Сердце не может жить без любви. Глава 4

Глава 4.
Да-а-а, жизнь иногда приготавливает такие сюрпризы, что от них волосы на голове шевелятся.
Марьяна повернулась на бок, вздохнула, вытерла слёзы и тихо произнесла.
И я спасла. На свою беду или на счастье? Так и не понятно, счастье пока не видать.
Она ещё раз вздохнула, встала, накинув халат, прошла в комнату, где спали дети. Улыбнулась, посмотрев, как они спали, и на их безмятежные лица, погладила их по головкам, произнесла.

– Вот оно моё счастье. Спят мои крошки любимые.
Марьяна вернулась в спальню, легла и постаралась уснуть, но сон не шёл, и ей подумалось?
А вдруг это был не Максим в бане. А кто? О-о-о-х!
Кто она не могла придумать, вспоминая тех мужчин, которые оказывали ей внимание, но так и не представила. А откуда? Её же никто никогда не целовал и даже не обнимал. С чем сравнить-то?
Так в думах она уснула. Сон пришёл красивый. Снился ей Андрей. Он так спешил к ней, бежал через какой-то красивый луг, а когда подбежал, остановился, обнял её, оторвал от земли и кружил её, кружил.

– Сестричка моя. – Прошептал он. Поставил её на землю, а сам улыбался и молча отходил от неё, пятясь назад, и уже был далеко, снова произнёс.
Живи счастливо Верочка, сестрица моя маленькая.
Махнул рукой и исчез.

Марьяна снова проснулась, на улице уже было светло, раннее утро, посмотрев на часы, они выстукивали пятую минуту пятого часа раннего утра.
Можно ещё поспать. Подумала Вера, но уснуть ей не удалось. Мысли, мысли снова примчались и просачивались в сознание.
К чему приснился Андрюша? Он уже давно не снился, а сегодня явился, молчал и ничего не говорил, лишь обнял и счастья пожелал. Хоть бы сказал, как быть? Андрюшенька, скажи что-нибудь, раз ты приснился, ты знаешь наше будущее. Братец мой родной подскажи.

Естественно она не получила ответа на свой вопрос, её одно успокаивало, Андрюша был радостен. Таким он ей снился всегда на её день рождение, на дни рождения  двойняшек. Там он вообще так радовался, и мне даже казалось, всё так было явно, что порой думаешь, что это действительно в реальность он приходил, и лишь, понимаешь, что это сон, потому что просыпаешься в кровати. Марьяна улыбалась, и воспоминание возникло.
Как она блуждала по лесу, ища дорогу к людям.

И  шла наугад, не зная куда, шла и шла, надеясь всё же выйти к людям. Вокруг лишь вой ветра, да поскрипывание старых огромных сосен, да ещё порой ветер бросал мне в лицо колючие комки снега, отчего было больно до слёз, но я шла. Надо всё же разведать дорогу. И удивительно, я ведь выходила, было тихо и солнечно, а сейчас не на шутку разыгрывается метель. Откуда? Почему так резко изменилась погода?
Снег лепил так, словно говорил, «Куда ты собралась?»
Всё вокруг звенело и завывало, казалось, даже музыка звучала, в стиле Чайковского или Свиридова. Вспомнился фильм «Метель», когда смотрела по телевизору.
Вот и сейчас такая метель, как бы мне не заблудиться, да к волкам на корм не попасть, в тот раз был какой-то волшебный волк. Но он же не один.

И она остановилась, оглянулась назад, следы ещё были видны.
– Мистика, да и только, вокруг тоненькой ниточки моих следов были сугробы, а следы оставались. И голове прозвенело, «Вернись!»
А сердце её учащённо застучало, пронизал озноб, и она повернулась назад. Бегом побежала по своим следам, благо, оказывается не так далеко ушла от избушки. Ввалилась вовнутрь, сердце колотилось, и всё дрожало, ещё больше чем в тот раз от испуга и страха, когда упали с вертолёта. Здесь почему-то был другой  страх, какой-то липучий и он струился по спине, стекал по ложбинке позвоночника.

