Зелёная фея. Глава 5

– Аленка она, знаешь, неплохая девчонка, – между делом щебечет Надежда Викторовна, пока Вика раскатывает по бумаге упругую, разбиваемую на формулы неясность только что озвученной задачи. – Такая… К ней притереться надо. Такая… боевая. Всегда с характером, с пятого класса она у меня… Ух! Всех мальчишек мне била! Как-то даже со старшеклассником подралась. Ой я ее тогда ругала! Ты на нее не обижайся! Нельзя обижаться… Она-то девчонка очень хорошая. Спортсменка. Уф! Я тоже была спортсменка! Всех в кулаке держала!
Вымученное решение – собрать в обратном порядке – при проверке выступило в бесконечность, даже не после запятой. Да что ж такое.
– Ну как, получается? – по-доброму осведомилась классная.
С готовностью кивнуть.
– Ну делай-делай, – одобрительно. – Её мальчишка-старшеклассник, мой ученик, обидел очень сильно. Она девчонка-то незлая…
А было бы неплохо ввести при устройстве в школу тест на педагогичность и проредить подтухшие грядки сссэровских и постсссэровских учителей, способных голосом, способных сплетнями, способных давлениям, чьи способности со всей широтой порождают социального покалеченного монстра. Какое мне дело до Алёны и того, что у нее случилось? Как можно так просто, из уст в уста, передавать чужую жизнь?
«Я не конкретно о Надежде Викторовне, – написала Вика Свете, – она, на самом деле, неплохая, но тоже, конечно, тот ещё кадр».
«Да ладно, у нас же в гимназии все педагогичные, – отозвалась она, – ты Николашу нашу вспомни»
«Там хотя бы не очень видно, что косячит. А тут учителя косячат так, что даже дети понимают, что происходит что-то не то»
«Да так во всех школах. Как ты предлагаешь адекватов набирать? Какой адекват согласиться работать за 15к рублей?»
Переадресуйте вопрос министерству образования, пожалуйста. Телефон отправился в задний карман, Вика – в одинокое вечернее шествие. Теневая «П» надеждо-викторосвкого двора по одному распахивала широкие стеклянные глазницы, из которых – этаж первый – чарующе брызгала чужая жизнь с загаженными плитами, в оранжевых муравьях ржавчины трубами, ветхими, как из советских фильмах, хлопковыми халатами. Этаж первый, окно третье – нежно-голубой, а-ля фиалковое поле халат воззрился на нее: вислые морщины алкоголического лица, застиранный белый платок. Вика ускорилась: чья-то краюшком задетая спальня с желтоватыми кружевными занавесками, очаровательный лисичка-светильник детской, коиму вечно поклонялись неубранные мертые мухи – не смотри, это какая-то другая жизнь, кем-то извлеченный отрезок другого времени, так сейчас никто не существует. У нас успешная страна. Средний доход аж 40 – 40! – тысяч рублей. Не веришь – в интернете посмотри.
«А знаешь что…»  Вика вновь потянулась к Свете, чьи реплики с звонким гудением копились в джинсах:
 «Маришка про тебя вспоминает каждый урок»
«Такая ученица. Единственная у меня училась», – смайлик: смеющийся до слез.
«Мне, кстати, мама новую палетку подарила. От никс. Зацени».
Прихлебывать чай, по-мышиному копошиться в груде инстаграмных, вконтактовских новостей, переносить упражнение –  бесполезное, такого в ЕГЭ нет – в тетрадь. Вика – всего лишь бесплотный зритель за 3500 километров от некой красноярской комнатки. Заваленный брошенными увлечениями шкаф, непроходимые дебри письменного стола, увенчанные сверху, на одной из полок, их фотографией. На миг детали раскрылись так ясно, словно Вика снова, отпустив ноги, крутилась на кожано-белом светином кресле:
«О, а Паша больше не спрашивал ничего?»
«Маришка еще что-то говорила?»
