Глава четырнадцатая. Молитва матери

АННАЛЫ СМУТНОГО ВРЕМЕНИ.
ВРЕМЯ ИСПЫТАНИЙ.Книга вторая.
Глава четырнадцатая. Молитва матери.

 Тамара Васильевна верила в Божественную силу Всевышнего и во всевластие судьбы. Особенно благоговела она перед Божьей матерью и Николаем Угодником. В её спальне издавна висела старинная икона с изображением святых, однако не только одних их ликов, а чередой идущих апостолов. А над ними, словно на небесах, Иисус Христос, крестящего их сверху или же грозящего им пальцем.
 Икона была дорога ей тем, что, именно, этой иконой благословила их с Семёном Савельевичем на брак бабушка Семёна, Наталья. Она очень полюбила Тамару Васильевну и была к ней добра и относилась, как к родной дочери.
 Не знавшая родительской ласки, Тамара Васильевна, впервые ощутила от неё материнскую любовь и познала радость общения с родным человеком, именно, с ней. И эта икона была, как бы её подарком Тамаре Васильевне, памятью её о бабушке Наталье.
 И вот сейчас стояла она перед этой самой иконой и просила у всей святых, и у самого Всевышнего, здоровья и защиты от всех бед и помощи своему мужу Семёну, их детям. Она чувствовала, что у них сейчас не всё хорошо в жизни. Давно она уже это чувствовала, хотя ни мужу и ни детям своим, не выказывала своих опасений.
 Но более всего она, конечно же, беспокоилась сейчас о муже своём, Семёне Савельевиче. Нет, не всё было гладко в их жизни с Семёном. Они даже на время расходились. Но она любила его и какая-то сила вновь их соединяла. Видимо, была у них взаимная любовь. Это она сейчас особенно чувствовала.
 Самые тяжёлые времена в их жизни выпали не на военные годы, а на первые самые  послевоенные. Особенно сильно, когда у них умерло трое маленьких детей. Шестилетняя Соня и новорождённые двойняшки - Толя и Тоня.
 Своё горе они переживали по-разному. Тамара Васильевна прикладывала все силы к сохранению жизней оставшихся двух своих детей - Аркадия и Серёжи, выходила из положения, как могла, старалась накормить детей тем, что у неё было в наличии.
 Приходилось перебиваться не только на терунах, драниках из последней картошки, а то и на тюре, мурцовке, когда с деньгами было туго. Семён же, с товарищами, заливал своё горе вином.
 Да и женским полом он не гнушался. А шалав, да шлюх с проститутками, в то время было в Крутом Яру тоже немало. Даже замужних, не говоря уже об одиноких. Вот из-за них они и развелись.
 Семён гулять-то гулял, да свою семью не бросал. Несмотря на проклятия, упрёки и слёзы Тамары Васильевны. Ох, как она его ненавидела! Но Семён понимал, что лучшей жены, чем она ему никогда не найти. В доме всегда чисто прибрано, дети ухожены, некрашеные полы в их квартире с ножом выскоблены до бела. 
 Сколь бы он ни дал ей денег, когда они жили вместе, мало ли, много ли, всегда их дети, да и он сам, накормлены. В каждую субботу банный день и чистое бельё. Никогда она не жаловалась на нехватку денег. А лишь только на его поведение. Потому и ссоры-скандалы.
 Однако, не покидал Семён свою семью и сейчас, не покидал. Старался обеспечить её продуктами питания, насколько это было возможно. Каждый день навещал. Привозил картошку, капусту. По осени сам солил огурцы на зиму, прикупил сосунка-поросёнка для откорма.
 Вроде, всё к миру шло между ними. Семён старался во всём ей угодить.А тут вдруг это и случилось. "Конечно же, я сама и виновата,- журила себя сейчас Тамара Васильевна,- ой, как даже виновата!". Молодая ещё была, совсем глупая. Жила у них тогда на одном этаже с ними, на одной лестничной площадке, учительница начальных классов - Зинаида Михайловна Широкова.
 Из бывших гимназисток. Женщина культурная, грамотная и строгая. Хорошо она тогда относилась к Тамаре Васильевне, как мать родная. И к её словам она тогда безоговорочно прислушивалась, как грамотному пожилому человеку.