– Боже мой! Слава тебе, всё же я в укрытии, но когда же я найду дорогу к людям? Мне кажется, этот беЗконечный лес кругом и больше ничего нет, кроме этой вот избушки.

Налила себе горячей воды, чайник был сдвинут с плиты, но не остыл, и она осторожно, но с жадностью стала пить, зачерпывала воду из кружки ложкой.
Посмотрела на лежащего без движения человека, и думала, как же его зовут?

Игорь? Или Игорь погибший пилот? Нет, Игорь не пилот, а его брат, то ли родной, то ли двоюродный, хотя не знаю, родня какая-то, как говорил Андрюша.
Максим, точно Максимом его называли. Я и не успела его рассмотреть, в вертолёте стеснялась смотреть на него и больше смотрела в иллюминатор, мне было интересно с высоты рассматривать местность, над которой мы пролетали. И вот теперь его можно было рассмотреть. Глаза его закрыты, но я знала, они у него пронзительно голубые, успела заметить, пока Андрей представлял меня.

– Сестрица моя, Верочка, прошу любить и жаловать.
Как всегда он шутил, не мог он без шуток жить.
Ах, Андрюша, лежишь вот теперь в холодном сарае с закрытыми глазоньками, с холодным уже сердечком. А этот вот жив остался. Одна нога сломана, на другой раны, хоть и глубокие, но всё же я сумела их зашить, спасибо мамочке, многому научилась у неё, и уж точно всё у него заживет, и он будет дальше жить. Если конечно нас найдут.
Надеюсь, найдут.
Вера подкинула в печь дров, сходила за снегом и поставила ведро со снегом, чтобы растопить и вскипятить, и сама села на лавку. Надо было отдохнуть, да дальше всё обустроить. Посмотреть ещё, что можно из одежды пристроить на бинты. Перевязки-то делать надо ежедневно.

Надо куртки и пальто брата снять, к чему они там тем бездыханным телам, им всё равно, а нам пригодятся. Тоже вот лежат вместе с Андрюшей в сарае. Ох, чтобы было со мной, если бы Андрюша меня не закрыл собою, подставил себя, перевернув меня за себя. Бедный братец, ещё был жив и мучился, а я ничего не могла сделать, а чем помочь было, когда я простая пианистка, кое-что нахваталась у мамы по оказанию первой помощи. Но для брата это было не достаточно. Ему настоящий спасатель медик нужен был.

А этот на редкость красивый мужчина. А мой брат не хуже, даже красивше, просто он другой типаж. А этому бы в турецких сериалах сниматься. Настоящий  Кямран, даже красивше. И что мне теперь с ним делать-то?
Она подошла, потрогала его лоб.
Вроде нет жара, надо же красавчик,  чуть вьющие волосы тёмно-каштановые, да представив его голубые глаза, когда рассматривала в вертолёте, то тёмно-каштановые волосы с голубыми глазами это что-то. Да, здесь ещё и нос прямой аристократический, губы правильной формы, и модная небольшая небритость, как у моего брата. Модно и красиво. Но вот, что мне делать? Он не приходит в сознание.

Вера села на скамью и судорожно вздохнула, подумал;
Отдохнуть надо, так устала, руки, ноги дрожат. Всё не отойду, трясёт меня, как вспомню всё, что случилось. Всего-то вчера, четверых огромных мужиков приволокла. И как санитарки на войне таскали солдат?
Недвижимые, они ещё тяжелей становятся. Мне-то волк помогал. Ох, как же страшно было. Волк, а я одна. Страх-то какой. Ой, что же я сижу?
Мне надо ещё к вертолёту сходить,  не все вещи ещё принесла, там ещё что-нибудь осталось. Проверить все кучки надо, скоро ночь наступит. И вот надо было мне дорогу  ходить искать? Надо было идти к осколкам.
И дорогу надо искать и проверить, что там ещё осталось, а того волшебного волка наверное уже нет. Мистика не вероятная.
И она встала и вышла в морозную мглу метели, благо крушение произошло недалеко от избушки, но ей не пришлось идти, удивительно, но ей продолжал помогать волк. Так бывает? Кому рассказать, не поверят.
Сложив всё, что притащил ей волк в избушке, свалив всё в кучу посередине избушки, она устало села на лавку, подтянув ноги, обняв колени.
– Потом разберу и рассмотрю, – прошептала она, и устало прислонилась головой к стене, смотрела на спящего.
А этот долго не приходил в себя,  с этой раной она и не знала что делать. В больницу бы его, но где она эта больница. Зашить бы её, а чем?

