Старинные часы. Глава 16

Глава 16

За окном шёл сильный дождь. В ночной тишине казалось, что он барабанит по отливам особенно громко. Из соседней комнаты ему в унисон каждый час доносилось тик-так-дон-дили-дон-тик-так и сидевшему на кухне Сергею представлялось, как по кругу двигаются в зеркальном отражении две танцующие фигурки.

Листая потрёпанные странички дневника ювелира Добролюбова, он обнаружил: вся содержащаяся в нём информация зашифрована. Кроме той, что была в небольшом письме, адресованном его покинутому сыну. Читая его, Сергей последовал примеру Дмитрия Васильевича: начал аккуратно переписывать письмо современным русским языком. Так Эмме будет легче понять всё, что хотел сказать её предок. Сегодня днём они вместе уже начали эту работу, но потом Эмма предоставила выполнить её Сергею, видя с каким интересом, он увлёкся всей этой историей.
 
Сидя за чашкой горячего кофе, он то и дело прерывался, раздумывая над тем, что было написано в письме и глядя на блестевшие на оконном стекле капельки дождя.

«Я пишу эти строки, сынок, с мольбою о прощении.
В тот день мы стояли на палубе большого корабля, отплывающего к далёким берегам. Николенька – брат твой всё время плакал и дёргал маму за юбку. Ольга Фёдоровна мало внимания обращала на него, а также, казалось, не замечала суеты вокруг. Рядом толкались люди, стремившиеся уместить свои вещи в специально отведённые для этого ящики, корзины, мешки. Но она всё смотрела на быстро удаляющуюся полоску земли. Там оставалась Франция. Но даже не это важно. Оставалась в прошлом родина, объятая революционным пожарищем. Там мы покинули тебя больного и потерявшего так много сил, что пережить столь длительное путешествие в душном переполненном вагоне, увёзшем нас в Париж, ты не смог бы. Не говоря уж о последующим плавании через Атлантику. Я видел душевный надлом моей Ольги, принявшей тяжёлое решение спасти только одного из своих детей. Иначе не пощадили бы нас всех. В неоплатном долгу всегда мы будем перед семьёй рабочего моей ювелирной лавки. Всю жизнь Ольга Фёдоровна потом молила Бога о прощении, хотя так и не нашла утешения в этой мольбе. Также, как не нашёл его и я.

Уже много лет, как мы живём в Мексике. Она не сразу приняла нас и даже теперь я всё ещё чувствую себя здесь чужим. Наверно Николеньке легче будет. Он маленький совсем.

Сентиментальным я стал вдали от Родины. Она часто снится мне по ночам. Снятся наши леса и церковь, где я впервые увидел Олю. Она совсем юной тогда была. Я помню, как она держала горящую свечу у лампадки и смотрела на икону Богородицы. До сих пор я вижу её лицо: красивое, спокойное. Она шептала слова молитвы и мне казалось, что я узнаю лик Девы Марии.

Тогда я боялся даже надеяться, что вскоре в этой церкви состоится наше венчание.
А ещё я скучаю по зиме. Помнишь, как у Пушкина: «Вот север, тучи нагоняя, дохнул, завыл – и вот сама идёт волшебница-зима, пришла, рассыпалась клоками, повисла на суках дубов, легла волнистыми коврами среди полей вокруг холмов». Какие катания на санях мы устраивали в рождественские дни! Тогда тройка прекрасных коней уносила нас в метель, и я любил звонкий смех моей Оленьки. Любил её раскрасневшееся от мороза лицо и тонкую фигурку в белоснежной шубке.
А ещё любил, когда долгими вечерами она пела для меня романсы. Её голос походил на хрустальный перезвон колокольчиков.

В другие дни мужчины ездили на охоту. Ольга не принимала её и всякий раз, когда я, окружённый сворой нервных борзых, готовился в дорогу, она говорила: «К чему это? Как это жестоко – загонять голодных измученных зайцев и косуль, да стрелять в замерзающих птиц! Побойся Бога!» Я целовал её в щёку, но в такие минуты она не любила меня.

А потом с разницей в год родились ты и Николенька. Счастью нашему не было конца! Вы осветили собой дом. Да, что дом? Казалось, светлее стал целый мир! Тогда в подарок жене я заказал немецкому мастеру особенные часы.

