно, были или не были сии личности (из сочинений) на самом деле в истории… - как бы вслух размышляла Няша. - Есть основания полагать, что они вымышленные. Как минимум, наполовину. Ток наполовину  живые. Ну, были…
И далее примерно следующее донесла Няша.
Такие, мол, эфемерные создания, сказала, такая летучая консистенция, не знамо, как с ней и  бороться, а будто двужильные. Вред наносили Отечеству колоссальный. Через слухи и побасёнки. Словом, подтачивали государство. Какая-то неустойчивость в нём наблюдалась. Государство колебалось и могло опрокинуться.
В самом деле.
Фиктивные души по факту превращались в реальные.  Случалось, призракам ставили памятники. Столь большую имели огласку, повсеместную находили популярность. Пьедесталы  множились.
Няша при сообщении сего факта оббежала глазами как бы целый город и даж закинула взгляд за пределы его, обвела очами просторы России. 
Ну и, мол, продолжила,  государство сталкивалось, да, с такой  эфемерною силой, имеющей тем не менее материальные признаки, такой, от, закамуфлированной под реквизиты (театральные), со специфическим, значитца, обмундированием, сугубо  законспирированной армии  политических и уголовных в виде предметов искусства, случалось, монументальных…
«Особ в последнее время», уточнила Няша. 
Через культуру, значит,  утверждались сии бандиты в народе, каторжные, ссыльные, политические  и уголовные.
Как предметы искусства поражали своим изяществом.
Граждане - здесь, там, в Новгороде али в Тамбове, в Туле, ну и само собой в Орле - восхищались, глядя на точёные их фигурки. Творения завораживали. 
Что писанные. Что архитектурные.
Граждане закидывали фигуры цветами.
И энто в присутствии жандармских.
(Впоследствии, прибавим, советской милиции, теперича, мол, полиции)
В книгах (само собой, дамочки) делали из цветов закладки. Ежели были иллюстрации, приникали к иллюстрациям, в уста целовали героев.
Сам царь, случалось, к подножиям пьедесталов венки посылал.
(Ныне у нас сам президент идолам поклоняется, мол).

И вот, значит, доносила до статуй Няша, все энти мошенники - (а как их ещё можно назвать?) - среди них ведь и впрямь было немало разного рода шулеров, проходимцев и авантюристов, фиктивных и подставных начальников, фальшивомонетчиков и казнокрадов, каналий, на которых клейма негде ставить, все энти аферисты уже впрямую  издевались над государством, над неумением его пресечь их существование.
Разложение в обществе принимало угрожающий характер.
Бусинки Няши фосфоресцировали, перебегая уже от статуи к статуе и проницая фигуры (как преж Николая Семёновича) насквозь, до дна, через металлы.
Фигуры, передавал впоследствии мне Веня, чувствовали себя, как голые. Особо стеснялись (то есть нутреннего своего содержания, направления мыслей) дамочки.
– История едина, -  сказала кукла. – Подспудна и глубинна.
Ну и дальше, в том же смысле.
Никакая, мол, зараза, никакие преступления, никакая гадость не бывает задаром и втуне. Всякая личность, неучтенная, с незавершённым делом, даж мёртвая, по незавершенности производства продолжается в истории… Отзывается…  Тут неурядицами. А там и бунтами. Низвержением власти, а то и падением государства.  Было решено, раз и навсегда искоренить заразу. Вырвать оную  с корнем. Подпольной, незримой для глаза   историей государства Российского и занялась, мол, Шестая экспедиция Собственной Его Императорского Величества канцелярии.

- Словом, следовало извести мёртвых, ну, энтих, нехороших, фиктивных, что ли … - как-то не очень  ловко или не совсем точно выразилась Няша. – И преж всего, конечно, избыть особо  опасных, авторитетных мазуриков, - дополнила. – Сжить со свету…
- Как эт? – не совсем поняли статуи.
               
                ***
Далее, нужно сказать, разговор пошёл юзом в виду бездорожья (под самой мыслью) и даже совсем извернулся,  как бывает выворачивает передней осью телегу с вихляющими колесами…  Подключились зеваки. Оратуров оказалось больше, чем нужно. И у каждого – мнение.

- Позвольте, позвольте, - обратился к куколке старичок  из зрителей (мы где-то о нём вроде уже писали, всюду лезет, всюду нос свой сует, только каждый раз по новому одевается, но всякий раз представляется писателем), ну да.  старичок в пенсне, в таком же, как и Няша кителе, только белом, морском, даж белоснежном, в звании капитан-лейтенанта,  судя по четырём звездочкам на косых погончиках, при галстухе-самовязе с булавкой-закрепкой, правда, тем не менее  съехавшем на бок и душившем его. Правой рукой полусумасшедший писатель оттягивал галстух, в левой руке на отлёте держал белейшую же морскую  фуражку с кокардой на тулье, золотым  шнуром на околыше и дубовыми, шитьём, листьями на козырьке. – Позвольте… Как бы вам эт сказать… Мёртвые, они ж - и уже - изжиты. По второму разу – затруднительно… Живым с ими ничего невозможно сделать. Вообще, мёртвые, они, господа, и впрямь, противу живых, доложу я вам, обладают совершенной независимостью…

Тут разговор завовсе вильнул куда-то в сторону от каторжного собственно направления. Но, господа, потерпите. Если и вильнул, то лишь затем, чтобы возвратиться назад, - то есть кувырком и вспять, через околесицу и невнятицу,  дабы зазвучать (посредством оных) с новой преубедительной силой. Мы имеем в виду положения Няши.