Как шить она знала, видела, как мама зашивала рваную рану соседу дяде Фёдору.
Но мама врач и у неё были всё, чем обезвредить и зашивать. А здесь? Здесь нет ничего, хорошо хоть избушка попалась на пути, а то бы замёрзли. И печка есть и дрова. Вера стала рассматривать всё. что лежало на полке, искать всё, что ей может помочь. Надо мне ему всё-таки зашить рану, пока она не застарела и не загноилась.

Снег в ведре растаял, и уже кипела вода. Не глядя схватилась за дужку ведра, и обожгла пальцы.
– Ай! Вскликнула она.

– Мамочка я же тебя тихонечко ущипнула, послышался голосочек Стефании.
Марьяна открыла глаза, на кровати сидела дочка и держала её за тот палец, который она обожгла во сне.
– Я, что опять уснула? – Спросила она. – Вроде не спала.
– Мамочка, мы проснулись от того, что ты плакала. Тебе что-то страшное снилось? Ты напугалась?
Произнесла дочка, и поглаживала палец Марьяны, ущипленный ею. Рядом стоял Избор, и внимательно с волнением смотрел на мать.
– Всё хорошо, детки мои, сон приснился страшный. Рано ведь ещё, давайте поспим. – Произнесла Марьяна, посмотрев на часы, они показывали всего лишь пять утра. – О-о-о, пять утра всего лишь. Ложитесь со мною, если хотите. Давайте, кто в серединке, я или кто?
– Ты мамочка.
Хором ответили дети и забрались на кровать, умащивались по обе стороны своей мамочки. Она обняла их, прижала  к своим бокам, лежала с открытыми глазами. Вскоре дети засопели, погрузившись в глубокий сон, а у Марьяны снова возникли воспоминания.
– Да, каким-то чудом я смогла ему зашить и раны и ногу зафиксировала деревяшками, привязав их чьей-то майкой.  Прошептала Марьяна. – Плохо или хорошо, конечно неправильно, но, как смогла, так и  сделала. И нам оставалось ждать спасателей. Но их всё не было и не было. Дни шли, а нас никто не находил. Месяц уж прошёл, неужели прекратили поиск?

Максу вроде легче становилось. Главное ведь, чтобы раны не гноились, а протирать, дезинфицировать было чем. Но однажды вообще перевернулось всё. И так много раз было, что моя жизнь встряхнута и поставлена с ног на голову, а здесь и вовсе. Вспоминать страшно.
Марьяна тяжело вздохнула и тихо, одними губами произнесла.

– И что ему так в голову взбрело?
Я и так была измучена, то с ним занимаюсь, то печь топить, дрова носить, да ещё стараюсь всё-таки дорогу отыскать. Он спал, а она нагрела воды для себя, ну хоть кое-где помыть себя. Дров в печку подкинула, в избушке тепло, отгородила себя, повесив на какие-то протянутые проволоки попону, на ней висели какие-то пучки трав, и я их сдвинула, так хорошо закрылось от его глаз. Провела не значительные водные процедуры, и так ей легко стало, надела чистое бельё, джинсы не стала надевать, а надела сорочку, хоть тело немного отдохнёт. Спала она на лавке, там лежали какие-то старые шкуры и попоны, такие в деревне почти у каждого старого жителя были, и Вера ещё постелила две куртки, пилота, кажется, и ещё чья-то.
А куда деваться?
Всё же чище, чем какие-то старые шкуры. И легла, накрывшись ещё своей шубой, и  Андрюшиным пальто. Вроде нормально, думала, если холодно станет, придётся джинсы надеть да джемпер Андрюшин, на ноги-то сразу чистые носочки надела. Устала спать в одежде. Ещё и уснуть-то толком,  не успела, как он застонал, и  пить попросил.
Марьяна вздохнула и прошептала.
– А я дура, что-то соскочила не оделась, в одной сорочке, быстро свечку зажгла, фонарь то погас, забыла на свет вынести, чтобы зарядился.
Он просил пить, налила ему в кружку воды, напоила, поставила на лавку рядом с ним и говорю ему.