В Новогрудском уезде на высоком холме, окружённом земляными валами и рвом с водой, сохранились руины замка. В комплекс некогда входил и храм, построенный на месте древней святыни. На камнях её высечена схема петроглифов, символизирующая представления древних людей о тайнах времени. Ах, как бы я хотел постичь эти знания, чтобы хоть на мгновение увидеть свою Родину.

Не однажды ходил я в экспедиции в храм. Один из петроглифов потом я предложил Гансу Урбану в качестве рисунка циферблата. Знай, сынок, эти часы навсегда должны остаться в нашей семье. Я завещаю передавать их из поколения в поколение, с тем, чтобы никогда не прервалась связь наша друг с другом, куда бы в будущем каждого из нас не забросила жизнь. Эти часы бесценны, поскольку созданы в согласии с древними знаниями. В них заложена таинственная сила, способная беречь тебя и время твоё. Видел я, как отражаются они в зеркалах. Увидишь и ты. Увидишь и станешь лучше понимать себя, так как покажется тебе однажды душа твоя. Без самообмана, без прикрас. Как мне хочется верить, что не испугаешься ты того, что истинно, что глубоко, что есть твоё! Как мне хочется верить, что вырос ты Человеком, которому не страшно заглянуть в собственное зазеркалье.

Жена моя умерла с твоим именем на устах. И я молю о прощении, сынок. Бесконечно опечален я тем, что никогда не увижу тебя. Почитай Петровых, как отца и мать своих. Перед ними я в неоплатном долгу.

Сказано Апостолом Петром во втором соборном послании своём: «Не медлит Господь исполнением обетования, как некоторые почитают то медлением; но долготерпит нас, не желая, чтобы кто погиб, но, чтобы все пришли к покаянию. … И долготерпение Господа нашего почитайте спасением…»

Молю я Бога о долготерпении. Молю о том, чтобы не вырос ты безбожником, ибо самому довелось увидеть мне, как взрывали церковь нашу. Ту, где мы с Олей венчались, где крестили тебя и Николеньку. Видел я, как рушилась стена и расколовшиеся кирпичики разлетелись в разные стороны, видел, как покосился купол с крестом, и со звонницы снимали колокола. Ещё навсегда в моей памяти останется старый священник, ползающий на коленях под опасно нависшей полуразрушенной взрывом стеной и трясущимися руками собирающий куски кирпичей. Кто-то хотел прогнать его, но увидев в глазах слёзы, всё-таки не решился. А ещё в глазах его был страх.

Те новые, взявшие власть, не признают Бога. Ты будешь жить в их мире и возможно проникнешься новыми идеями. Я уже стар. Знаю, что на религиозной почве было пролито крови не меньше, чем во всех других войнах и революциях вместе взятых. Давно я запутался в себе, в людях, в мире нашем сложном. Возможно Бог сложнее всех наших представлений о нём? Может быть и впрямь религия – это опиум? Только вижу я глаза того священника, собирающего куски кирпичей. И пусть наше видение Бога наивно, ибо не Он нас создал по образу и подобию, а мы Его. Мало пока мы знаем о мире и о себе. Понял я это, когда бродил среди камней древнего храма. Когда ощутил в них таинственную силу времени, соединившую тонкой нитью души его древних хранителей с нашими душами. Ведь не существует пропасти между нами в века и тысячелетия, ибо сказано: «у Господа один день, как тысяча лет и тысяча лет, как один день». Многое непостижимо, недосягаемо, сокрыто. Истина так глубока, что едва ли когда-нибудь мы сумеем постичь её. Я думаю, что, даже закончив здесь свои мытарства, мы не сможем познать её во всей полноте и ясности. Но необходимо ли нам это? Быть может, требуется от нас не больше, чем стать Человеком? Я не знаю много это или мало, но иногда мне становится страшно от того, что видел я в собственном зазеркалье.

Мой путь был извилист и труден. Изгнанный из своей страны, я всё начинал сначала в чужих краях. Я привыкал к трудностям, к лишениям, учился понимать новые реалии, как маленький мальчик, делая первые робкие шаги. Я учился жить. И я тосковал по Родине и по тебе.
Но как бы глубока не была моя печаль, я знаю одно – «Щит времени» связывает нас прочной нитью.
Храни тебя Бог, сынок! Пока живу, я помню тебя!»