- И не скажите!  - вступила в диалог некая так себе из себя дама. Да чё там, вдовая Паша, из второго подъезда, и, понятно,  всё  с того же дома, того же, 12 дробь 3, по той же Карачевской.
Паша выбежала из дому со скуки поглазеть на собрание.
Потом, в виду неистребимого своего любопытства и необъяснимой страсти к потусветному миру, в том числе к статуям, как к некой материально олицетворяющей энтот мир силе.  Похоже, подслушивала разговор из окошка. 
Паша вообще-то, так говорили люди, чокнулась в своё время на этой безответной и невзаимной страсти, чокнулась, но так, чтобы совсем, головой, не подвинулась, совсем  с катушек ещё не слетела. Вообще, Пашу во дворе любили. Да и то… Кто же в России у нас и не чокнутый, спрашивал меня нередко Веня. Словом:
- На что уж Парамон Евстигнеевич, - сказала, - который Северный рынок в Орле держал, дохляк дохляком был, считай, мёртвый… - тут при Пашиных словах Вене вдруг и разом припомнился мертвый, который якобы раз от разу являлся на Александровский мост (прям с кладбища?), чтобы прикупить цветочков у другой товарки, у  Тамар Михалвны, цветочницы из Вениного подъезда. Тем с бо;льшим вниманием Веня стал вслушиваться. – Определенно, что мертвый был, - повторила между тем Паша. – Только что богу душу еще не отдал…  А по мне, так души у него и завовсе не было, сразу, от рожденья души не имел, даж с зачатия, стопроцентный мёртвяк был, стопроцентный, а зависимость от меня большую имел!  – сходу заявила Паша.
То есть Паша не согласилась с капитан-лейтенантом в отношении независимости мёртвых (так про себя отметил Веня).
Ну да.  В России что ни человек, то мнение. Отсюда все противуречия. 
- Да.  Конечно, не долго, - продолжила Паша, - а всё же подчиненность имел. Даж как б в крепостнической кабале у меня был. И эт при отсутствии души в теле.
Может, Паша и знала,  что говорила, а?   
- Вишь, - сказала, - как оно бывает. Заверяю собрание, был здесь, сам по ту сторону жил. На искусственной почке тело держалось. 
Похоже и наконец,  Паша, пусть невнятно, но всё ж  объяснилась.
- Покамест одну почку у меня не купил…  Продала я ему.  Питаться не на что было. Не продала - сдохла б. С голоду.  Купил мою почку и через почку ожил. 
Паша победно оглядела собрание. Это была безусловная демонстрация Пашиной, над мертвецом (по всем параметрам)  да ещё богатым, силы.  Над иносветным, да ещё миллионером, а власть имела. С того света, с самого,  возвратила.
- Мало что ожил, аки боров сделался. Правда… Сделался аки боров, тут ж ево – вбили.
Не помогла, значитца, почка…
Паша немного смутилась.
 - Надо полагать, окончательно!?. Ну, вбили его… - некто (Веня не запомнил кто) пришёл на помощь Паше.
- Хых… - Паша немножко и всё ж как-то осторожненько (бог знает, а как опять восстанет?)  улыбнулась. – Вообще-то  говоря, от пупа до горла бандюге брюхо вспороли.
Безусловно, это был тот самый бандит, не меньше миллиардера, который, будучи мертвым, являлся на Александровском мосту Орловской цветочнице Тамар Михалвне, окончательно убедился Веня.
- Дважды, значитца,  мертвяком сделался!..
- Я и говорю, эт что - независимость? А ить, депутатскую неприкосновенность имел, - заметила Паша. -  Говорю вам,  – не без пафоса заключила товарка.  – Нет у нас независимых. Не бывает неприкасаемых. Даж мёртвых.
Ну да. Ежели по факту… Всё одно - равенство. Нельзя сказать, чтобы мертвецы и как-то особо нос задирали… На одну доску с живыми живут. Эт верно. Никаких таких особенных преимуществ.  И в помине. Справедливость,  она  неукоснительно исполняется. Можно сказать,  торжествует!
И опять, в положениях статуй и зевак, установил Веня, имело место некое дежавю в отношении тех мыслей, которые занимали самого Веню, некая, уже даж навязчивая, перекличка с жалобами и стенаниями самого Вени. Только и то, что он поперёд ставил живых. Ставил и утверждал (и не раз заявлял об этом), что, дескать, в России, если отбросить всякие там формальности, то между жизнями живых и мертвых никакой разницы, прост, первые ходют, вторые – лежат. Это был такой даж постулат у Вени. Эти ж наоборот. Мертвых с живыми сравнивают. Тем самым как б  поперёд инаковых ставят. Ну да, вот:   
- Ххх… Даж бедствуют мертвые…  - воскликнула, и вправду впопад,  Паулина. И: -  От! – донесла. - Тот ж Парамон Евстигнеевич!..  Парамоныч, поскольку потусветный, теперь не имеет дохода. У меня ж есть. Надбавили Паше, то есть мне, - пояснила Паша, - пенсию. Существенное увеличение. Хотя небольшое… А всё ж. На буханку хлеба в месяц имею, да ещё на творожок хватает, полакомиться. Тож на земле, - договорила Паша, - сторублёвки они не валяются. И уж наверно, не под землёй. Ежели говорить о мертвых, то противу мертвых, как сыр в масле катаюсь. 
Да что ж эт такое. Всё один к одному. Слово в слово, Венечкины выражения. Давеча вот так же вот сам Веня жалился фигурам на пенсию… Только и разницы: у Паши на творожок хватает, у Вени на молоко, творожок дороже.       
«Значит, у ней бо;льшая, нежели у меня пенсия, - подумалось между тем Вене. – Вишь, сто целковых  Паше прибавили, мне ж пятьдесят, вполовину меньше. А Паша не курит. И даже не пьёт, с одной почкой то… Куда деньги девает?!. Небось, и колбасу жрёт! Само собой, мясцо покупает!..» 
Веня вздохнул. 
      