– Захочешь пить, протяни руку, достанешь.
А он так посмотрел на меня, улыбнулся и произнёс.
– Ох ты, царский подарок. Надо же!
Я и не поняла его слов, и опомниться не успела, как он схватил меня за руку, и время моментально развилось и с такой быстротой понеслось вскачь, вроде только я стояла и никого не трогала, как мгновенно очутилась там, где вообще быть меня не должно. Но каким-то образом я там оказалась, самой не понять.

Марьяна почувствовала, как слёзы потекли по щекам, руки заняты, дети рядом, и она беззвучно лежала и плакала и не вытирала, обида вновь завладела ею.

– Знать слёзы мои ещё не все выплаканы, вроде и обида растворилась.
Вот для чего мне это вспоминать?
Никак не отгоню,  не ужели я мало ещё перестрадала?

Она лежала и словно кино смотрела своё прошлое. Кто ей это показывал? Сознание? Или ещё кто-то?
Видела, как и опомниться не успела, а уже губы её смяли его губы, а руки  заведены за голову.
Она могла бы закричать, но кто услышит, если они одни в этой снежной глуши.  Да если бы закричала, так не смогла, потому, что поцелуй оказался настолько ошеломляющим, целовал властно с нажимом, что отодвинулось всё, и она ушла в прострацию. Она и не смогла понять, как он ловко довёл её тело до такого состояния.
Ну, что тут думать?
Ведь до её тела никто никогда не дотрагивался. И этот поцелуй был первым.
А, как уж добрался до чувствительного  местечка, так и вообще улетела неизвестно куда, туда, где с телом её стало, сотворятся, что-то не вероятное, губы горели.  Её целовали раньше хоть раз?
Нет, кроме невинных поцелуев в щёчку. Но когда дошло очередь снять бельё, она пришла в себя, и сумела закричать.

– Нет! – Да, только, кто же её услышит. – Пусти меня, оставь меня. Плакала она и умоляла. – У меня никого не было.
Но услышала лишь смешок затем «Ооййй», стон  и еле слышно от смеха или от стона, или всё вместе, его шепот в самое ухо.
– Ага, счас будет.
И дикое время наступило, была борьба, но разве она сладит с его руками, словно клещи железные не вырваться. И всё перевернулось с ног на голову, он стонал, рычал, а у неё дикая боль и провал куда-то в темноту.
А когда очнулась, он ей брызгал водой на лицо, держал в кружке воду и сказал,

– Ну, пришла в себя? Хорошо, хоть воду поставила рядом. Что не сказала, что ты девственница?
– Я говорила. – Ответила она хриплым голосом, еле размыкая слипшие губы.
Зачем ты меня схватил? И даже ноги, сломанные, не мешали?
Произнесла Вера, сползая с кровати на пол.

– Мешали, да ещё как, боль адская была, да уж больно сладкой ты мне показалась. Кровоточит вот теперь, вставай, перевяжи.
– Иди ты знаешь куда? Это ты меня так отблагодарил? Животное. Я не подстилка и не служанка тебе, сам сделаешь.
Вера  встала, и стала надевать джинсы и остальную тёплую одежду, оделась и вышла из избушки.
– Куда ты? Спросил он.