 Дружно они тогда все жили в том доме до и во время войны. И после войны тоже. Можно даже сказать, что и всем подъездом были словно одна семья. Друг к другу в гости ходили, двери никогда у них ни от кого не закрывались.
  Жалела она тогда Зинаиду Михайловну: у неё в начале войны, в октябре сорок первого года, когда немцы совсем подбирались к Туле, погиб её пятнадцатилетний сын Эдик. Пошёл он однажды за лыжами к своему школьному другу в тот дом, где ныне поселковый Совет и Банк, а тут неожиданно налетел немецкий самолёт и сбросил бомбу прямо в этот дом.
 Вот этой бомбой Эдика и убило. Осталась у неё только дочка Лариса, на год моложе убитого брата. Вот и делились они тогда всем домом своими всеми радостями и горестями, всем, что у них было. Эта потеря всех сблизила. В том числе, и Тамару Васильевну с Зинаидой Михайловной.
 Однажды, Зинаида Михайловна заметила, что сын Тамары Васильевны пятилетний Аркадий пытается писать и рисовать левой рукой. Тогда она и вызвалась научить его писать правой рукой. И так его научила, что он стал писать ею лучше, чем показано в "Прописи". Почти каллиграфически. За что Тамара Васильевна была ей очень благодарна. 
 Когда же Семён Савельевич вернулся с войны, то у неё с ним родился второй сын Сергей, а Аркадию было уже тогда семь лет. Вера родилась у них позже, лишь в пятидесятом году, Олег в пятьдесят седьмом. Вот тогда в сороковых Зинаида Михайловна и попросила Тамару Васильевну разрешить Семёну сопроводить её девятнадцатилетнюю дочь Ларису на танцы в Летний сад у клуба им Ленина.
 Тамара Васильевна не смогла ей отказать. А надо было бы отказать, ох, как надо! Это она только сейчас понимает. А тогда была молодая, да наивна. С тех самых танцев и началась у них с Семёном новая беда.
 Не остался тогда её Семён на тех самых танцах без внимания. Жалеет ли она сейчас об этом? Конечно, жалеет. Было ли у него там, что-то с той Ларисой или не было, она не знает. Тогда даже о том и не думала. Считала ничего в этом особенного нет - проводить на танцы и привести назад домой девчонку.
 Прошло несколько лет, ничего плохого она в этом не видела. Семён перестал ходить на танцы и общаться с Ларисой. Но вот приходит однажды её Семён домой и спрашивает:
 - Есть ли у тебя деньги? А то я должен штраф милиционеру уплатить. Нарушил правила движения в городе.
 - Есть, вот последняя пятёрка.
 - Возьму. А завтра постараюсь скалымить и вернуть.
 - Хорошо.
 Он ушёл. А к вечеру прибегает соседка и говорит:
 - Твоего видела. Он с какой-то шалавой в кино пошёл...
 Она в клуб. Действительно, сидит с какой-то рядышком и перья распустил, ждёт начала сеанса. Её же тут, как взорвало:
 - Ах, ты сволочь такая, последнюю пятёрку у детей забрал на шлюху!
 И вцепилась она тогда ей в волосы. Оттащить было трудно. А ему прямо в лицо плюнула и сказала, чтобы забыл он, где порог их квартиры.
 С тех пор она и не терпит никакого ****ства, скабрезности, сальности и пошлости в общении, как со стороны мужчин, так и женщин.
 Разводится официально тогда они не разводились, но фактически получилось, что и так. Но Семён, опять же, ни на один день не пропускал возможности навестить их и  принести, привезти чего-то, в том числе и из съестного: гостинцев всяких и подарков для детей. Оставлял всегда деньги.
 Когда же он подъезжал к их дому на машине, то дети бежали к ней и кричали:
- Папка приехал.
 Особенно радовался маленький Сергей. Он взбираясь к отцу на колени и крутя "баранку" изображал себя водителем. Побыв немного с детьми, Семён всегда целовал их и потом только уезжал опять на работу.