 - Нехай государство подавится энтими пенсиями! – взбрыкнул тут, натурально дернул ногой ряженный капитан-лейтенант. – И энтими, с ноготок, на булку в месяц  прибавками.
Ну, выскочило из капитана.
- Вы бы поосторожней, папаша!
Слово взял придурковатый, хотя и себе на уме, малый с улицы Васильевской, некто Миша, по кличке Нелюдь, среди своих Миша тоже слыл за философа (в виду философического отношения к жизни, кто ж в России, если не чокнутый, то  не философ по жизни?).
 - А чё? – испросил капитан-лейтенант, с чего, мол, ему быть осторожным?
- А то!.. Будто не знаете. Ходите везде и ругаетесь, возражения на всё имеете… - Миша Нелюдь как-то весь запыхтел.
Нужно сказать, Миша подрабатывал коллектором в банке по соседству с Карачевской, деньги из должников вышибал ( и возражений, понятно,  не терпел). Вообще, Миша придумывал для банкротов какие-то особые страшные «метафизические казни», случалось же, что до полусмерти избивал неуплатных людишек. Суд раз за разом оправдывал Мишу. Больше того, обязывал должников отдавать не только банку, закон есть закон, но и возмещать Мише (денежкой), в качестве моральной, так сказать, неустойки и компенсации, в порядке моральных его издержек за тяжёлую работу – бить людишек.
- А то… Гы!.. Задолженность у вас перед государством, - сказал Нелюдь, буровя глазами капитан-лейтенанта.
Стоит также прибавить. Нелюдь только что приехал из Крыма и красовался в купленной на набережной Ялты майке с огромной во всё пузо и на всю грудь аппликацией–печатью из двуглавых золотых орлов и надписью по ней «Крым - Российская Федерация». Синенький Георгий Победоносец в квадрате  посередине  герба попирал Зверя копьём. Нелюдь безусловно всем своим видом олицетворял Российскую Федерацию, честь имел. Заместо копья, правда, держал в руке биту (так, на всякий случай, с битой по улицам ходил).
– Просчитали и вычислили вас, - задышал на капитана чесноком и перегаром Миша. -  Просчитали и дали наводку Мише, – (так сам о себе, как о важном лице, сказал Миша). - Ни седня завтра придётся навестить вас. Ждите. За коммунальные услуги не платите, раз. Кредит взяли в банке, а не погашаете, два. И три, не исполняете закон, принятый Государственной Думой.
- Какой такой закон?
- Об запрете на публичное оскорбление власти. От, ругаетесь…
- Мёртвые щас и те выражаются! – пропустил мимо ушей про задолженность  сумасшедший  капитан-лейтенант. – Жизня такая… Шагу не ступить, штоб не придрались. Не задержали чтоб… А то и в тюрьму не упрятали. В могиле оно как-то свободней. Да и спокойнее всё ж.   

Чё ни чё, куда б не уходил разговор, нужно тем не менее  отдать должное спорщикам, крутились то вокруг мёртвых, особо не отдаляясь от них, то есть не так, чтобы совсем сбивались с заявленной изначально темы.  Куда б ни отступали, а всё к ним, к родимым возвращались. Как-то занимала тема… Чё ни чё, а где-т  внутри себя, глыбоко, глыбоко приуготовлялись. Ну, к переходу…  И, может, и впрямь иные из людишек могли извлечь из сего перехода  какие никакие выгоды?.. Тем более:

- Мёртвые, они в фаворе у государства, -  взял и сделал заявление Миша.
И опять Веню словно обожгло. Это ж из Вениных заявлений. Так выходило, что Венины мысли гуляют по всей России. Веня внутри себя преисполнялся гордыни.
Или это Веня транслирует, пропуская через себя,  тот морок, который  передается Вене, по которому вся Россия мертвеет, народ  как б окаменевает, ну и соответственно  всё чаще к мёртвым обращается, судит и рядит об них, сравнивает…
Вообще говоря.
Поскольку Вениамин Иванович давно не общался с живыми, а только со статуями (в граните, в металле, а то и в гипсе, слепленными из алебастра, резанными по кости, выточенными по дереву), может, с того, как-то так чудилось Вене,  будто живые и вправду вымерли. И значит и впрямь следует больше думать о мертвых.
С одной стороны.
С другой.
Фигурам, как изделиям, было вполне прилично рассуждать о неживых формах материи (и способе их существования), отмечать  превосходство оных форм, выгоды и приоритет над другими формами жизни. Чё ни чё это было преж всего в компетенции именно неживых  изделий. Кому как не им знать, что значит пребывать в состоянии окаменения. 
Но неуж и люди дошли до таких степеней  окаменения, что всё больше интересуются неживой материей, всё чаще примеривают себя к каменным изваяниям. Вообще говоря, конечно, конечно,  и первый человек энное время пребывал в глине.  Имеется в виду плоть Адама.
- Именно и постольку в фаворе мёртвые, - повторил Нелюдь. - поскольку, - объяснил, -   не клянчат у государства. Не доят ево и не канючат. Сознательные. Знают, взять с государства неча. То есть по опыту. Не получится. Государство у нас бережливое. Мёртвые  не получают кредитов. Им можно ругаться, – неожиданно вывернул Миша.
- Выходит, всё-таки  некоторое превосходство против живых имеют… -обронил капитан. То есть продолжал гнуть  свою линию.   
- В сравнении с сумасшедшими и должниками – определенно. Долгов не имеют. Которые имелись, списаны…
- И даже в сравнении со всем обществом, - неожиданно подхватила кукла. - То есть встала не только на сторону Миши, но даже, если по существу, и капитана.  Напрочь проигнорировала мнение Паши о неких преимуществах живых над потусветными. Что же, вообще говоря, право имела, то есть брать сторону последних, то есть давших дуба. В силу, гм, тоже некоего уподобления, что ли, с предметом обсуждения,  как тварное, мёртвое то есть, изделие.

