Старинные часы. Глава 18

Глава 18

В последнее время старика мучала бессонница. Он лежал, глядя в потолок и прислушивался к ночной тишине. А ещё подолгу сидел на кровати, свесив босые ноги. До сих пор дед жил у сына. Вначале он настаивал на возращении в свою квартиру, но узнав, что в неё забрались воры и учинили там настоящий разгром, передумал. Да и здоровье стало подводить его. Сильнее давило в груди, не слушались ноги, стучало в висках. Зрение село совсем и теперь дед мог видеть только очертания предметов вокруг себя. А ведь раньше он соединял мельчайшие детали часов! Всё ушло вместе с молодостью и казалось, жизнь давно превратилась в череду воспоминаний, вытеснивших собой реальность сегодняшнего дня.

Чаще всего он думал о жене, ушедшей в мир иной много лет назад. Только после её смерти дед понял, что на своих хрупких плечах она держала дом: успевала управляться с домашним скотом, с огородом, белила сама печь, шила шторы и вязала кружевные накидки на подушки. Её руки всегда были заняты делом.

Когда родилась дочка, она перешивала свои платья на детские рубашечки, а из занавесок мастерила девичьи наряды. Так ей хотелось одеть девочку красивее, а денег на новую одежду не было.

А он тогда начал сильно пить. В их обедневшем колхозе платить стали так мало, что жили они только тем, что давало домашнее хозяйство. Это было начало шестидесятых годов, когда все поля кругом засевали кукурузой в ущерб зерновым. Она росла стеной прямо за дощатым забором и в те годы они стали чувствовать нехватку хлеба. Приходилось делать кукурузную муку, из которой пекли блины.

Когда девочке исполнилось пять лет, у них родился ещё один ребенок. Сын. И теперь уже из девичьих платьишек мать шила ему штанишки и шортики.

А в один год у них полегли свиньи и всю зиму они прожили на картошке и капусте. Потом от ветхости обрушилась дощатая обшивка погреба и картошка подмёрзла. Чтобы спасти оставшуюся, матери пришлось подключить лампу для обогрева. В результате часть позеленела. На починку погреба нужны были доски, купить которые было не за что, и дед на коне уехал в лес. Вернулся лишь к вечеру с тремя брёвнами на санях. Его сильно колотило от холода, почернели обмороженные пальцы на руках. Если бы не жена, переодевшая его в сухую одежду, заставившая опустить руки в таз с горячей водой и смазавшая их жиром, протопившая жарче печь, то дед, скорее всего, до утра бы не дожил. Несколько дней он потом пролежал в бреду.

За долгую жизнь случаев, подобных этому, происходило немало, но его жена продолжала работать и терпеть. Тогда дед не задумывался о том, сколько сил в этой маленькой хрупкой женщине.

Она вставала, когда солнце ещё пряталось за горизонтом, одевала своё старенькое заштопанное платье, повязывала на голову платок и тихонько, чтобы не разбудить сопевших детей, уходила в «другую хату». «Другой хатой» они называли пристройку, где находилась печь. Там же стояла небольшая газовая плита и висел умывальник. На низенькой скамеечке она брала пустые вёдра и приносила из колодца воду. Ею умывалась сама, но для детей доставала из печки чугунок с горячей водой, которую разводила в чистом тазу. Потом отправлялась в сарай и выводила корову на дорогу. По ней деревенский пастух уводил её в стаде на выгон. Всякий раз она наливала ему кружку молока и давала полбуханки хлеба из кукурузной муки. Проводив его взглядом, закрывала деревянные ворота и возвращалась в сарай, где кормила свиней и кур. К тому времени дед уже чистил здесь, заменяя старый настил соломы на сухой. Ещё час или два, пока высоко не взойдёт солнце, она пропалывала грядки. Потом умывалась у колодца и шла готовить завтрак. В печку, что дед затапливал сразу, как поднимался, она ставила чугунок с картошкой, а на газовой плите разогревала большую сковородку. На неё укладывала куски свинины, которые обжаривала до румяной хрустящей корочки. За пару минут до окончания жарки она всыпала в сковороду нарезанный кольцами лук. Пока дети были совсем маленькие она варила им кашу, но позже они уплетали всё то, что ели они с дедом. После завтрака она наказывала дочке вымыть грязную посуду, а сама снова уходила на огород. Когда девочка подросла, мать всё больше стала привлекать её к работе. Брала с собой на речку полоскать белье, говорила собрать созревшие ягоды и опавшие яблоки в саду, брала с собой на сушку сена и наказывала стеречь его от дождя. А ещё заставляла нянчить младшего братика. Помимо всего жена всегда помогала деду в его работе, когда требовалось что-то поддержать, принести или отмерить. Однажды, когда в сарае прохудилась крыша, ей пришлось лезть наверх вместо помощника, которого дед в тот день так и не дождался. Пропустив пару стаканов, тот мирно заснул под кустом на полдороге к их дому.

