Старинные часы. Глава 17

Глава 17

Эмма шла по коридору, направляясь к лестнице, что ведёт в большой холл. В это позднее время в балетной школе оставались только сторож, сидевший у входа, и она сама. Гулко стучали в тишине её каблучки, и поскрипывала незапертая дверь одного из классов.

На стенах по обеим сторонам коридора висели несколько небольших светильников. Они тускло горели, отчего в полумраке на полу образовались длинные тени.
Вдруг послышался звук чьих-то шагов. Обернувшись, Эмма увидела, что в её сторону идёт мужчина. В одной руке он держал букет красных роз, а в другой предмет, похожий на большую картину. Эмма вздрогнула.
– Вы напугали меня.
Мужчина улыбнулся и протянул цветы. Она покачала головой, присматриваясь к своему неизвестно откуда появившемуся поклоннику. В том, что это так и есть почти не было сомнений.

У него была довольно привлекательная внешность: чёрные, как вороново крыло, волосы и слегка ироничная улыбка. Улыбка мужчины, понимающего, что не может не нравиться женщинам. Когда он отдавал ей розы, Эмма почувствовала мимолётное прикосновение к своей руке и ощутила силу его долгого взгляда.
– Счастлив видеть вас так близко, – нежно сказал он. – На расстоянии таком, что можно уловить ваше дыхание. Много раз, сидя в зрительном зале, я мечтал об этом.
Эмма слабо улыбнулась, но отступила шаг назад. Она не раз слышала подобные признания, поэтому давно научилась относиться к ним равнодушно, стараясь всего лишь быть вежливой. Однако сейчас она решила промолчать. Этот человек держался слишком самоуверенно и был чересчур хорош собой, чтобы нуждаться в её поддержке.
– Я принёс вам подарок. Это портрет.
– Чей?
– Ваш, дорогая. Картина принадлежит кисти одной неизвестной художницы. Смерть ставит её выше многих, кто решается творить.
– Она умерла?
– Нет, лишь каждый миг ходит по краю.

Мужчина стянул с картины накидку и поднял таким образом, чтобы Эмма могла её увидеть. Действительно, это был портрет. Даже в тусклом свете коридора, она сумела рассмотреть, что художник написал её в сценическом костюме чёрного лебедя. В мрачных тонах, без намёка на свет и радость. Тоненькая фигурка с поднятыми вверх руками сохраняла грациозность и совершенство застывшего момента танца. Казалось, что на худеньких плечах лежит вся тяжесть мира, который был изображён на картине лицами, как будто отражёнными в зеркалах. В их жутких перекошенных гримасах художник совершенно чётко провёл черту между красотой и уродством, утончённостью и грубостью. Как написал о Рембрандте Шарль Бодлер: «скорбная, полная стонов больница. Чёрный крест, почернелые стены и свод. И внезапным лучом освещённые лица тех, кто молится небу среди нечистот». Эмма была поражена:
– Передайте мою благодарность художнице, если вы знакомы с ней. И простите меня. Уже поздно: я собиралась уходить.
Мужчина понимающе кивнул.
 – Знаете, начинается гроза. Давайте, я отвезу вас домой.
 – Я собираюсь поужинать где-нибудь со своим женихом. Он уже ждёт меня в машине. Но если вы поможете отнести туда картину, я буду вам признательна.

По лицу мужчины пробежала лёгкая тень. Не сказав больше ни слова, он начал спускаться по лестнице вслед за Эммой. Не заговорил он и пока они шли к машине, ибо в те минуты Торопцов (а это был он) думал о том, что наставления хромого связывают ему руки. Но Эмма так хороша собой, что он был не прочь поухаживать за ней для своего собственного удовольствия.
 «Чёрт! – подумал Торопцов. – Нелепость какая-то. Что за история? Куда меня втянул хромой? И чего он потребует от меня дальше? Что ему вообще надо от такой женщины?»
Передавая картину Сергею, он заметил, что тот внимательно смотрит на него. Торопцов догадался, что тот пытается вспомнить, где мог видеть его, поэтому счёл целесообразным удалиться раньше, чем это могло произойти.
– Приятного вечера, – поспешно пожелал он Эмме, и раскрыв зонт, быстрым шагом ушёл в темноту.