- Замечу, -  в то же время сочла нужным разъяснить кукла. - Говорю так не потому, что сама не живая, а для вас так и на сто процентов мертвая, поскольку матерчатая,  не потому сторону инаковых принимаю и даж абсолютное их превосходство и верховенство над живыми,  то есть в конечном итоге, но в силу объективных, вызревающих в России тенденций, согласно которым в фаворе именно и преж всего неживые изделия, в том числе и человеки на дух конченные… - как-то странно выразилась кукла.   
Публика, вправду, притихла от сего многозначительного заявления.
 – Тенденции сии  усилились. Особенно в последнее время. В последнее время иносветные, если иметь в виду собственно человеков, а я не касаюсь пока автоматов, таких, как я, число коих стремительно возрастает, да, так вот, иносветные и уже имеют значительный и решающий перевес… - кукла помедлила. -  А именно: в отношении разного рода льгот, разных  социальных благ со стороны государства, опять же, в сравнении с теми, что имеют живые. Определенно, наблюдается  значительный перевес.   
- В их пользу?.. 
- Конечно… И не только в том, что могут, якобы,  материться на власть – вообще говоря, кто ж им помешает?  - кукла сказала сие без всякой на то иронии, а как бы машинально, в силу предшествующих замечаний относительно мата. - Никак-с даже нет. Это инсинуации… Напротив, молчат в тряпочку.
- Проблема глубже?.. – машинально же  был задан вопрос, кажется, Пашей.
- На полтора метра, - съязвил, имея в виду залегание мёртвых, как бы поглумился над куклой, а заодно и над мёртвыми капитан. И это несмотря на то, что кукла приняла его сторону. Такой, от, саркастический, был человек, а ещё в звании.
- Зря издеваетесь. Я бы призвала вас ответственнее подходить к теме.  Положение  Александра Исаевича Солженицына о сбережении народа российского, то есть касательно собственно русского государства, имеет, так сказать, специфические нюансы, повторяюсь, именно у нас, в России, вне сомнения, распространяется на всю, гм, человеческую  страту, на весь человеческий материал, и даж, может,  в большей степени касается именно мёртвых, нежели, - кукла чуть задержалась с окончанием фразы, - нежели живых.  То есть, так выходит, - зачастила кукла. –  По факту. Практически. Что ж в этом такого? Концептуально правильно. Тем более,  если иметь в виду учение Николая Фёдорова, хранителя Румянцевской библиотеки, о воскрешении мёртвых.  Ежели подразумевать грядущее их воскрешение, сбирание, научное, даж последних пропащих человеков, предположительно по атомам и молекулам, то, конечно, о мёртвых, и  даже прежде всего, и следует заботиться. Закопанных там здесь, похеренных тут там неукоснительно сберегать. Собственно  мысль  о воскрешении, - сказала кукла, - уже в девятнадцатом веке,  если говорить о ней в целом, не отвлекаясь на частности, была весьма популярна и имела чрезвычайное хождение среди великих умов, таких, как ум Федора Михайловича Достоевского и ум графа Льва Николаевича Толстого.  Есть основания полагать, что  двадцатый век, заговоривший о сбережении народа русского, как бы уже по определению  распространял оную мысль на все, так сказать, категории граждан, на весь человеческий материал, на всю страту… Шестая экспедиция уже в своём зачатке подспудно и руководствовалась сим передовым направлением русской мысли, таинственным и провиденциальным её установлением, даж в отношении жмуриков.
-  Подтверждаю! – вскричал придурковатый философ, ну, Миша, Нелюдь. -  То есть имею в виду, - сказал, - особое расположение государства к почившим в бозе, подразумеваю ваш, товарищ Кукла, пункт об усилении самой тенденции к  таинственному расположению к представшим перед Господом, в сравнении с живыми. 
Миша поклонился публике.
- Как коллектор и в некотором роде, чё тут скрывать, чёрный риэлтор, - сказал, - ну, по отъёму квартир у добропорядочных граждан и, конечно, гражданок, - как-то прорвало Мишу, что-то такое заговорило в Мише, что-то милосердное, -  свидетельствую.  В государстве просто ужас сколько развелось бездомных, ваще без квартир.  Мёртвые меж  тем, замечу, они  квартирами впрямь обеспечены. Завсегда имеют место на кладбище. Чё ни чё, выделяет им государство. И даж задаром, ежели с подселением… А чё ещё человекам надо?  Без квартиры эт ж - не жить, а маяться. И ваще, и впрямь какая между нами, мающимися и  навек упокоившимися, разница?
Веня отметил, что Миша опять воспользовался тезисом самого Венечки. Ну конечно. Ну, вот:
- Только и то, что одни бродячие, другие ж упокоившиеся, прост .лежат… - Миша при этом взглянул на Веню, верно, как бы почувствовав поддержку у Вени.
При этом, мы обязаны честно сказать, у Миши, у самого, тож не имелось своей квартиры, это правда.
- Одно успокаивает, - продолжил Миша. - Раз, два  – и энти, бродячие, перейдут в особый разряд. Все перейдут. Следовательно, все и даж  без промедленья получат фатеры. И чем быстрей перейдут, тем быстрее получат. Жилплощадь, конечно, так себе, - рассудил Миша. – До двух метров повдоль, полтора вглубь и  в ширину полметра. Без особых удобств. Но, замечу, со всей полагающейся инфраструктурой в смысле подходов и даже подъездов,  транспортных.
Это был, конечно, весьма внушительный по своей убедительности аргумент. 
- То есть, в конечном итоге, как только откинут копыта, так тут же найдут надлежащий приют, получат последнее упокоение.  – При этом Миша счёл необходимым подчеркнуть самый широкий охват энтого специфического контингента, энтой загадочной публики. – Все, -  подчеркнул Миша.  -  Все нищие, без исключения, все бездомные, все бесправные, безработные и неимущие, все получат фатеры. То есть, - сказал, - благодаря таинственному благоволению ведущей партии, в целом российского государства к мёртвым. А всё почему? – испросил сам себя Миша. - Потому что власть руководствуется основополагающим, так сказать, принципом и уложением о безусловном и всеобъемлющем сбережении народа русского. Абсолютном. Без разделения его на энти муторные разные категории. Все категории относительны и условны. Главное,  курс правильный.
- Вот, вот, - подхватила Няша. -  При своей работе Шестая экспедиция, утверждаю сие как эксперт по истории тайной полиции в России,  руководствовалась преж всего и именно настоящим передовым  воззрением. Вот почему при изведении преступников могилы их при всем при том не разорялись, - так, чтобы буквально. Шпики даже не подходили к ним. Вообще не были озабочены местоположением ям. Никакой идентификации. Мы уже тогда понимали: нельзя их тревожить. Хотелось бы напомнить, Шестая  Экспедиция она занимается преступниками. Посему и речь моя о них. Об энтой отдельной категории человеков. То есть, чтоб недоразумениев не было, почему я о них.
Кукла для чего-то далее перешла на шепот. С некой таинственным выражением в лице, со значительностью и  доверительностью в голосе, как б конфиденциально  произнесла:
-  Мы даж не прикасались к ним. Напротив… – Няша задумалась, подбирая некие нужные в данном случае слова. И, похоже, нашла.  – Мослы, -  сказала и обвела собрание глазами, далее поглядела куда-то под ноги себе (будто прям под ногами лежали они), состроила  (или состряпала?) гримаску, такую непрезентабельную, - вообще,  шкелеты, - молвила, - даж самые ветхие и дефектные, то есть всех энтих убийц, грабителей, воров и казнокрадов, - («коррупционеров», кто-то подсказал), - да, да, косточки всех энтих похитчиков и растратчиков, карманников и домушников, коррупционеров тож, прочих разных политических, то есть шкелеты даж энтих каинов и те содержались в полной, сугубой  сохранности, как бы для вечности,  то есть для восстания.    
- Что же, и царе-, и детоубийц? Беречь для восстания?! То есть для грядущего воскрешения? Слыханное ли дело?   Змеюк на груди греть. 
- До Страшного Суда!... – отвечала Няша. – Ибо не мы, но Господь будет вершить Суд. Последний и окончательный. От взора ж его ничто не укроется!..  Наше ж дело маленькое. Пресечь их нескончаемую, неутихающую деятельность. И только. При этом при всём - сохранить. Согласно с заповедями того же Александра Исаевича Солженицына.
Словом, - продолжила Няша.  – И, несколько заспешив, попросила собрание не прерывать её, даже если что и непонятно будет, потом разъяснится, ей самую мысль нельзя потерять, уж очень, мол, сложная.  Инд нужно как-т сохранить нить. – Словом, - сказала, - Шестая Экспедиция со всей возможною тщательностью сберегала каинов. Можно сказать, со скрупулезностью.  Берегли их, - кукла как б от смущения некоего прикрыла личико руками. - Как… Как зеницу ока. Стыдно сказать. Но ведь сообразуясь с высшими принципами! Именно потому. Да чё там!  Жандармы  только не молились на них. Только пыль не сдували с убийц. Дышать на каинов боялись! Словом, ежели мы и изводили мёртвых, то со всей даж немыслимой высочайшей гуманностью.
- Тем не менее?
- Всенепременно! 
Кукла вдруг (натурально) чихнула. 
- Как б сказали сейчас – виртуально, значитца, изводили.
- Гм.
- Составлялись бумаги, - кукла немножко запнулась.
- Ну… и…  - статуи были в нетерпении. 
- Должна напомнить, - отвечала кукла. - Как правило, речь шла об извергах, которые избежали предписанного им заключения, нередко положенного им пожизненно. Я уже говорила… Но ещё раз напомню. Да. Избегали наказаниев… От скажем… Путём суицида. То есть на крайние шли меры, чтобы избежать наказаниев. Самоутоплялись. Прочими пользовались способами наложения рук на себя. Чтобы, значит, уйти из жизни и через то избежать положенных им епитимий. Избегали, до…  Посредством то же симуляции болезней вплоть до издыхания. С помощью  бегства из под конвоя в никуда, нередко  на съедение волкам и зверям, и тому подобное. Начисто ускользали от правосудия. Прост возмутительно!.. С них, с энтих, самых сложных,  мы и начали работу. Для объективного  то есть  исследования преступлений. Для восстановления и соблюдения в полном объёме законности. Как при рассмотрении самих преступлений. Так и в отношении исполнения наказаниев.
- Гм. Нтиресно. Какие ж на  их низводились  кары?
- Как какие…  Которые предписаны. Прост дополнительные. Но в полном объёме. За  непослушание… За то ж избежание штатных отсидок. Непрохождение полного цикла каторги,  а не на половинку. За те ж самоутопления, посредством которых достигались энти самые непрохождения, и так далее. То есть. К прежним выносились новые, вдобавок, экстраординарные, так сказать, приговоры. Во имя соблюдения буквы закона, исполнения принципа неотвратимости наказания. Да, да, во имя торжества закона!   То есть… Мёртвым назначались розги! Они приговаривались к расстрелам! Повешению. Битью шомполами! Прочим экзекуциям. Пожалста, я ж просила, пожалста, не встревайте. Да, приговаривали. Но разумеется, разумеется, только по бумагам. С другой стороны. Бумаги не с улицы, карточки и бланки с печатями, со штемпелями, пронумерованы, и, нередко,   с водяными знаками,  на гербовой бумаге и с орлами. Приговоры выносились заочно. Конечно, конечно.  Это понятно. Но коллегией живых граждан, весьма представительных, весьма титулованных. Главное, принцип. Приоритет законности. Соблюдались, неукоснительно, все  формальности. Не к чему было придраться. Дела, как бы там ни было, получали надлежащее завершение. И соответственно  - раз и навсегда - закрывались. По завершении дел бумаги сжигались. Пепел бумаженций развеивался по ветру. От дел ничего не оставалось. От преступников – ни нумера, ни имени в анналах, ничего.  Но именно посредством энтого, то есть как бы ничего, сами они сохранялись. Да. Вот ещё что. Рескриптом, царским, – экспедиция всеподданнейше настояла на сем, - были отменены все балы, которые давались для преступников. Не по кому было устраивать. Оставалось пресечь слухи, изъять из оборота сочинения, в которых прославлялись разбойники.
Кукла при этом мельком взглянула на господина Лескова.
- Не успели, - вздохнула Няша. – Третье Отделение  реформировали… Правда, Шестая Экспедиция продолжала функционировать, разумеется, тайно и уже не в полной  мере. Но тут…  грянула революция.