 Она же, наблюдала за ними в окно, старалась всегда выглядеть красиво. Сердце её разрывалось. Она любила Семёна. Тамара Васильевна сама делала себе красивые причёски и шила платья. Старалась на людях выглядеть молодо. И это ей удавалось, мужчины не неё обращали внимание. И это стало доходить до Семёна.
 Одно время, в юности, перед самой войной, она училась на парикмахера, немного работала швеёй, так что рукоделием любила заниматься. Да так у неё всё хорошо получалось, рука у неё была лёгкая и умелая. И Семён это тоже замечал. Особенно, когда она с маленьким Сергеем шла в магазин. Тогда сын бросался к нему с криком:
 - Любимый мой отеца! 
 Да так, что Тамара Васильевна не могла оторвать его от него. А вот Аркадий в магазин ходил один. Кстати, он уже считал себя уже взрослым, будучи всего лишь на восемь лет старше Сергея. Вера была тогда совсем маленькой. Приходилось её оставлять с соседями. Это было в начале пятидесятых годов.
 О том, что его жена становится всё краше и краше стало доходить и до сознания Семёна. Случалось, что в окно своей машины он видел, как она идёт в магазин с детьми.
 Потому он старался, как можно чаще, выгадать минутку и оказываться подле их дома, охраняя тем самым свою жену от чужих взглядов и возможных симпатий. И всё это продолжалось довольно долго. Пока их ни помирили окончательно дети.
 Оба они безумно любили своих детей и это стало причиной их примирения. Семён стал чаще заходит в квартиру, выполнять какую-то работу, чем-то ей помочь. Тамара Васильевна с недовольством её принимала. Но это было показное недовольство и это он понимал. Троих детей она не хотела оставлять без отца. Семён Савельевич это тоже понимал.
 Потихоньку они сблизились и всё это, казалось, забылось. Но не до конца. Рана осталась у неё в сердце. Возможно, и у Семёна Савельевича тоже. Опять же, они жили, казалось бы, дружно. В пятьдесят седьмом родился Олег. И вот теперь он служит в армии.
 Как же быстро бежит время. Как один миг. Вот уже конц семидесятых. Дети выросли, они постарели. Но что было у них в жизни, хорошего и плохого, не забывается. Только боль куда-то уходит вдаль.
 Не до конца, получается, забывается. Нет! Коли сейчас это ей всё вдруг вспомнилось. В её сердце рана осталась, как и в памяти.
 Но всё равно она сейчас его очень жалела. Желала ему быстрейшего выздоровления.   
Вот точно также она сейчас наблюдает и за жизнью своих детей, не желая им испытать того, что пережила она.
 Не желала она своим детям испытать того предательства и бессонных ночей, что она пережила. Не только того, что случилось уже в судьбе Аркадия, где ничего уже  нельзя поправить, но теперь-то и в жизнях Сергея и Веры. Да и у Олега тоже как-то не очень чувствуется тепло и любовь и согласие в его семейной жизни. Ведь случаются у таких людей, как он, ещё большие трагедии и ломаются человеческие судьбы, печально может окончится и сама жизнь.
 Или, может быть, это только ей сейчас кажется? Неужели же она стала уж слишком мнительной? Недоверчивой! И потому она чуть слышно шептала:
 - Господи, спаси и защити моего мужа Семёна и детей моих, даруй им здоровья и благополучия!
 Сергей недавно, как-то сказал ей, что скоро отца выпишут из больницы. И что ему даже лучше будет дома. Здесь он долечится быстрее. Так врачи говорят. Может, это и правда? Но по тому, как он это говорил, в это ей плохо верилось.
 Казалось, что его эти слова не совсем правдой. "Ну, ладно,- думалось тогда ей, Тамаре Васильевне,- что там в больнице, действительно, какой может быть уход?". Лекарства можно и дома пить. Дома Семён повеселеет и пойдёт скорее на поправку!
 И вспомнился ей вдруг её Семён, совсем молодым да здоровым, когда они вместе ездили в Тулу, в гости к её младшему брату Сергею, в честь которого и был назван её средний сын. Слишком Серёжа мнительный, вот и напугал он её насчёт здоровья своего отца. Переживает. А разве все они в семье за него не переживают?