Только по вечерам, накормив всех ужином, справившись с хозяйством и уложив спать детей, садилась перед стареньким телевизором, и что-нибудь штопала или вязала. Иногда в такие минуты она пела:

Там зязюля кукуе
Маё сэрца хвалюе.
Ты скажы-ка мне,
Раскажы-ка мне
Дзе мой мілы начуе.
Калі ён пры дарозе,
Дапамажы яму Божа.
Калі з любачкай на ложку,
Пакарай яго Божа.(9)

У неё на коленях всегда лежал кот. Она сбрасывала его только тогда, когда отправлялась спать. Тихонько, чтобы не разбудить давно храпевшего на весь дом мужа, она перебиралась через него к стенке и едва опустив голову на подушку, засыпала мертвецким сном. Рядом с кроватью она всегда ставила стул, на котором приспосабливала в железной миске старый будильник.
– Зачем? – спрашивал её муж, раздражённо вскакивая в четыре утра от жуткого грохота.
– Я крэпка сплю. Без талеркi не чую яго. Прасплю карову выгнаць.(10) 
– Я тебя разбужу.
– Ай, хутчэй праспiш.(11)
– Говорю тебе, убери эту посудину.
– Нельга. Тады я зусiм спаць не буду. Хвалявацца буду. Хай так.(12)
 
Так и было. Каждое утро в течение многих лет о железную миску грохотал старый будильник, начиная круговорот одних и тех же тяжёлых, повторяющихся изо дня в день, дел.

Его жена была учительницей младших классов. В те годы в деревенских школах занималось много детей. Окончив педучилище, она вернулась в школу, где училась сама. Тогда он впервые и увидел её на танцах. Невысокая девушка с длинной косой очень понравилась ему, поэтому он решился пригласить её, а потом и проводить до дома. Это повторилось несколько раз, после чего пришёл свататься. Никогда он не говорил ей о любви: ни до свадьбы, ни после. Ему это, собственно, и в голову не приходило.
«Раз пришёл свататься, значит баба нужна, – думал он. – Должна всё понять. Чего языком трепать? Да и смешно это. Неловко как-то. Пусть как-нибудь само образуется».

Вначале жили они с его родителями, но через год общими усилиями сумели построить свой дом. Поставили его на окраине деревни, где уже прямо за забором начинался лес. Сосновый лес, в который ходили деревенские по грибы и ягоды. Места здесь были такие, что носили их корзинами. Сушили, солили, мариновали на зиму. В особенно голодные годы были они неплохим подспорьем.
– Так зямля родная заўсёды дапаможа выжыць (13),  – говорили люди.

У его работящей жены хороший наваристый суп получался в печке, особенно когда была возможность зажарить его кусочком сала.

Была в деревне и речка, которая с годами обмелела совсем. Тихая маленькая, почти до середины затянутая тиной, она больше напоминала болотце, по которому плавали белые и жёлтые кувшинки. Но в ней всегда можно было наловить карасей на уху и длинных угрей. Он любил рыбачить на рассвете и по вечерам, если позволяла работа.