Кукла как-то обмякла. Должно быть, устала. Вообще ручки-ножки у ней дёргались. Глазки закатывались. И это производило угнетающее впечатление на публику. Нехорошее впечатление.  Краля даже отошла и  присела (на бордюр). Далее поклонилась спинкой назад, поклонилась, легла навзничь, вытянулась и  затихла.  Публика ахнула:
 «Вмёрла!» - «Протянула ноги!» - «Бедняжка!»
Ей, ей, Вениамин Иванович уже  подумывал положить дульцинею в коробку.  И даже накрыть крышкой.  Однако ж усмотрел в настоящем действии нечто не совсем приличное. Как если бы заживо похоронил. Даже не удостоверившись. Без консилиума.  Без вызова участкового, перенаправления в морг и вскрытия.
В последний однако ж момент краля что-то шепнула Вениамину Ивановичу, успела, обратилась к  своему господину как б с последней просьбой.
Вениамин Иванович, впрочем, уже и сам догадался.
Не случайно укололся пальчиком о зажатый в кулачке и забытый им ключик. Венечка, так чтобы незаметно, заслонивши собою куклу, подкрутил ей завод.
Заодно сменил батарейку.
Сам отскочил в сторону.
Кукла дёрнулась, хрустнула косточками и встала.
«Воскресла!» - пробежало по публике.
«Не убиваемое изделие!»   
Иные из граждан попятились, как есть за человека уже принимали куклу. Ну и были ошарашены её восстанием. Капитан-лейтенант (нашёлся) даж поздравил куклу с оживлением. Тут и сам встрепенулся. Чувствовалось, накопилось. И накипело.
               