Сергей отложил ручку в сторону и посмотрел в окно, за которым всё ещё шёл дождь. Читать дневник дальше будет сложнее, ибо этим обращением к сыну начиналась и заканчивалась незашифрованная часть текста. Сергей понимал, что путь к прочтению скрытой информации лежит в этом маленьком письме.
«Надо ещё раз внимательно перечитать его», – подумал он, сделав глоток невкусного, давно остывшего кофе. Поморщившись, он выплеснул его в раковину и щелкнул чайник.

Тик-так-дон-дили-дон-тик-так.
Часы в гостиной пробили полночь. Сергей вошёл туда и, не зажигая свет, долго смотрел на стрелки, соединившиеся на цифре двенадцать. Выполненные в виде двух танцующих фигурок, они соединились, как если бы в любви слились двое. В этот миг Сергей заглянул в зеркало (Эмма настояла на том, чтобы непременно повесить его так, как это было всегда) и показалось ему, что видит он себя с книгой в руках. На чёрной обложке хорошо заметен крест, а за спиной отражаются часы, и петроглиф циферблата кажется нечётким, плавающим. И вдруг Сергей понял: книга с крестом – Библия. Добролюбов зашифровал дневник, воспользовавшись вторым соборным посланием Апостола Петра! Ведь на него он указал в письме к сыну.

Почувствовав воодушевление, Сергей тут же хотел заняться расшифровкой записей, но внезапно в зеркале увидел отражение Эммы. Двигаясь плавно как будто в танце, она приближалась к нему, а стрелки часов отсчитывали время назад, в прошлое. Сергей обернулся. Эмма неподвижно стояла в дверях в одной ночной рубашке и босиком. Подходя, она прошептала:
– Мне приснился ты.

Они долго стояли, обнявшись и смотрели, как за окном идёт дождь. Говорить не хотелось. В эту ночь Сергей впервые прикоснулся к тайне отражённых часов. Несмотря на то, что он знал о ней пробовал объяснить странные видения исключительно собственным воображением. Но потом всё же вспомнил слова из письма: «Видел я, как отражаются они в зеркалах. Увидишь и ты. Увидишь и станешь лучше понимать себя, так как покажется тебе однажды душа твоя. Без самообмана, без прикрас».

Ещё слышалось Сергею, словно из глубины прошлого столетия: «Эти часы бесценны, поскольку созданы в согласии с древними знаниями и верованиями в Высшую Истину, частью которой являемся мы тоже. В них заложена таинственная сила, способная беречь тебя и время твоё».

В этот миг Сергей подумал о том, что Эмма должно быть очень похожа на свою прапрабабку Ольгу Фёдоровну. Во всяком случае, читая письмо, он поймал себя на мысли, что образы этих двух женщин сливаются для него в один. Эмма и раньше почему-то казалась ему чуждой своему веку. Она говорила иначе, танцевала иначе, смотрела на мир иначе, чувствовала иначе. Она не умела жить на бегу, как того требует сегодняшний день. Любила глубоко, но свою любовь выражала сдержанно. Она не устраивала сцен страсти или ревности, не бросалась словами, ничего не требовала и ни в чём не упрекала. Но был в её характере стальной стержень. Сергей почувствовал его сразу, когда увидел танцующей. В наш век она как будто ворвалась со сцены императорского театра. В лёгкости Белой Птицы, как называли её музыкальные критики, он угадывал силу воли, словно высеченную из камня. Такой же наверно была её прапрабабка: пела романсы голосом подобным звону хрустальных колокольчиков и спасала от гибели одного из своих сыновей, обрекая себя на вечную разлуку с другим.

Увидев в зазеркалье видение танцующей Эммы, Сергей понял, что в нём и заключается глубина его души. Целуя её, он чувствовал нежность. Ему виделось, как стоят они перед алтарём в такой же маленькой церкви, как описал в дневнике Добролюбов.

Стрелки часов в отражении шли назад, отсчитывая мгновения, возвращающиеся в прошлое. И может быть, время действительно движется по кругу и уже на его новом витке Сергею и Эмме предстоит держать в руках венчальные свечи? Ведь не исчезают судьбы бесследно в веках, а повторяются снова и снова. Их миг недостающий, миг конечный становится началом живущих вслед и не украсть, не попросить его нельзя. Миг наш отныне.
Однако вечность тонкой нитью всегда будет связывать эти две точки: конец и начало.

Продолжение здесь: http://proza.ru/2023/03/14/1422