Ещё несколько минут Сергей не трогался с места, касаясь губ указательным пальцем и задумчиво глядя перед собой. Эмма молчала, прижимая розы к груди. Ожидая вспышки ревности, она приготовилась к нудным объяснениям. Однако повернувшись к ней, Сергей спокойно сказал:
– Вспомнил. Я вспомнил, кто это. Одно время его лицо часто мелькало в новостях, когда он стал чемпионом мира по шахматам. Это Торопцов. Великолепный шахматист, но скандалист. Тогда во всех газетах писали, что за это он был лишён звания.

Скандал Торопцова с FIDE был настолько громким, что его лицо и в самом деле долго потом не сходило с экранов и со страниц разных изданий. Тогда Сергею показалось, что славу шахматного гения разменяли на грязные обвинения и дешёвый пиар каких-то не очень популярных телеканалов и газет. Вся шумиха стала стихать только, когда сам её виновник куда-то исчез. Больше с тех пор о нём ничего не было слышно. Хотя, быть может, какая-то информация и проскакивала где-то, но Сергею на глаза она не попадалась. А искать её целенаправленно он не думал, потому что личность Торопцова никогда не интересовала его.
– Я не знала об этом, – засмеялась Эмма. – Но я не понимаю: где же твой приступ ревности, скажи на милость? Где громы и молнии, а?
– Ну, это без меня! Видишь, гроза надвигается.

Эмма откинулась на спинку сидения, дав себя пристегнуть ремнём безопасности, а Сергей, выезжая на проспект со стоянки у балетной школы, даже не обратил внимания на стоявшую под деревом машину Торопцова. Зная, что прямо отсюда они отправляются в ресторан, последний решил, что сегодня следить за ними незачем, поэтому не тронулся с места. Он похвалил себя за то, что предусмотрительно припарковал свою Subaru Impreza далеко от входа в балетную школу, что позволило ему остаться незамеченным.

В тот день появление Торопцова с цветами и картиной не особенно задело чувства Сергея. Эмма не дала ему повода: на своего нового поклонника она смотрела спокойно. Даже с большим равнодушием, чем можно было бы ожидать, судя по уверенному и импозантному виду последнего. Торопцов был из тех мужчин, что обычно нравятся женщинам: высокий брюнет, хорошо сложен, чуть ироничная улыбка всегда появлялась при разговоре с девушкой. Каждую минуту он чувствовал, что привлекателен и это накладывало отпечаток на его поведение, взгляды и слова. Сергей же, в отличие от своего неожиданного возникшего соперника, не любил петушиного фанфаронства. Подобно Эмме свои чувства он не демонстрировал так явно, напористо и открыто.

«И всё-таки, что это ему вздумалось Эмме подарки делать? – думал Сергей. –Флиртует, что ли? Или больше – пытается приударить?»

Этим же вечером дома они поставят картину на стул и будут, обнявшись долго сидеть перед ней. Ни Эмма, ни Сергей тогда ещё, конечно, не будут знать, что этот портрет сделала Мери в ночь перед тем, как хромой отвёз её в больницу. Тогда впервые за много лет она взялась за кисть. Мери попросила мужа найти для неё фотографию Эммы, с которой потом и написала портрет. Правда, картина не получалась светлой, как хотела того Мери, ибо собственные страхи отразились в ней, как в зеркале. Когда утром хромой увидел эту работу жены, понял, что именно она станет толчком, с которого начнётся его игра. Но если бы Мери могла хотя бы предположить, что творческий порыв уже несколько часов спустя сделает её невольной соучастницей в деле похищения часов, то никогда бы не взялась за кисть. Её больное сердце просто не выдержало бы этого.

В это же время, ожидая Торопцова в баре, хромой то и дело посматривал на часы. Тот опаздывал на встречу и не отвечал на звонки. По всем подсчётам хромого он давно должен быть здесь. Ведь если он отвёз Эмму домой (сегодня Торопцов не должен был оставаться у неё долго), то на дорогу в этот бар ему хватило бы и половины того времени, что прошло с назначенного часа встречи. Сидя за столиком в дальнем углу хромой напряжённо смотрел на входную дверь и всякий раз, когда над ней звякал колокольчик, тихо чертыхался в адрес каждого случайного посетителя.