Вера не ответила, её душили слёзы, выйдя на улицу, она дала волю слезам, и отошла от избушки и дико закричала. Она долго кричала, плакала в звёздное небо, и спрашивала: – А есть ли на самом деле боги, и хранители?
Почему не защитили?
И своего хранителя спросила, отчего он так с ней поступил, почему не защитил. Затем попросила всё-таки сжалиться над ней и вывести её отсюда. Указать ей дорогу.
Уже рассвело, и ей, как показалась дорожка, и она побрела подальше от избушки. Ходила по лесу, как ей показалась кругами, а может, нет, но уж точно дорога была не прямой. Выходила из избушки, было раннее и тёмное утро, а сейчас солнце село и как-то быстро сгустились сумерки. Декабрь, есть декабрь, недавно было вроде утро, а уже ночь подступает. И Вера испугалась, но продолжала идти. Куда?

Теперь уже и не знала. А мороз уже ещё крепчал и ноги в сапогах стали чувствовать холод, руки в тоненьких перчатках замерзли, и шубка, в которой только в городе ходить, она совсем не грела.
Что и говорить, шубка сшита для красоты, а не для сохранения тепла, а они летели на праздник, а не на зимовку. А слёзы, так тех уже не было. Наверное, они не только на щеках замерзли, они и внутри неё замёрзли.
Ей стало всё безразлично, и она опустилась на снег, прислонилась к дереву. Сколько она так сидела она не знала, ей становилось тепло, словно она оказалась дома в деревне,  и она маленькая девочка возле печки с открытым огнём и бабушка подала ей горячее какао. Жар стал доставать её, она пошевелилась, чтобы отодвинуться от огня подальше и услышала голоса. Сначала ей показалось, голос брата.

– Вера, Верочка, вернись.
А так, как Вера продолжала дремать, и глаза не разлепить, лишь подумала «галлюцинации от страха», но голос вновь раздался.
– Верка, не дури, вернись. И в лицо ей ударили колкие снежинки.

Она открыла глаза, становилось совсем темно, и жар который она ощущала во сне, куда-то исчез, и в руках не было никакого какао, и сразу стало очень холодно. Осмотревшись, она поднялась на негнущихся ногах, их ломило и покалывало. И она поняла, что совсем замёрзла и к тому же заблудилась, и вновь заплакала оттаявшими слезами, откуда-то из груди, где было горячо, горячо, полились и они. Вся в слезах спросила.

– Куда? Идти-то куда?
– Верочка! – Вдруг она услышала мамин голос. – Верочка не волнуйся, и перестань бояться. Вот тропиночка ниточкой белеется, иди по ней.
Вера посмотрела под ноги и действительно увидела тонюсенькую полоску белую, а на снегу она голубела. Вера прямо так и побежала по ней, насколько ей позволяли замершие ноги.
– Мамочка, родная моя, спасибо тебе, ты и оттуда хранишь меня, но почему позволила насилие надо мной?
В ответ ей был только вздох и молчание.

На последнем этапе к избушке, она уставшая с трудом передвигала ноги, они болели, кололи, с трудом вошла в избушку. Подошла к печке, открыла её и протянула к ещё горящим углям свои руки, но вспомнив, что нельзя так делать, поднялась, их надо растереть. Она с трудом удерживала даже пустое ведро, вышла на улицу. Зачерпнула снега и зашла в избушку. Где её встретил вопрос.

– Где ты была? –
Спросил он и требовал ответа, хоть слабым голосом, но требовательным.
Она вскинула голову, посмотрела на него, на его вымученные, но злые глаза. Он стонал, а ей казалось, что все его слова и стоны были оглушительно громкими.
– Ты мне нужна, у меня раны открылись, помоги.
Послышался его злой голос и в такой требовательной манере, и такой холодный, что ей стало очень холодно снова и внутри и снаружи. И ей на миг показалось, от этого холода заиндевели и стены избушки. И ледяная стрела отделилась и прострелила её позвоночник. Ей нестерпимо захотелось закричать, но она сдержалась. Она посмотрела ему в лицо. Оно было искажено злобой, на миг ей показалось болью, но нет злобой. Губы зло поджаты, глаза угрожающие сужены, и крылья носа раздувались