                ***
- Позвольте, позвольте!
Сумасшедший литератор нацепил на нос пенсне (преж было снял) и вид имел ужасно учёный.
– Позвольте, госпожа Кукла! Эт кака-т всё ахинея! Кака-т фикция! Фигня полная! По тому, чего не было и не могло быть ничего такого. Ну допустим, допустим, што што-то и было, вроде поставления на довольствие мёртвых, эт мы умеем, эт случается  в нашем государстве,  допускаю, прочее ж чушь, петрушка свинячая. Так вот, по тому, чего нет, нельзя и чего-то сделать. Практически.  По факту ж – ни-че-го!..  И никого… Никакой организации. Никакого товарищества, гм, мёртвых. Ничего не было. Согласны, госпожа кукла?
- Конечно. С ничего, э, верно, ничего нельзя сделать. Но только на первый погляд. С другого боку, с ничего только и можно бороться - ничем… А как ж иначе?!.
Кукла стрельнула в капитана глазками, как ж, так кругло и философически выразилась. 
- Опять… Городите ахинею.  - Капитан извлёк из кителя белейший платок с именными инициалами и промакнул им лоб и щёки. - Ладно. Я хочу сказать, все энти титулярные советники, статс-секретари, аншеф генералы, товарищи жандармы и полицейские из вашей экспедиции занимались пустой работой. Вид делали. Эт ж очевидная профанация, не говорю, что гнусность и гадость - расстреливать мёртвых, пропускать через строй убитых, то есть исправлять мёртвых через битие шомполами. Вешать удушенных. - Похоже, капитан-лейтенант сам подзапутался в паутине хитросплетений озвученной куклой истории.
С одной стороны, капитан-лейтенант совершенно справедливо указал на имитацию какой-либо деятельности со стороны Шестой Экспедиции, с другой, признал инфернальную некую и тем не менее натуральную составляющую  при исполнении  чрезвычайных приговоров.
- Так и не вешали.
- Как ж - по бумагам… - повёлся капитан, опять впадая в двусмысленность.
- Именно…  Что по бумагам.  Не тянула вас за язык.   
Капитан-лейтенант немножко смешался.
- То есть… Следовательно. Признаёте, как факт, что занимались фикцией.
- Разумеется.  Само собой, - не моргнув глазом отвечала кукла.
- И это работа? Какое ж тут исправление? И… наказание.
- Единственно верное!
- Чё-т непотребное прёте, - осклабился капитан, оглядывая собрание и как бы призывая в помощь свидетелей. С прахом воюете… С  ничто! 
Губы у куклы дёрнулись.
Похоже, для куклы сие было принципиально. Вопрос касался, судя по всему, фундаментальных принципов и положений, бывших в голове у куклы.
В руках у Няши загуляла бритва.
Капитан попятился.
- Вы православный? – тихо и вкрадчиво испросила Няша.
Капитан-лейтенант моргнул глазами. От неожиданности. 
- Безусловно. Гм… Чё ли не в курсе, госпожа Кукла? Согласно режиму с 91 году, в аккурат, у нас все в стране  – православные. Даж коммунисты. Все партейные. Как можно быть не верующим, когда и президент, главковерх, значитца, и председатель правительства, и министры ходют в церковь. Генералы, снизу и доверху, которые в главной партии,  наперегонки исповедуются свящикам. Отстаивают всенощные. Насток преданные партии, президенту и Господу.  Сам я, как русский охфицер и подчиненный, хучь и в отставке,  прост обязан состоять в вере при таком перфомансе. Каждый месяц причащаюсь Святых Таин!.. А то, глядишь,  пенсии лишат, не приведи осподи.  Звание сбросют… Вообще же говоря, конечно: у народа, ежели голова государства посещает Афон, лучшее к голове отношение. Соответственные послабления имеют в народе  министры и генералы. Потому даж фискалы и стряпчие, нехристи, а вишь, тож пошли к иереям креститься. Тем и так, от, умащивают народ. Хучь воруют, а все ж таки – че ни чё – веруют… Хоть какое-то утешение. Сам я, конечно, истинно и даж показательно, в смысле примера и наставления для других, можно сказать,  истово верую!    
- Хорошо, хорошо! – кукла (на всякий пожарный случай) прервала излияния капитана.
- Следовательно, не можете не чтить  Библию.
- Обязан-с! – не было предела простодушию капитан-лейтенанта.
Кукле  – че ни чё – понравилось.
- Сказано ж в Евангелии от Иоанна, - провозвестила засим кукла ( со всей возможною строгостью): - "Все чрез Него начало быть, и без Него НИЧТО, - кукла особо надавила на последнее слово, которое мы и выделяем согласно эмоциональному заявлению куклы, – без Него НИЧТО, - повторила кукла, -  не начало быть, что начало быть"
В лице у куклы сделалось некое проповедническое выражение.
-  Ничто не начало быть, что начало быть! То есть, согласно Иоанну же: из Ничто (именно) всё и начало быть. Если из Ничто начало быть, следовательно, Ничем же назад можно всё сущее и существующее в то же Ничто обратить. Обратным процессом. Считаю вопрос закрытым. Это не я. Это  пророк Иоанн провозвестил о Господе и заповедовал миру и открыл глаза на источник Его могущества! Вы, г-н капитан лейтенант даже вообразить не в состоянии, каким инструментом воспользовалась и каким могуществом обладает Шестая Экспедиция. То есть, разумеется, при владении  настоящим  инструментом. О сём, впрочем, можете не беспокоиться. От Господа перейдём к Дьяволу.
Капитан-лейтенант отскочил от куклы.
- Да вы не дёргаётесь, не дёргайтесь, капитан-лейтенант. В бесстрашии сила…
Ну и далее кукла  изъяснилась в том смысле, что вот, дескать, те же бесы и тоже не имеют же плоти. Свящикам сие известно. Мол, сами по себе пустые. Никакого образа. Невидимы и незримы. Ничего еси.  И что же, дескать, г-н капитан-лейтенант? При этом, дескать,  вы посмеете утверждать, что дьявол не обладает адскою, то есть невероятной, немыслимой, жуткой и страшной силой? Побойтесь Бога, г-н капитан-лейтенант. То есть если вы на деле веруете. 
И. Какие, мол,  вам нужны ещё доказательства!?. 
То есть всего значения, всего объёма и всей  сущности нашей незримой, видящие знают, великой работы с самоё не сущим.
Кто её может и в состоянии выполнить? (Намекала то есть на Шестую Экспедицию).
Злодеи есть, якобы,  только вместилища бесов.
Только личины их.
Личины обретают, вселяясь в злодеев.
Но не со злодеями ж боремся.
С бесами!
Вот зачем и для чего неисповедимый сей инструментарий.
Изводить невидимое и незримое.  Пустое. Ничего еси…