Словно она проболела неделю и теперь, радостная, рьяно глотает лекарственное школьных сплетен. Словно тетя Оксана, светина мама, сейчас привычно занесет им чай и домашнее, джемно-тестовый пазл, печенье.
«А знаешь, – напечатала Света, – я тут вспомнила про тех пацанов. Ну, что ты рассказывала…»
И она вспомнила, тоже вспомнила, секундой раньше, чем оживила еще темный экран. Словно щекотное прикосновение, когда оборачиваешь инстинктивно на чьи-то бессовестные, в тебя устремленные глаза. Мальчишка, вышедший тогда последним. Смуглый контрастно белой футболке, худощавый и высокий, с ежиными нечёсаными патлами. В длинных пальцах пылает яркий дымный светлячок сигареты. Адреналин вогнали резко, будто с пинка или уколом – Вика ощутила только весь цвет истерически пылающих щёк. Благо один. Он один. Чего ты боишься?
– Привет, – мирно бросил он, и вслед за голосом ее приветствовал противный, наполовину переваренный – что-то от утреннего похмелья – запах алкоголя.
Спрятаться в телефоне. Так увлечена, что не расслышала, извини.
Всё ты расслышала. Но она, девочка-видение, уже рассыпалась на отдельно взятые: закрученный шелк волос, легкую походку, узкую плоскость между лопатками, там, под укрытием молочного атласа блузки. Далеко, слишком далеко, чтобы быть правдой. Ее всё равно съест завтрашний танец безумных предметов: сперва выключится разом , больно этот до трепета расцвеченный мир, такой яркий и острый, что легко порезаться, потом постепенное оцепенение, мирно облизывающее окружающую убогость, чтоб не задохнуться. Да, всё ужасное, нищенское, жалкое, но это же неважно, ты к этому привык, это всего лишь равномерно-серый тон, ни лучше, ни хуже. Жаль только он непременно сотрет ее из памяти, не оставит ни кусочка на утро.
Нет.
Удержать ее, такой, как сейчас. Он с жарко гулявшей в крови храбростью бросился за ней. Местность приятно покачивалась, отзвучивала каждый шаг, слишком-слишком медленный. Какое-то тупое, красно-каменное препятствие. Чуть не упал. Быстрее. Она уже у поворота, рядом с укачиваемым сильными, надсадными пощечинами ветра клёном. Не догнать.
— Стой!
Он почти нагоняет ее там, где город нежданно сменяет липкую черноту исподнего на вполне жизнерадостный, огненный, машинный, гудящей, редко витринный лик. На него с презрением косится карга с котоподобным, визгливо гавкающим существом и лавирующие неприлично близко: вычурная, одна и та же, кажется, на обеих жирная подводка, черные в сеточку колготки – худосочные школьницы, только-только формирующиеся в подростков.
Полурассыпавшаяся, уже опадающая в памяти цель одиноко укрывалась под пластмассовым козырьком остановки.
– Привет, – полубред-полурык с его фирменным картавым «р».
Она поднимает голову, и освещенная улица ласково дополняет ее, видение из изгибов, тающих движений и теней, совершенно человеческими чертами: наполовину съеденный, влажный в уголках блеск, набухший прыщик на подбородке, слипшиеся, окаменелые от туши ресницы, светло-карие глаза – от хрусталика отходят едва заметные черные прожилки.
– Я Серый.
Зачем-то тянет свою взмокшую смуглую лапу, на обратной стороне которой – успела подхватить – то ли взлетает, то ли просто и прямо прорезает пространство поплывший портачный дракон.
Ее спасает как раз замерший, выплевывая одного за другим в серое одетых людей, празднично уклеенный иррациональными улыбчивыми физиономиями автобус, и она бегом бросается к нему.
– Вика.
Металлический монстр пыхнул и проглотил ее. И неспешно двинулся вдоль выбеленного тротуара.
Вика. Послышалось? Показалось? Случайно выпало у кого-то из закрывающихся дверей? Серый спешно закурил, а после вновь неустойчивый, гулкий, слишком насыщенный мир повел его домой.