– Мне нужна помощь.
– Мне тоже. – Ответила она и  стала снимать с себя сапоги, носки и начала растирать ноги снегом, становилось ещё больнее и рукам и ногам. Вспомнив, что здесь есть виски, ещё остались три интересные ёмкости, которые по счастливой случайности остались целыми при крушении. Одна была начатой, приходилось обеззараживать рану, да и нитки опускала туда, когда зашивала его раны, и поила его, чтобы не так чувствовал боль, когда зашивала. А вот другие целые не открытые. Она достала одну и не гнущими пальцами откупорила бутылку, с отвращением посмотрела на неё, но судорожно вздохнув, сделала глоток этой горючей жидкости, а затем налив в ладонь, начала растирать ноги, руки. Становилось горячо и внутри и снаружи. Она посмотрела ещё на бутылку виски, её передёрнуло, и она произнесла.

– Извращение какое-то. Разве можно пить эту огненную воду? И как её только пьют?
Продолжила растирать пальцы на руках, приговаривая.
Для меня самое главное пальцы. Как я буду потом играть на фортепиано.
Растёрла руки, ноги, но временами её пробивала ещё дрожь, и тогда  вздохнув, поднесла ко рту, уговаривая себя.

– Надо, надо ещё хоть глоток сделать, согреть себя. Как услышала.
– Дай мне.
Вера посмотрела на него, как будто видела впервые и ответила.
– Обойдёшься.
И смело задержав дыхание, сделала ещё большой глоток, затем другой, закашлялась, откашлявшись, поднесла ещё ко рту, но больше выпить не смогла. Её так передернуло, что уронила бутылку, но ловко поймала, содержимое чуть плеснулось ей на руку, и она отчего-то слизнула, и выплюнула.
– Фу, гадость какая. И как её пьют?
– Не умеешь не изводи спиртное, отдай мне.
Но у неё внутри так стало горячо, да и в голове стало как-то интересно, и она осмелела совсем, надменно ответила.
– Счас прям! Не получишь ничего.
– Ах, ты, зараза.  – Произнёс он и из последних сил и кинул в неё кружку, что стояла в изголовье самодельной старенькой кровати, на лавке. Вера сумела увернуться, способность ориентироваться ещё не потерялась в ней, кружка ударилась о печку, вода, что оставалась в кружке, попала на потухающие дрова, те зашипели, а Вера произнесла.
– Придурок.

И отвернулась от него, залезла на лавку у противоположной стены, легла и накрылась шубой и пальто брата. Отвернулась к стене лицом. Он продолжал кричать и угрожать. Но не обращала внимания на его крики и стоны, лишь подумала.

«Зашивать снова не буду, сам порвал и разбередил раны, вот пусть так и остаётся. Кровь сама остановится, а нет, так нет».
А вслух сказала.
– Отстань, тебя не существует. – Слабо произнесла она, но в груди что-то шевельнулось, что-то такое, как жалость, что ли и она хотела подойти к нему посмотреть, что там на самом деле у него, но он снова рычал, словно зверь, хоть и слабо, тихо, но стоном рычал.
–  Помоги мне…. –  Снова неприлично выругался, обозвав её. Это отрезвило её, и она ответила.
–  А как же, сейчас, так  и метнулась помогать. Тебя нет, мир другой.
–  Для тебя я весь мир. Стонал он.
–  Да, как же! Клин на тебе остановился и сломался.
–  Подожди, вот выйду отсюда, я тебя в порошок сотру.
–  Ты выйди ещё отсюда.
Пролепетала Вера. Затем он смолк, лишь слышались стоны его, и вновь умолял помочь ему, но Вера не обращала внимания и лишь мысли летели.

Как выйти отсюда? Ведь до цивилизации не известно сколько будет. Да и выйду я, или найдут нас? И кто мне поверит об изнасиловании? Скажут сама виновата.
Да, он такой богач, и куда мне соваться против него, в наше-то время? Да с такими обтекаемыми законами. На каждый наверняка найдётся с десяток противоречащих начальному смыслу закона, подзаконных актов.
Нет, нет, всё равно заявлю. Хоть и позор будет. Мамочка моя, что же делать? И, как кому-то можно доверять? Я одна в этом мире.

