Предгрозье, гл. 38. 39. 40

     38. Через две  седьмицы после прихода инока Серафима ударили  морозы, встала река. По льду в луга через Оку направились жители Рязани за сеном, что стояло там в смётанных летом стогах. Санным путём всегда легче было его привезти в свои хозяйства. А вскоре и сам чернец снова появился в городе в зипуне и в плетёных из вербы снегоступах, обутых поверх лаптей, и с небольшими санями. Привёз в обмен на соль Демидихе шкурки белок, лисиц, бобров, да святые образа, писанные монастырским послушником Алепой. Большой мешок соли, сшитый из рядна, должен обратно повезти в монастырь  для братии.
     Узнал Серафим, что князь, горюя сердцем о погибшем сыне, собирает полки для битвы с безбожным ханом. Ослеплённый бедой, постигшей семью и княжество, Юрий решил встретить врага в поле, не ждать осады города. И не было рядом с ним ни брата Ингваря Ингваревича, ни верного и рассудительного Коловрата, ни родного сына, чтобы лучше разобраться в сложившейся обстановке, всё взвесить и просчитать. Сам принял скорое решение, сам повёл дружины Рязанцев, Пронцев, Муромцев на противника, не дождавшись подкрепления из Чернигова и Суздаля, за которыми послал Коловрата. Да подмога из Коломны замешкалась. Яростно дрались русские войска, но силы были не равны. Почти все князья погибли, только Юрий Рязанский с остатками конницы доскакал до города, да сильно израненный Олег Красный был взят на многие годы в плен. Князь и оставшаяся дружина стали организовывать  оборону.  С ними был и воевода Вышата. Надежды, что Батый не пойдёт на Рязань, не осталось.
     39. Снова в горнице у Доброслава, в уже протопленной курной избе, выпустив из неё густой угарный дым, собрались соседи решать, как будут держать оборону своего конца города. На этот раз и ребятишки пристроились на полатях, внимательно слушая, что  говорят  взрослые. Михайла, прямо от кузнечного горна, едва смыв копоть, обратился ко всем:
     – Ну вот, и наше время настало, постоять за город, за избы свои, за семьи. От половцев боронились. Навык не забыли. Поборемся и сейчас.   Перво-наперво к стенам дрова надо принести, заложить в клети, чтоб  можно было на кострах снег топить, да кипяток на головы басурманов лить. Корчаги  для этого надо тоже приготовить. Потом всё наше снаряжение: луки, стрелы, сулицы. Багры да вёдра, если заборолы загорятся, чтоб раскатывать их и водой заливать. Тут уж и жёнки могут с водой-то подсобить, да раненых перевязать.
     Мужчины стали обсуждать другие вопросы обороны. И вдруг поднялся со скамьи инок Серафим:
     – Не силён я в деле ратном, но в другом могу помочь городу. Деток надобно сберечь от боя. Всяко может быть в таком сражении. Да и чтоб заботы у вас об них не было в это время, я уведу их к нам в скит, в монастырь. Пусть переждут там войну. А потом заберёте их обратно. Пропитание у нас довольно, скит в глухом лесу на болоте стоит, дорога туда мало кому известна. Соберите деток, потеплей оденьте, да с утреца и пойдём, благословясь.
     Не ожидали горожане услышать такое предложение от чернеца, но задумались над ним: а ведь правильно рассуждает Серафим, не след детям видеть битву, раны да увечья. Матери первые решились отпустить, за ними и отцы согласились.  На том и порешили: завтра собрать ребятишек и отправить их с иноком, а в подмогу ему приставить деда Илёйку, от него помощи в монастыре больше будет, чем здесь: и ребятишек он хорошо знает, и добр да заботлив, и Серафиму легче будет.

     40. Только начало светлеть морозное утро, как в соседних домах Серебрянского конца затеплились лучины в поставцах. А у Дмитрия-златодела и у Демидихи, как у самых зажиточных, – свечи. Хозяйки стали собирать в путь-дорогу ребятишек.
   