Елена Александровна – в детстве Вике звала ее «мамуся» (она часто теперь вспоминала ее такую, слюнявую, по-животному хаотично дрыгающую толстыми ногами – ванильно-сладкий, розовощекий эскиз ее Вики) ждала мужа на обед к двум, а дочь со школы к четырем. Миниатюрный экран кухонного телевизора вещал: «А сегодня раскрою секрет утки по-пекински…», «…встретимся сразу после рекламы», «Сегодня. Сериал, который…», в уголке снизу – 12:35, обед уже ароматно оформлялся в духовке слепой сырной корочкой.
С бездумной расторопностью она обмахнула тряпкой все едва обеленные пылью поверхности, вонзила в подходящую запеканку хлипкую деревянную зубочистку (та осталась влажной), освободила сушилку от свежего вороха викиных футболок, загрузила толпившееся, беспризорные учебники на полку, разобрала столпотворение мужниных бумажек: командировочный, брошюра с турагентства с видами солнечной Доминиканы, десяток  потускневших чеков – на стенке в спальне.
И, словно непокоренная чьими-то пальцами нота, слаженная песнь ее уборки споткнулась о третью полку снизу: ничего кроме неизвестно кем подаренной на свадьбу вазы (та, впрочем, верно оправдывала свое существование на День Рождения и 8 марта) и смартфона в потрепанном чехле.
Муж редко оставлял дома «гражданский» телефон, только в случае предсказанных проверок. Леночка пугливо взяла его, сама посмеиваясь над собственными девичьими повадками. Тайн и проверок в их браке не водилось никогда.
Пароль – ее дата рождения. Галерея помнила целый архив сухих рабочих списков, уродливую, недавно подаренную удочку, красные лица омываемых хмелем и паром сослуживцев в бане, укомплектованную пышным букетом, смеющуюся Вику на первое сентября в десятом классе, бутылку дорогущего рома, мягкое небо в лобовом и десятки взлетающих самолетов.
Леночка, сходу ткнув на рабочую беседу What`s app, сразу же вышла из рассадника одинаково рассекающих крыльями видео и геройских презентаций. Дальше шла переписка с л-нт Семенов, где пареньку односложно сообщалась рабочая информация. К-н Беложуйко (она посмеялась с фамлии). Майор Лелин. Никита К.
Никита К. был у них частым гостем откуда-то с незапамятных времен, и нередко они с Витей будили своими громкими сальными военными байками маленькую Вику. Тогда Леночка забавно шепотом на них покрикивала. И Никита, смачно икая, выбирал на стуле наиболее устойчивое положение: «Лена… Всё нормально, Лена».
«Ну, Ленуль, ну мы тихо»
Витя смещал курсовую устойчивость своей руки на ее талию и куда-то туда делал извинительный пьяный чмок.
Нередко с Никитой приходил кто-то ещё и она, очаровательная, как никогда, аккуратно поднимала свой винный бокал – не более двух за вечер! - в такт пузатым пивным кружкам. Под их «тихо» Вика выползала, мутная, сонная, и по-кошачьи забиралась отцу на колени.
От дяди Никиты она получала всегда таинственные «Киндер-сюрпризы», восхитительные темные плитки с миндалем и пористый белый шоколад. Он завел своего ребенка на добрых 10 лет позже и до 14 лет называл ее «принцесса». Шоколадки, впрочем, копились у них в холодильнике до самого отъезда.
 Словом, Леночка знала его столько лет, что сполна могла считать его и считала своим другом тоже. Она чуть замялась на этом диалоге, рассматривая его еще молодую аватарку. «Девок что ли кадрит? Переписываешься-переписываешься, а приходит это чудо, только на 20 лет старше и с пивным животом». Она и сама как-то не заметила, как человек с этой фотографии чуть согбился, раздался вширь. В браке с Витей она совсем не заметила эти 20 лет.
«Пиво после работы?»
«Не вопрос»

«С повышением!»

«Пиво после работы?»
«Само собой»

«Пиво?»
«Не сегодня»

«Витос, Вязьма плачет по тебе»
«Иди в пень»

«Пиво?»
Вот ведь мужики. Самим уже за сорок, а в голове мальчишке-мальчишками.
Тут ее остановила хорошенькая женская голова во вложениях, смачно разместившая в кадре только тонкогубую лисью улыбку и налитую, как перезрелое яблоко, грудь в округлой рамке топа. Этой улыбке лет 25-28, никак не больше.
«Ничего себе Никита дает. Не сдал позиций после второго развода», – Леночка хотела было листать дальше, но что-то заставило ее замереть, упереться снова в эту лисью усмешку.
Что-то ветрено неуловимое, что-то подспудно знакомое настолько, что в груди забилось чаще. Будто из темноты сознания на нее ополчилось то необъяснимое и женское, что принято называть интуицией.
«Бред какой, – она закрыла диалог, приложение, спальню – совсем с ума схожу».
Но закрыть всё прогружающиеся и прогружающиеся окна собственных мыслей никак не получалось.