Он, конечно, не мог знать о том, что у Торопцова есть одна страсть. Именно она заставляла его забывать о времени, которое превращалось в бесконечность, стоило тому сесть за руль своей небольшой, но мощной машины. Когда он с ветерком проносился по пустынным улицам ночного города, ему казалось, что в жилах закипает кровь. Он с наслаждением слушал рёв мотора и едва успевая замечать чёрную ленту дороги, выскакивал на трассу, по которой нёсся, выжимая из автомобиля максимально возможную скорость. Гонок Торопцов не любил, предпочитая ощущать себя единственным и полновластным хозяином дороги.

Когда сегодня он понял, что ему не удалось быстро произвести на Эмму желаемого впечатления, то почувствовал раздражение. Ведь он выполнил не все пункты плана, расписанного хромым на этот вечер: только вручил картину и цветы, но не отвёз домой. Он сделал бы и это, если бы не появился, как чёрт из табакерки, её жених. Уже завтра бы Торопцов явился к ней незваным гостем, изображая безмерно влюблённого человека, неспособного дождаться новой встречи и приступил бы ко второй части плана. Правда, в чём заключалась его цель Торопцов так пока и не понял. Зачем хромой так упорно ведёт его в дом Эммы? Мысль о том, что он хочет организовать кражу казалась ему нелепой. Обворовывать квартиру балерины, с которой (учитывая её богатых родственников заграницей) можно сорвать колоссальный куш, была глупой даже для такого очевидного неудачника, как хромой. И, тем не менее, о своих намерениях он молчит, продолжая водить его, как козла на поводке.

Торопцов долго сидел в машине и думал. За окном гремела гроза, постепенно уходящая на восток. Ехать в бар он не спешил, намереваясь изрядно помучить хромого, чтобы тот стал чувствовать, что имеет дело с человеком, умеющим вести игру. В кармане пиджака он нащупал диктофон, который хромой обязал всегда держать включенным.
– Особенно, когда попадёте в квартиру, – предупреждал он.
«Таким образом, он хочет знать о каждом сказанном слове, – размышлял Торопцов. – Но зачем? Ведь он не настаивает на том, чтобы я не выходил за рамки любовной игры? Ему вообще всё равно, о чём мы будем говорить. Но если всё-таки предположить, что хромому нужна именно любовная игра в слова, то тогда, как он собирается её использовать? Может быть, станет шантажировать, угрожая показать записи жениху?»

Как только закончился дождь, он сорвался с места, метнулся через дворы и лихо выехал на проспект. В свете фар дорога блестела как стекло, а далёкие зарницы освещали тёмное небо. Встречались автомобили, но это нисколько не помешало Торопцову жать на газ и со свистом и рёвом нестись в черноту. Чувствуя, как закипает кровь в жилах, он закричал во всё горло, выставив руку в открытое окно. Мощный мотор рождал скорость, и скорость позволяла Торопцову ощущать себя свободным от любых правил, преград и принципов, давала возможность презирать опасность и наслаждаться риском. Наслаждаться, позабыв о времени и деле.
 
Сегодня, как и всегда, он будет гонять по трассе до тех пор, пока небо на востоке не начнёт светлеть. Разумеется, Торопцов вспомнит о своей встрече с хромым в баре, только, когда поставит любимую машину во дворе. Позвонив ему, он услышит в голосе металл и представит, как тот взбешён, ведь количество непринятых вызовов в телефоне Торопцова перевалило за пятьдесят.

На повторную встречу утром хромой пришёл в скверном расположении духа с чёрными кругами под глазами. Он тяжело дышал, прижимая руку к сердцу.

Вчера он прождал Торопцова до самого закрытия бара, после чего поплёлся, не зная куда. Он брёл по набережной под сильным дождём и не торопился домой. Зачем, ведь Мери там нет. А если нет её, то, что ему там делать? Когда днём он говорил с врачом, тот предупредил:
– Вы поймите, время играет против неё.