Вера снова расплакалась, от боли в сердце или от жалости к себе, глазами она даже двигать не могла, всё плыло у неё, и стена отдалялась и кривилась. Отчего это, она не знала, а в мозгу пролетела мысль.
«Да ты пьяная». Прозвучало голосом брата.
– Пьяная? Да, я пьяная. – Ответила на эту ли мысль или просто сама себе. – Я никогда в жизни не пила спиртное, кроме лёгкого игристого и шипучего вина. – Ох, что же мне делать? Спалить, что ли всё это?
И вновь голос прозвучал.
«Не дури, Верка!»
Голос брата звучал здесь или в её голове, она не осознавала. Который день он звучал он у неё. Его и мамин, и советы, когда зашивала тому гаду ногу и привязывала к ноге дощечки, найденные в сарае, чтобы зафиксировать другую уже переломленную в нескольких местах, ногу.
– А мне, что делать? Как смыть позор?

«Запомни девочка моя. Услышала голос мамы и почувствовала её руку на своей руке. Раз и навсегда запомни, один раз черту зла переступишь, потом остановиться не сможешь. Помни об этом всегда.
Вере стало больно на руке, в том месте, где чувствовала руку мамы.
– Ай!
Воскликнула она, и в этот миг она почувствовала, как её рука освободилась от сжатия и вновь услышала нежный голос мамы.

«Меньше всего я хотела тебе сделать больно, но остановись и запомни, ты не одна, и мы с Андрюшей пока рядом. Прими всё».

Она почувствовала, как рука мамы, которую она помнит всегда, гладила её по волосам, и Вера провалилась, как бы в сон, но ведь она не спала, а всё же попала куда-то в яркую теплую осень и где падали листья, и она играла с детьми. С маленьким мальчиком и с такой же девочкой. И она пела и как всегда играла на фортепиано и рядом с нею были эти дети. Но боль снова пронзила руку, и Вера очнулась, она посмотрела на руку, на руке странным образом проявился отпечаток пальцев. И в этом месте горело, как от ожога, а в голове мысль.

Нет, нет, я не одна, есть ещё папа. Да, только, что он сделает, против таких вот? У него больное сердце, волноваться нельзя ему никак. Неизвестно жив ли он ещё, ведь теперь узнали, вертолёт-то не соломинка.
Боже, божечка, это что же, мне никто не поможет?
И почему обычно случается это с хорошими людьми? Мама, даже слова никому плохого не сказала, всех лечила, спасала, а себя не смогла, пуля какая-то настигла её, пока делала операцию. И вот уже, который год, где-то там во вселенной душа её. А может душа её так и не улетела и здесь обитает?
Ведь не в пьяном угаре мне это привиделось, я чувствовала и слышала и маму и Андрюшу. А в лесу вовсе не была пьяной, ведь только сейчас сделала эти глотки, чтобы согреться. Ладно, ноги отошли, руки тоже, лицо ещё горит и как онемелое, пройдёт, надо поспать.
И пошёл этот идиот, куда подальше. Пусть сколько угодно кричит, мне-то что. Я тоже кричала, просила отпустить.

И она не обращая внимание на стоны и просьбы этого идиота, плотнее накрылась шубой, и лишь в мыслях мелькнуло,
«Дрова подкинуть в печку, надо», но сразу же провалилась в темноту сна, затем темнота рассеялась, и она увидела маму.
Мама  улыбалась и сказала.
«Ты всё правильно сделаешь, девочка»
Потом мама погладила её по голове, от чего Вере стала легко и радостно. Мелькали разные картинки сна, но все были весёлые.  И так до самого утра проспала и ни разу не проснулась. Были все вместе, вся семья была рядом. Мама,  Андрюша, папа и она вместе с ними, а потом они её посадили в лодку, и оттолкнули от берега, было так хорошо, Вера качалась на волнах, лодка плыла плавно, чуть покачивалась, плыла мимо берега. И вдруг она увидела бабушку.