 Муж её, Семён, в отличие от сына, никогда не знал уныния. В компании и в жизни с ним было хорошо. А Сергей всё близко принимал к сердцу. Вот потому она более всего и боится за него. Не то, что его отец. Тем они и отличаются. 
 Был её Семён всегда веселым, умел заражать своим оптимизмом окружающих людей. В любой компании всегда в центре внимания. Но вот жизнь у него была и не очень лёгкая. Она его, однако, не сломила.
 А сложится жизнь у Сергея? Это её тревожило. Как-то Семён рассказал ей, что произошло с ним в самом начале войны, когда они расстались с ним в той деревне, куда он её с маленькими Аркадием и Соней решил спрятать от подступающих к Крутому Яру немецких войск.
 Не сразу он ушёл воевать, хотя у него и был уже опыт финской войны. Будучи водителем директора комбината, он имел, так называемую, "броню" и входил в специальную группу по выводу из строя доменных печей и основных агрегатов комбината, всяких крупных в нём промышленных сооружений.
 Всё так быстро произошло тогда, ужасно стремительно и неотвратимо, что их группа, по вывода предприятия из строя, успела только "закозлить" доменные печи, взорвать железнодорожный мост, соединяющий комбинат с внешним миром, турбовоздуходувку, да ещё подорвать трубу одной из печей, перекрыв дорогу на Тулу.
 Семён тогда на своей полуторке только лишь успел отъехать от гаража, как увидел  приближающиеся к Крутому Яру немецкие танки. Он дал полный газ и помчался по посёлку в самый конец его, к северу-западу, где находился штаб по выводу комбината из строя. К западным проходным комбината. Передовой танк выстрелил в след ему и не попал.
 Когда он промчался по улице Челюскина к зданию местной пожарной охраны, оставил там около неё машину и побежал в конец этой улицы к проходным, где в одноэтажном домике должен был находиться штаб, то там уже никого не оказалось.
 Все ликвидаторы комбината ушли через заводскую свалку, по лесам и полям, в Тулу. В том числе, и его директор. Семён хотел двинутся за ними, но решил вначале заскочить в ближайшую деревню от Крутого Яра, куда он отправил к дальним своим родственникам жену с двумя маленькими детьми.
 Сердце его волновалось. Душа была не на месте. Ему просто было необходимо посмотреть в каком сейчас состоянии находится его семья. И хорошо, что заскочил. Родственники его всей своей на сели телегу с барахлом, да и подальше от немцев. А она, Тамара Васильевна, осталась тогда с двумя детьми караулить их дом.
 Почти без всякой провизии осталась. Есть ей с детьми было нечего. Обрадовалась она тогда ему и тут же огорчилась, что совсем он к ней пришёл ненадолго. Должен  идти в Тулу к своей группе.
 Жена расплакалась вместе с детьми:
 - Как мне одной оставаться здесь без еды? С голода погибнуть? Ноябрь уж наступает, а там и зима!
 Пошёл тогда Семён опять в Крутой Яр, где в их квартире имелся небольшой запас картошки. Увязался с ним в дорогу еще и шестнадцатилетний парнишка из Крутого Яра, который прибился в деревне к его семье. Он решил пробраться к своим родителям, что жили близ деревни Крапивенка, примыкающей к посёлку.
 В дороге они наткнулись на двух немцев, что участвовали в облаве на пробивающихся из окружения советских солдат.
 - Партизан! Женде хох!
 Немцы остановили их и попытались снять с Семёна часы, но он их не отдавал и быть бы им убитыми, если бы ни мелькнувшие за кустами окруженцы. Немцы бросили их и устремились за солдатами.
 Избавившись от них, они благополучно добрались до Крутого Яра, здесь и расстались. Семён осторожно пробрался до своего дома, в свою коммуналку. Из соседей ему встретилась на лестнице в подъезде соседка Марья Липатова.
 - Ах, Семён, откуда ты? Здесь же немцы!
 - Я ненадолго. Кое-что заберу и уйду... 
 Открыл дверь и вошёл в свою двухкомнатную квартирку, одна из которой была бывшей ванной, в которой и хранилась картошка. Но как только он начал её в набирать в большую сумку, сделанную их мешковины, как услышал голос соседки:
 - Пана нету!
 И тут же немцы вошли к нему с облавой:
 - Хенде хох!