Хромой всё понимал. В эту ночь отчаяние завладело им ещё сильнее, ведь он стал чувствовать, что Торопцов вот-вот начнёт собственную игру. Хватит ли у него сил и ума, чтобы контролировать ситуацию дальше? Будучи организатором всего, хромой вдруг остро почувствовал, что не в состоянии управлять поступками своего напарника. Рассчитывая на это, он, возможно, был слишком самонадеян. Поведение Торопцова ясно показало это.

Он всю ночь бродил по набережной, вздрагивая от вспышек молний и раскатов грома. В голове навязчиво вертелось Die Uhr l;uft, und die Zeit ist nicht mehr. – Часы тикают, и время ушло. Фраза Ганса Урбана, запомнилась ему так. Словно зеркало тогда не столько отразило её, сколько выявило другую грань одной и той же сути.

Чужие окна светились тёплым уютным светом, и прохожие спешили на этот свет. Не раз у хромого мелькнула мысль – спрыгнуть в Неву и дело с концом. Но видя перед глазами лицо Мери, он передёргивал плечами.
«Кто же из нас двоих будет сильным, если не ты?» – как бы говорил её укоряющий взгляд, и тяжело вздохнув, хромой ковылял дальше.

Хромой вспоминал, как с десяток раз, ходил по замкнутому кругу, обивая пороги больниц, управлений здравоохранения, благотворительных фондов и частных компаний. Все, безусловно, сочувствовали его горю, демонстрируя длинные списки нуждающихся в подобной помощи больных людей, из которых больше половины было детей. Но чем, скажите, ему поможет эта страшная правда? Неужели тем, что Мери такая не одна?
Неужели он должен был утешиться этим, когда однажды её сердце едва не остановилось? Вернее, так случалось уже не раз, но в тот вечер отчаяние накрыло его сильнее обычного. Казалось, лопнули нервы, как натянутые слишком сильно струны, и он рванулся из дома. Одна только мысль сверлила его мозг – раздобыть деньги! Где угодно, как угодно, но раздобыть! Тогда он попытался угнать дорогой джип, припаркованный у супермаркета. Однако возился слишком долго, после чего с трудом унёс ноги. Проклятая хромота делала его своим заложником. Хромой прекрасно понимал, что подобные попытки наверняка приведут к тому, что он окажется в тюрьме. Не то, чтобы он волновался за себя. Он готов сидеть сколько угодно, если перед этим он успел бы за украденные деньги оплатить операцию Мери. Но скорее всего его скрутят ещё при попытке воровства и тогда она останется одна со своей бедой. Этого допустить он не мог.

Когда хромой написал правнуку Добролюбова в надежде продать информацию о теперешней владелице часов, он ждал ответа, которого так и не получил. Потом он отправил ещё несколько писем, но результат был тот же. Хромой, конечно, не мог знать, что незадолго до того, как Добролюбов стал получать его письма, он встретился в лондонском кафе с Эммой. Теми сведениями, которые хромой хотел ему продать, он уже располагал от неё самой. В его же письмах Добролюбов усмотрел очевидную аферу, на которую не ответил.

И вот теперь, когда наряду со всеми тщетными усилиями, его пытается ещё обвести вокруг пальца Торопцов, всё, что остаётся хромому – бродить по улицам, страшась вернуться в пустую квартиру и каждой своей клеточкой бояться, что новый день станет для Мери последним.

Накинув на голову капюшон плаща, он стал осторожно спускаться по лестнице, ведущей к длинному ряду дорогих магазинов. Их витрины празднично сверкали рекламными огоньками и заманивали покупателей скидками. В один из них хромой заглянул, чтобы обсохнуть. В салоне топтались несколько человек, рассматривающих дорогие ювелирные украшения. В мягком свете драгоценные камни горели огнём, а золотые и серебряные вещицы казались ещё дороже. Хромой почувствовал, как его накрывает волна ненависти. Он представил, как разбивает все эти сверкающие витрины, сгребает драгоценности и уносит их! На миг ему даже показалось, что это возможно: так прост путь к спасению Мери – всего лишь куча побрякушек и она будет жить.
«Люди! – кричала его душа. – Отдайте их. Они нужнее мне».