Ну и мол. Страшно представить, что будет,  если эти силы из одного измерения перейдут в другое, через злодеев, из  ноуменального выпадут в физическое, как бы проскочат в натуральное и даже человеческое, то есть по виду и форме, состояние. При исключительных невероятных немыслимых даже возможностях энтого пустого, плоть же от плоти дьявола.

И видно было крайнее некое напряжение и даже возбуждение в личике у куклы.

- Есть такие структуры, - сказала, - которые понимают… И готовы взять на себя ответственность. Которые одни сознают все последствия такого выпадения эфемерных бесовских личностей в Божий человечий континуум.

Наконец.

Кукла поправила на себе прокурорский костюм, для чего-то коснулась гербовых пуговиц на обшлагах  рукавов и на пуговицах державных орлов. Даже поскучнела. Инд, пришла в полное равновесие.   

- В недрах России, - сказала. - На самом высоком уровне…  - В общем и как ни в чем ни бывало продолжила, буднично и заурядно уже, если не сказать, затрапезно, как если бы она только  из высокого ( и даже выше уж некуда) кабинета вышла, а так  каждый день там бывала, плёвое дело, да, - разработана, - сказала, - с учётом вековых русских смут, лже-царей, лжепророков и лже-самозванцев, инкогнито разного рода,  шулеров и мошенников, катастроф 17-го и 91- го годов с их иллюзиями и социальными фикциями и даж уже внедрена в жизнь единая кодифицированная система сыска и слёжки. Эт благодаря реинкарнации, то есть воскрешению и реорганизации тайных российских служб как царского, так и советского периодов (причём всех, без исключениев, и разом) в Общероссийскую под  единым центром Верховную и Всеведущую Конгломерацию во главе  с Шестой Экспедицией  III Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии. 

Кукла выдохнула, закончив длинный период.

- Новой структуре, - бубнила кукла, - вменяется в обязанность работа по всему историческому периметру, что вширь (горизонтально, на всех пространствах России и за её пределами), что вглубь (на столетия, вплоть до  потопу). То есть, - пояснила кукла, - в отношении тёмных неустановленных личностей, которые, скорее всего, завовсе не существовали, но смущали умы граждан.
Как кукла, - Няша опять погляделась в зеркальце, - как рукотворное изделие, более совершенное нежели человеческие изделия, я принята в организацию на должность экзекутора в качестве электронно-счётной единицы. Веду российскую преступную бухгалтерию, собственно статистику в той части, где оная  выступает как фикция.
Зачислена по совместительству, ну, с обычным моим занятием – учительством в мландших классах. А так, конечно, даю консультации. Просют. Как никак за плечами дохтурская степень. По истории особ опасных преступников. Завовсе не существовавших.  Либо существовавших и вмерших, но продолжающих невесть что творить. Без моих  консультаций государство б с ими прост запуталось, да и загнулось. А так – выстояло.

Кукла сделала очередной книксен, реверанс публике.