 Погнали немцы всех мужиков да подростков, всех, кто под их облаву попал, по дороге прямо на город Плавск. Семёну тогда двадцать пять лет было. По дороге, где-то в районе Ясной Поляны, загнали их в какой-то большой амбар без окон, чтобы они ночью не разбежались. И там на него какая-то сволочь указала немецкому офицеру, что он, Семён, есть активист-комсомолец. Немец его так саданул за это рукояткой пистолета, что Семён навзничь упал и потерял сознание. А модная его кубанка с него куда-то улетела. 
 Красивая была кубанка. Жаль её. Перед самой войной купил, очень модная была и очень ему шла, с его русым чубом. Но не до неё тогда ему было. Немец сильно разбил лицо, хорошо, что не убил. Утром погнали колонну пленных дальше.
 По дороге он сбежал. Просто каким-то чудом. Колонна была очень длинной, а конвойные на мотоциклах только лишь впереди колонны, да ещё сзади. Вот и всё. На идущих встречных не обращают никакого внимания.
 Семён смекнул это, выбрал момент и вышел из колонны, шепнув рядом идущему:
 - Займи моё место...
 Пошёл прямо навстречу колонне. Своё разбитое лицо он прятал, смотря в землю и отвернув чуть в сторону. Кубанки на нём уже не было, что тоже было хорошо. Как только он прошёл колонну, пройдя ещё немного, так помчался сразу же по лесами, полями в свою родную деревню Московские Выселки.
 Где он и укрылся у своих дальних родственников, стараясь не появляться на улице, чтобы его не выдали соседи. А когда, в середине декабря сорок первого года, от Тулы наши войска немцев чуть отогнали, то он пошёл в военкомат и добровольцем отправился на фронт. И так до самого Берлина. Где на улицах фашистского логова был тяжело ранен. И чуть ни погиб.
 Не легко было ей тогда одной с двумя детьми в чужой деревне. Ой, как нелегко! Без провизии. Хоть та деревня была совсем недалеко как от Крутого Яра, так и от Тулы. Деревня совсем ей незнакомая. Семён её так сюда и не вернулся. Сгинул. Она не знала, что с ним и где он? 
 Вскоре деревню заняли немцы. К ней в дом они тоже подселились. А она одна, совсем молодая, с двумя детьми? Как же ей не боятся?! Ей всего двадцать четыре года, сыну Аркадию-то два с половиной, дочери Соне чуть больше года.
 Страха натерпелась она до ужаса. Плакать детям было нельзя. Они и не плакали, как будто бы, всё понимали. Но к детям немцы-фронтовики относились вначале неплохо. Показывали, что и у них тоже, дескать, есть маленькие дети. Кое-кто даже и шоколадкой пытался угостить.
 Но только они боялись их и не брали. А когда, однажды, она купала Аркадия в корыте, то один из них, указывая на себя и смеясь, предлагал и его помыть. Она сделала вид, что его не понимает. И это тоже обошлось.
 Но вспомнилось ей сейчас и другое, более страшное. Привели к ней в дом двух партизан. Лица у них разбиты, руки за спиной связаны. Наверное, на допрос. А один из связанных, чуть слышно ей:
 - Мы два дня не ели...
 Зашлось у неё сердце: "Вдруг также и её Семён?". Было у неё немного варёной картошки, а как её дашь? Подошла она тогда к одному немецкому офицеру, что добрее других показался:
- Пан, они есть хотят...
  И показывает на них, на картошку в своей руке. Немец так грозно глянул на неё, а затем отвёл в сторону и начал, что-то по своему потихоньку строго её отчитывать, указывая глазами на детей, дескать: "Думай, что делаешь!". И она опять молила Бога, что всё обошлось.
 Ещё страшнее было, когда притащили к ней в избу немецкого офицера с прострелянной рукой. От боли тот корчится и так злобно на неё зыркал, что она поспешила скрыться за занавеской, что за печкой, от его злобных глаз.
 Но совсем жутко пришлось, когда в той же избе немцы устроили свой штаб. Она так это поняла. Телефонных проводов протянули жуть сколько, ступить негде. Солдаты бегают, торопятся.