Но хромой лишь стиснул зубы и, сжав кулаки, вылетел из магазина, как ошпаренный. Однако в дверях столкнулся с мужчиной. Он нёс большое количество разных коробок, завёрнутых в подарочную бумагу. Хромому бросились в глаза его дорогие часы, и от отчаяния вновь захотелось кричать. Кричать громко. Так громко, чтобы воплем сокрушить, к чёрту, этот несправедливый мир. Но вместо этого он неожиданно для себя самого плюхнулся перед ним на колени.
– Дайте мне денег, – запричитал он. – Умоляю вас, дайте. Иначе я умру. Ведь вам ничего не стоит! Вы даже не почувствуете разницу, а я без них погибну! Дайте мне денег.
Переложив коробки в другую руку, мужчина медленно достал портмоне и, протянув хромому стодолларовую купюру, сказал:
– Возьми. Не пропей только. А вообще иди работать. Мужик всё-таки.
Хромой долго стоял на коленях, разглядывая своё подаяние, а в душе шевелилась гадюкой чёрная ненависть. С трудом он встал на ноги и спустился с крыльца.
– Пропади ты пропадом со своими миллионами! – заорал он на всю улицу. Испуганно шарахнулись случайные прохожие, но благодетель уже скрылся в салоне магазина.
Поправив ворот плаща, хромой поковылял прочь.

В эту ночь он бродил по улицам почти до рассвета. На выпрошенные деньги накупил для Мери разных фруктов, сыра, творог, ветчины, ещё много всякой вкуснятины и отправился в больницу. Она улыбалась ему слабой улыбкой и гладила по руке.
– Похудел-то, как. Измучался. Возьми себе немного.
– Мне всего хватает, а это я тебе принёс.
– Но здесь столько всего!
Хромой отрицательно покачал головой, и Мери перестала спорить. На мгновение она закрыла глаза, и ему показалось, что уснула. Он смотрел на неё и вспоминал, какой Мери была двадцать лет назад, когда они впервые встретились на дорожке институтского парка. Был прекрасный сентябрьский день. Он медленно шёл на лекцию, привычно сторонясь крепких и шустрых сокурсников. Однако кто-то из них то ли шутя, то ли случайно выбил из его рук трость. Наклонившись, чтобы поднять её, хромой увидел Мери, ухватившуюся за другой конец. Тогда он зачарованно смотрел, как развеваются на ветру её белокурые волосы, как блестят голубые глаза, как на щеках появляются ямочки. Он так растерялся, что забыл сказать спасибо. Они молча пошли дальше вместе. Тогда он и подумать не мог, что вскоре Мери станет его женой. О том, что у неё слабое сердце, хромой узнал уже после свадьбы. Такое доброе настоящее сердце по какой-то нелепой ошибке оказалось больным.
– Как у тебя с работой? – спросила Мери, прервав ход его воспоминаний – Всё получилось?
– Всё в порядке.
– Я же говорила. Кто лучше тебя напишет этот исторический цикл?
«Какой цикл?» – мелькнуло в уставшем мозгу хромого, но он тут же сообразил, что так успокоил Мери, когда она однажды заволновалась, что у них туго с деньгами. Якобы педагогический университет предложил ему написать серию статей.

Когда он вышел из больницы, раздался звонок от Торопцова. Назначив ему встречу в том же баре, хромой почти бежал по улицам города. Ощущая тупую ноющую боль в области сердца, он ловил себя на том, что становится тяжело дышать. В какой-то момент ему показалось, что он слышит колокольный звон. Церкви хромой не видел, но понимал, что, скорее всего, небольшой храм примостился где-то во дворах. В Бога он не верил, но сейчас перекрестился. Поправив воротник, он посмотрел на небо. Ночной ливень прекратился, но с востока надвигалась огромная туча, обещавшая городу новый дождь. Низкое небо, казалось, готово упасть на землю. Ветер гнал по нему разорванные в клочья облака, окрашенные в серый цвет. Они быстро проплывали, но сквозь них не мог пробиться даже лучик солнца. Было хмуро и душно.

Продолжение здесь: http://proza.ru/2023/03/14/1466


Рецензии