- Во исполнение тайной инструкции Шестой Экспедиции (пункты шесть, шесть а, шесть б), в   ознаменование грядущего юбилея Собственной Е.И.В. Канцелярии и рождения Глобальной и Всеобъемлющей службы…  - продолжила Няша.

Кукла выдержала торжественную паузу.
- Вы, Катерина Львовна Измайлова, как убивца и душегубка,  избежавшая каторги, то есть посредством самоутопления, и вы, господин Флягин, как мошенник и шулер, как беглый, потерявшийся на степных просторах, однако обнаруженный в сочинении господина Лескова, как и Катерина Львовна, далее ж взошедшие на пьедесталы, вы оба подлежите возврату в государственную статистику и доследованию. Разумеется, с предварительным опознанием. С досмотром, конечно. С арестом. И  препровождением в монументальную резервацию, монументальную, поскольку статуи. Не исключаю, с последующим разрушением. Ибо не человеки всё ж. Суд он установит.
 
- Не можно ль на месте остаться? – подал голос Захария, предчувствуя нехорошее  в отношении себя, вообще в отношении священных особ действо.
- Иереям нельзя, - отвечала кукла. - Вы, Захария, Вы, господин Туберозов, и Вы, дьяк Ахилла, вы тоже… Как свящики, подпадаете под юрисдикцию ЧЕКа, как избежавшие расстрела в 18 тире 21-м годе, такоже в 37 – м. Чё ни чё, следует завершить Ваши дела. Готовьтесь, господа, к причастию с последним исповеданием. Заявляю Вам сие как единовременно и одномоментно  уполномоченная от Канцелярии, от ЧЕКА, ГПУ при НКВД РСФСР, ОГПУ, НКВД  и так далее, ото всех сразу, со всеми вытекающими отсюда последствиями и обстоятельствами. Полагаю, вы осознали уже, что и энти структуры, все, имеющие отношение к следствию и дознанию,  включены в штат. Как б пролонгированы. И пролонгированием сим  восстановлены. Соответственно занимаются тем временем, в котором и работали. Через сие все времена объединяются. И все просматриваются. Что вверх. Что вниз. Что вбок. Что вширь. Эт, впрочем, отдельный вопрос. И отдельный же разговор. Об энтом несколько позже.
- Хорошо, хорошо. И всё ж, - настаивал Захария. - Ни к чему нам перемещения… Вбивайте так. 
- Хм. Гм… Власть всегда с вниманием относилась к просьбам трудящихся. Что до свящиков, то и с трепетом. Не беспокойтесь, если вас и поставят к стенке, то  с подобающим чувством уважения!  С особым расположением к священническому статусу. Не сомневайтесь об уважении! Единственное… Всё ж не рассчитывайте на расстрел. В виду особенностей структуры хфигур, к вам, скорее всего, придётся применить подрыв. Чтобы не мучились.  Во избежание агонии. Российская власть к своим согражданам  завсегда и во всём проявляет вдивительную  гуманность. Прост не можно не быть к ней благодарными.
- Госпожа  кукла! В 17-м, в 21-м и в 37-м годе, - счёл нужным объясниться Ахилла, –  статуи не то чтобы избежали расстрела, как вы объявили об нас, мы прост  не  могли быть расстрелянными. Поскольку уже не существовали к тому времени.
- Это не оправдание.  На то и учреждена Шестая Экспедиция, чтобы бороться с теми, которые не существовали. Вы,  инд,  как раз одним не существованием и избежали наказания. Сие только усугубляет вину. 
- Что же в отношении протчих? -  выпнулся Захария.
- Протчих, эт каких?
- Тех ж  авторов…

Кукла отвечала в том духе, что идёт следствие. Дескать, сочинениев много. У службистов головы пухнут. Но, мол, нутренне и духовно пусть приуготовляются. Меры к ним могут быть очень строгими. Вплоть, сказала…
- До расстрелу! – брякнул Захария.
- Зачем же ? – изумилась кукла. – Писарями пойдут. По колониям. В ту ж Канцелярию.  Очень способные. Что Лесков, что Тургенев. Тот же г-н Бунин. При соответствующей перековке (али литьём там)  смогут, конечно, при соответствующем, опять же, надзоре изготавливать новых героев, только положительных и хороших и даже непосредственно из  работников Самой Канцелярии. Вообще брать в сочинения свои уже как б готовых из числа канцелярских, несколько ток перелицовывая их… Чтоб не признали. Секретная всё ж служба Канцелярия. 

Кукла ещё на раз (кажется, в третий) погляделась в зеркальце, поправила причёску, одёрнула костюм.
Вообще немножко напыжилась.

– По случаю ареста, – начала. - Эт для нас как б новый уровень!.. – пояснила. – Как б  прецедент. В некотором роде. То есть арест натуральных изделий. А не прост писанных… - Няша для чё-т полезла за пазуху. Достала, развернула и потрясла перед глазами у публики клочком бумаги с отчетливо проступившими на солнце водяными знаками и орлами. - Сам презент Экспедицию проздравляет! – объявила.
(Кукла явно врала, но что тут поделаешь,  куклам можно).
- Радовается сильно, - сказала. - Грит, ежели живых, тех, которые существуют, повязать не можем, то, слава осподи, ещё в состоянии, мол, призывать к ответу мёртвых. И даж наказывать! В энтом презент видит большую прогрессию!.. Тем более, что, как показала Шестая Экспедиция, мёртвые и даж вообще фиктивные человеки,  особ знаменитости, не существовавшие  и  не существующие, навроде вас, они намного и даж неимоверно опасней для Отечества, нежели живые!  Одно слово: кампания расширяется и углубляется. Господа! Готовьте дырочки! Имею  в виду офицеров Шестой Экспедиции, - прибавила кукла. – Тайных… Которые, между прочим, и среди статуев есть. Есть, есть… – Кукла кому-то и зачем то, правда, весьма неопределенно, но  всё же подмигнула.
- Какие дырочки? – испросила Любовь Онисимовна.
- Для орденов!
Кукла вдруг и круто (засим) развернула тему.