      Впечатлительный Рюма не хотел идти, плакал:
     – Студёно на дворе, замёрзну. Хочу с матушкой остаться. Голички вчера в сенях потерял, теперь не найти.
Вешняк сурово прикрикнул на него:
     – Хватит рюмиться, стыдоба мне за тебя. Заворачивай онучки-то. Сперва тканые, а потом заячьи. Шкурки на полатях возьми. А уж теперь и оборами лыковыми подвязывай, да в лапоточки вставляй. Зимой в лаптях тепло, а летом – прохладно. Сам Дед – Зимовик тебе не страшен будет. Да ненадолго идёте-то, отстоим город, и Илейка с  Серафимом возвернут вас. А в монастыре, говорят, калачики больно вкусны, да репку с мёдом парят, сладость! А вот и твои голицы, надевай на руки. Ну, давай присядем на дорожку. А ты, матушка, зря глаза не мочи, а поддержи сыночка, укрепи духом. Да в торбочку-то много не накладывай. Нести будет тяжело. А от меня братии в дар Серафим конопки для киселя понесёт, я ему уже пораньше их отдал.

     Дмитрий и Милава тоже собирали в дорогу Втора. Отец повесил на шею мальчику двух коников для тавлей из травяного камня, привязанных на конопляную верёвочку.
     – Береги их, сынок. А подрастёшь, вспомни, как я тебя учил работу златаря вершить. Посмотришь на коников – и всё получится.
     Милава отвернулась, закрыв лицо руками. А Дмитрий обнял за плечи Втора и повёл его из дома.
 
     Проворный Ждан сам быстро собрался, подпоясал кожушок кушачком, и с надеждой спросил:
     – Тятя, дозволь топорик с собой забрать и пилку.
Доброслав заулыбался, знал, что сын захочет взять подарки с собой.
     – Топорик я тебе уже и приготовил, жало-то лыком обвернул, чтоб не порезался, на, держи, укрепи за кушаком. А пилку пока не бери. Вернёшься, тогда и попилим.
     Любава, сдерживая слёзы, стала завязывать на груди сына поверх тулупчика свою шаль. Мальчик поначалу заупрямился: не девчонка, но отец строго глянул на него, и Ждан насупился, но спорить  более не стал. Дед Илейка укладывал в торбу  запасные лапоточки да онучки для внука. В народе говорят: «В дорогу идти – пятеры лапти плести». Прихватил глиняную фляжку с сытью, оплетённую берестой, корчажку мёду, да в малом туяске – узу и пчелиный хлеб-пергу. В дороге сыть и силы подкрепит, и жажду утолит. Нож и топор подвесил за кушак. Настёна положила брату в торбу снедь: пирожки, яйца варёные, репку, ягод сушёных в мешочке. Ещё недавно провожала жениха с другом в дорогу,  с воеводой Коловратом в Чернигов за подмогой, а теперь вот братика отправляют в заречный монастырь, чтоб  уберечь от страхов битвы. Что ж, видно, так надо. Ничего, они с отцом и матушкой будут вместе с соседями оборону города держать, даст  Господь, выстоят.
     – Ну, внучек, пойдём к Демидихиным саням, довезёт она вас всех, да и меня, старого, через устье Серебрянки до Фатьяновки, а там уж и своим ходом идти придётся. Торбочку-то придерживай, пригодится в дороге снедь, подкрепиться надо будет, путь не короток.
Как ни закрывал в сенях Илейка свою собачку Милку, улизнула она из дому, побежала вслед за хозяином. Старик махнул рукой: «Бознать что такое! Ладно, идём с нами».
      У избы Демидихи собрались уже и Дмитрий с сыном Втором, и Вешняк с Рюмой, и Серафим. На его небольших санках был привязан мешок с солью – целое богатство во все времена, да подарки скиту от родителей ребятишек. Красава, в светлом тулупчике, белом пуховом платке, в вязаных, тоже пуховых рукавичках, гордая, что её матушка повезёт всех до Оки, уже сидела впереди на санях, придерживая свою торбочку, в которую украдкой положила и тряпичный мячик, и соломенную куклу. Подошли Доброслав со Жданом и Михайла с Беляном. Женщин на проводы не взяли, чтоб слёз не было. А Демидиха сама в семье была и за мужика и за бабу, уныния никогда не показывала. Прокл растворил ворота, вывел под уздцы коня Гнедка.  Заскрипел под полозьями саней утренний снежок. Собачка тоже запрыгнула к хозяину. Отцы перекрестили отъезжающих, ребятня замахала рукавичкам, и молодая поросль Рязанцев двинулась в путь от смерти к жизни, вперёд, в будущее.