Вначале жили они складно, хоть и были разными: он всё больше молчал, а она поговорить любила. Но эта разность не ощущалась. Ссоры стали случаться позже, когда дед начал «потягивать» рюмочку другую.
– Калi-небудзь захлынесся ад гарэлкi, – злилась она. – У хаце працы безлiч, а ён п’е. Паб' ю я ўсе твае склянкі. Слова даю, паб'ю. (14) 
– Так побей, сердце ты моё. Всё побей, только часы не тронь.
– Вось яшчэ зараза. Замест таго, каб лазню паправіць, ён з гадзінамі важдаецца!(15) 
– Так починил я баню.
– Як ужо? Калi? Чаму я не бачыла? (16)
– А ты только и замечаешь, когда я пригублю, а работы моей не видишь.
– Калi робiш бачу. (17)
 
Но только много лет спустя поймёт он, что вся их совместная жизнь была создана его маленькой, но очень сильной женой. Она умудрялась за гроши содержать дом, одевать детей, кормить семью. Более того, как умела, украшала она их жизнь. В хате всегда было чисто. На окнах висели сотканные собственноручно занавески, а на подушках такие же накидки. Старую пошарпанную мебель, она накрывала ажурными салфетками. В глиняных гладышах стояли цветы. Они с ранней весны до поздней осени цвели на маленьком палисаднике под окном. Здесь не было дорогих роз или королевских лилий. Росли незатейливые колокольчики и ромашки, а ещё пышные пионы. Их пьянящий аромат каждую весну доносился в открытые настежь окна. Но, конечно, уделять много внимания уходу за цветами она не могла.

Однако всё это не могло скрыть таящейся в своей сути бедности и тяжёлого труда. Но эта была жизнь, которую все принимали такой, какая она есть. Работа с утра до ночи и составляла её основу, ведь купить почти ничего не могли, поэтому всё научились мастерить сами. Руки людей – вот, что всегда держало этот мир.
Но за тяжёлой работой она чуть меньше, чем хотелось бы ей самой, уделяла внимания детям.
– Расцё вы ў мяне, як бур'ян ля дарогi, (18) – вздыхала она порой, склонившись над узкой кроватью, где, крепко обнявшись, спали старшая дочка и меньший сынок.

Только изредка она усаживала их на тёплую печь, куда забиралась и сама. Обнимала обоих и покачиваясь из стороны в сторону, пела им песни или рассказывала сказки. Дети затихали, наслаждаясь редкими моментами, когда мама не занята работой. Но всякий раз усталость побеждала, и она начинала засыпать, откинувшись на тёплую стенку. Тогда девочка пыталась растолкать её, требуя продолжения песни или сказки. А вот сынок, напротив, прижимал к губам пальчик и показывал сестре маленький кулачок, предупреждая ту, чтобы она не будила мать.

Так и повелось дальше. Шли годы. Сын рос спокойным терпеливым мальчиком, а дочка, напротив, строптивой, резкой. Становилось ей тесно в маленьком родительском доме. Построенный на окраине деревни у самой кромки леса, он казался юной девушке мрачным. В нём она видела нищету и изнуряющий труд. Всё чаще стала злиться на отца за то, что ничем не мог облегчить ту ношу, что всю жизнь несла её мать. Ведь в свои сорок лет от тяжёлой работы она превратилась в старуху. За её потухший взгляд и натруженные мозолистые руки девочка винила отца. Винила за то, что мало помогал, жёстко разделив мужские и женские дела. За то, что пропивал, порой, те немногие деньги, что сам же и заработал. За то, что был скуповат, ни разу не порадовав их с мамой хоть небольшим подарочком. За то, что возился с этими старыми часами в то время, когда она делала множество дел по хозяйству. Их ссоры с отцом становились всё тяжелее.

Мать металась между ними, как меж двух огней, но изменить что-либо не могла. Однажды закатив истерику, дочка просто покидала свои вещи в котомку и ушла к автобусной остановке. Тогда ей было семнадцать лет. Мать плакала, не пускала её, но остановить не смогла. Мерещилась девочке другая городская жизнь – беззаботная да нарядная. Со слезами на глазах кричала она, что не собирается заживо похоронить себя в этом старом доме, похожем на склеп. Долго смотрела мать ей вслед и воздух крестила. Потом тихонько плакала по ночам. С мужем не разговаривала, много месяцев к себе не подпускала. Его винила. Не раз ездила в город в надежде вернуть дочь, но городская жизнь быстро закружила её и мать возвращалась всегда одна.