– Бабушка!
Радостно крикнула она и стала рукой грести к берегу, но бабушка погрозила ей пальцем.
– Всё развлекаешься? Катаешься? Ну-ну, а там, между прочим, нужна твоя помощь и не одна жизнь от тебя зависит.
– Кому? Бабушка? Кому нужна моя помощь? Да и что я могу?
Вера расплакалась.
– Ты всё сможешь. Тебе, мать твоя, отдала свою силу так, что уходи. Уходи, ты там нужна.
С этими словами бабушка повернулась и ушла, а Вера закричала.
– Не уходи, бабушка!
Лодка закачалась, и уткнулась носом в берег, Вера качнулась и упала на берег, стало холодно, и дрожь холодным ознобом охватила её.

И она проснулась, в оконце брезжил рассвет, она вспомнила всё, что произошло накануне, она полежала с открытыми глазами и дрожала от холода,  из светлого сна она вновь попала в сумрачное помещение, где свет проникал через маленькое оконце, да ещё от огня в печи. Но огонь в печи видать давно погас, и в помещении избушки было довольно холодно, что вытащив их из-под шубы руку, как рука мгновенно захолодела. Посмотрела на другую сторону, где лежал ей ненавистная особь богача. Хотя чего же здесь говорить, это крушение вертолёта  уравняло их, и она в более выгодном положении остаётся.

– В более выгодном? – Насмешливо переспросила себя. – Да уж…, но, что делать, жизнь продолжается и жить нужно, даже если вокруг сплошная мгла.  Она и не заметила, что произнесла это вслух.
– Это правда? – Спросил её Максим. – А я вот даже не знаю, для чего я родился и почему мучаюсь сейчас, но скоро всё закончится.
И замолчал, а Вера не ответила, для себя она решила, что не будет с ним больше разговаривать, но печку снова затопить надо и снег растопить надо, да вскипятить воду. Что она и делала. Затопила печь, набила плотно в ведро и в чугун снега, поставила на огонь.
Дрова разгорелись, избушка заполнялась теплом и в этом тепле явно ощутила запах крови. Тошнотворный  запах живой крови. Пересилив себя, она всё же подошла к кровати, откинула тяжелое старое лоскутное одеяло, и ужас охватил её. Ноги его были в луже крови.

– Бог, ты мой!
Только и смогла выговорить она. Увидела, как неумело был наложен жгут. Он был сделан из полос, оторванных от одеяла, и связанных между собой. И слабо зажимали кровь. Видать, силы у него не было затянуть туже, но всё же кровотечение смогло остановиться, или всё же жгут заставил создать тромб, или всё же само по себе. Лангет, который она старательно сделала ещё в день крушения, был сломан, и стало видно сильное смещение сломанной кости. Лицо его было бледным, и как-то заострилось, углубились, закрытые глаза. Она испуганно смотрела на это.

– Вот сексуальный маньяк, сам себя изувечил. – Прошептала она. –  Живой?
Эй! – Громче позвала она и чуть похлопала по щекам, ответа не было.
Она кинулась к столу, где лежала разобранная аптечка с вертолёта. Лихорадочно перешвыряла в ней  содержимое, нашла маленький флакон нашатыря, взяла его, открыла и осторожно поднесла к нему, чуть держала в стороне, лишь движением своих пальцев направляла аммиачный воздух к его носу.  Было еле заметное дыхание, она ещё чуть ближе поднесла флакон с нашатырём, он застонал. Вера с облегчением произнесла.
– Живой?
– Ещё, да. А хотелось в тот солнечный рай, где я только что был. – Очень слабо ответил он. И добавил. – Ты веришь в карму? – И от того, как она удивлённо смотрит на него, добавил. – Или в судьбу?
– Не знаю. – Ответила она. – Бабушка говорила, что всё предначертано, но я не верила, а теперь и не знаю. А брат говорил, что верит в свою интуицию и оружие. Но вот интуиция его подвела.
– Нет, не подвела. Дай попить.
Продолжение следует....
Таисия-Лиция.
Фото из интернета.