 А в избе два, видно очень большим чином, офицера. Как она поняла: один сдавал командование, другой принимал. Адъютанты стоят с пистолетами наголо. Один генерал в качалке качается, говорит, да всё насмехается, второй бегает по избе и злится.
 К вечеру выгнали немцы её с детьми из избы. Но время было уже позднее, комендантский час?! Нельзя ей на улицу. Она к часовому и легонько его за рукав:
- Пан-пан, я пойду, не стреляй...
 А он, как истукан, стоит не шелохнётся. Ни один мускул на лице его не дрогнул. Каменный. Соседка из другой половины дома машет ей рукой:
 - Иди сюда!
 Она с детьми, по стеночке дома, стала тихонечко пробираться. Не выстрелил. Пожалел. Вот в таком страхе она и сейчас живёт в последнее время. За мужа своего и своих детей переживает. Не станет её с отцом, то какая ждёт их судьба? Что будет с их "родовым гнездом", который она так бережно создавала вместе Семёном и детьми?!
 Ждет она теперь каждый свой завтрашний день, словно играет в русскую рулетку, ждёт тот самый выстрел: "Ударит или нет?". И молится на икону бабушки Семёна Натальи:
- Спаси Богородица, защити и спаси нас всех Николай Угодник!
 Тамара Васильевна отошла от иконы, подошла к окну на кухне: "Не бегут ли там её дети Сергей да Вера?". Аркадий, как обычно, приезжает поздно. Да и Егорке со школы тоже давно пора быть дома.
 Нет никого. Тоска её заедает. Всякое у них было с Семёном, а вот теперь им друг без друга совсем плохо. Да, видимо, и у всех людей так бывает. Всякое в жизни случается, как говорит Семён: "Жизнь прожить, не поле перейти!". Вот и сватья её, тёща Сергея, как-то сама проговорилась:
- Одно время, и мой Василий Иванович, чуть было и не запил. Стал с истопником в школе "чекушку" распивать... Пресекла я это дело!
 Не от хорошей жизни, видать, такое бывает. Скрытная сватья, ой, как даже скрытная! Особо о своей жизни не распространялась. Да и ни к чему всё это. Не вспоминает и сама Тамара Васильевна многое плохое в своей жизни, да вот сейчас вдруг, ей всё и вспомнилось. К чем бы это? К добру ли?
 Вздохнула Тамара Васильевна, подумала: "В каждой семье такое случается, свои бывают неполадки...". Просто их нужно совместно преодолеть. Марина с Аркадием, вот так и не смогли их преодолеть. А жаль, Юра без отца растёт. Никакие алименты отца ему не заменят.
 Она призадумалась, присела к столу: "Да и отчимы всякие бывают, редко они могут заменить родного отца...". Это она по опыту собственной жизни знает. Насмотрелась всякого. Кому нужен чужой ребёнок? Никому. Всё равно не то, что родной отец.
 "Впрочем, кто его знает: кто вырастил, говорят, тот и отец?". Но она так сама не считала. Этого ей никак не понять. Она ведь жила с детства по чужим углам. И это было не сахар.
 Никогда не знала: что такое родной дом? Вот они с Семёном и порешили тогда построить своё "родовое гнездо", а где же здесь их желанное счастье? Нет его.
 Тамара Васильевна прошла в зал. В пустом доме было ей неуютно. Она коснулась пальцем земли в цветочном горшочке: "Пора поливать?". И пошла опять на кухню за водой. Она искала себе работу, так легче переносить невесёлые мысли.
 Полив цветы, она присела на диван. Но беспокойные мысли не оставляли её: "Ой, зыбко очень, как всё зыбко у Сергея в семье получается!". Да и у Веры тоже всё не так просто в семейной жизни. Но она, как и Сергей, молчит, все они молчат! 
 Говорят они о чём угодно, но только не о своих семьях. А может быть, и всё у них будет хорошо? Кто знает! И у Олега тоже? "Господи, побереги моих детей, даруй им простого земного семейного счастья". Не дай им испытать то, что довелось испытать им с Семёном и всё пережить!
 Тамара Васильевна подошла к книжному шкафу, достала семейный альбом и начала рассматривать старые фотографии.
А.Бочаров.
2020.