Со временем всё улеглось. Не сумев ничего изменить, они вынуждены были смириться с решением дочери. Жизнь пошла своим чередом. Сын подрастал, становясь для матери настоящим помощником. Письма от дочки вначале приходили регулярно, потом от случая к случаю, а через несколько лет и вовсе перестали. Исчезла она. Настойчиво и долго разыскивала её мать, но девушка, как в воду канула. В милиции числилась пропавшей. И вновь каждую ночь теперь плакала мать в подушку, а днём молчала. Молчала и работала. Так за работой и померла. Муж нашёл её между грядками.

Похоронили её на старом деревенском кладбище, а неделю спустя от непутёвой дочки пришло последнее покаянное письмо. В этом письме она просила забрать её домой. Отец нашёл её в больнице. Сильно исхудавшая с чёрной тенью под глазами, она стыдилась смотреть на него, поэтому то и дело отворачивалась к окну. Узнав о смерти матери, только плотно сжала губы. Историю своих мытарств она так и не рассказала, ибо наутро умерла. Только потом врач сообщил отцу о том, что была она смертельно больна. Похоронили её рядом с матерью.

Эти две смерти сильно подкосили ещё, в общем, не старого мужчину. Подолгу сидел он неподвижно, опустив голову. Обнимал за худенькие плечи сына, который впервые столкнулся с подлинным большим горем. Растерянный, он жался к отцу в поисках поддержки. Но тот всё перечитывал последнее письмо дочери. О себе она писала мало. Больше каялась в тяжёлом грехе, с которым страшно умирать. О болезни сообщала сухо, считая её наказанием за то, что пять лет назад бросила нелюбимое случайное дитя своё. Руки отца дрожали, а по щеке катилась скупая мужская слеза.
Опустел без жены старый дом. Даже часы, висевшие много лет на стене, теперь отсчитывали время иначе. Казалось, что остановилось оно вместе с её сердцем. Бессонными ночами бродил он по хате. Под ногами скрипели половицы, а за окном слышался вой собаки, тоскующей по своей хозяйке. Садился на стул и долго раскачивался из стороны в сторону. В старом мутном зеркале мерещилось её лицо и в тишине казалось, что зовёт она дочку, а ему как будто даёт наказ: «Ищи внука нашего. Ищи».

С тех пор почувствовал он, что старый дом перестал принимать его под своей крышей: начал рушиться, несмотря на все старания починить его. Обсыпалась печная труба, покосился забор, протекла кровля, огород зарос бурьяном. Не успевали они с сыном наладить одно, как тут же ломалось что-то другое. Платить стали ещё меньше, поэтому купить материалов было не за что. А по ночам снова и снова мерещились глаза жены и слышалось: «Ищи внука нашего. Ищи».

Вот тогда, наконец, и решились они перебраться в город. Много лет искал дед внука, но найти так и не смог. За это камнем лежала на его сердце вина перед женой и дочерью. Потому-то и помирать деду было страшно.
 Не раз вздохнёт старик, глядя в потолок бессонными ночами:
– Если бы начать всё сначала, я прожил бы жизнь иначе.


(9)(бел.) Там кукушка кукует
      моё сердце волнует
      Ты скажи-ка мне,
      Расскажи-ка мне
      Где мой милый ночует.
      Если он при дороге,
      Помоги ему Боже
      Если с любушкой на постелюшке,
      Накажи его Боже.
(10)(бел.) Я крепко сплю. Без тарелки не слышу его. Просплю корову выгнать.
(11)(бел.) Ой, скорей проспишь.
(12)(бел.) Нельзя. Тогда совсем спать не буду. Волноваться буду. Пусть так.
(13)(бел.) Так земля родная всегда поможет выжить.
(14) (бел.) Когда-нибудь захлебнёшься от горелки. В доме работы невпроворот, а он пьёт. Побью я все твои склянки. Слова даю, побью.
(15) (бел.) Вот ещё зараза. Вместо того, чтобы баню починить, он с часами возиться!
(16) (бел.) Как уже? Когда? Почему я не видела?
(17)(бел.) Когда делаешь вижу.
(18)(бел.) Растёте вы у меня, как бурьян у дороги.

Продолжение здесь: http://proza.ru/2023/03/14/1506