Под еловыми ветками

Бабушки, к которым родители отправляют своих отпрысков на лето, живут, по мнению многих, в стереотипной деревне. Такой, где парное молоко прямо из коровьего вымени, пирожки из печки, подъёмы в шесть утра и прополка огородов.

А вот моя бабушка пирожки не пекла, в шесть утра не будила и не жила ни в какой деревне. Она жила (да и сейчас живёт) в одном из посёлков чуть севернее Москвы. Я не хочу говорить его точное название, но он находится недалеко от станции Трудовая. Те, кто там хотя бы раз в жизни был, сразу всё поймут. Потому что это — самая настоящая глушь. Ну, сейчас жить там в принципе можно, там возвели новостройки, разбили парк, даже новый храм появился. Но тогда, в начале 10-х, это была глухомань. Такая вот Подмосковная Тайга. Для понимания: до электрички (а поскольку дороги в тех местах были, мягко говоря, не очень хорошие, следовательно, электричка была основным способом сообщения с большой землёй) нужно было идти чуть ли не через весь посёлок с панельками, потом через частный сектор, а затем предстоял долгий вояж через лес. Моя мама, выросшая в этих краях, вообще говорила, что раньше можно было выглянуть из окна и увидеть этот самый лес. Никакой цивилизации там не было. Разве что где-то там, среди сосен, затерялся какой-то ныне закрытый санаторий, который вроде как в послевоенные годы строили пленные немцы. А, и ещё кое-что: в окрестностях этого посёлка, вернее, станции Трудовая, орудовал в 90-е маньяк Головкин. Миленькая деталь, да?

Короче, местечко, как вы поняли, немного криповое. Но мне было лет 5-6, и всё было в радость. Были друзья, с которыми я коротал дни напролёт, был "Незнайка на Луне", которого мне включали перед сном на старом коробкообразном телевизоре. Когда было жарко, мы ходили на канал (грязноватый, конечно, но в детстве меня это мало волновало). А иногда дед с бабушкой брали меня на участок в том самом частном секторе, о котором я упомянул, там ещё рос вкуснейший крыжовник (я ещё помню, как тогда высказал дедушке своё удивление:"Это у вас арбузы такие маленькие?"). Но есть во всей этой детской идиллии одна история, которую я не могу не вспоминать с тревогой. Именно после неё я надолго перестал ездить в посёлок, а бабушка с дедом чаще стали приезжать сами.

Это было пасмурное утро, судя по всему, конца июля. Именно в последние числа этого месяца я каждое лето покидал своих родственников и вместе с бабушкой ехал домой. До сих пор помню, как мы сидим в вагоне, а бабушка мне говорит:"Сначала Беговая, потом Кунцевская, потом Рабочий посёлок, потом Баковка…"
Так вот. В то утро мы как обычно встали пораньше. Я был в предвкушении, уже с вечера собрал рюкзак, рано лёг, даже купил круассанов в дорогу.
Я уже плохо помню, как мы добирались до леса. Куда интереснее было, когда нам на пути наконец начали попадаться сосны и ели. Вскоре они заполнили всё пространство вокруг, оставив нам лишь узкую тропинку из вхлам разбитого асфальта. Бабушка постоянно оглядывалась, торопила меня. Помнится, когда мы проходили вдоль какой-то речушки, моё внимание привлекли заросли камыша, которые были вдвое выше моего роста. Но бабушка тут же одёрнула меня:
— Ну чего смотришь? Камыш и камыш. Нам идти надо. - и тащила меня за рукав.

Я очень хорошо помню, что идти по лесу приходилось очень долго. Наверное минут тридцать, а может и больше. Поэтому неудивительно, что где-то на середине пути я почувствовал, что хочу до ветру.
— Бабушка, можно мне в лес зайти белочек покормить? - деликатно спросил я.
— А утром нельзя было что ли? - буркнула бабушка. - Ладно, давай, только быстро. А то на электричку не успеем.
Что поделать, бабушка у меня суровая.

Не знаю, зачем я тогда зашёл в лес так глубоко. Может, если бы я тогда не стал заходить в самые дебри, ничего этого и не случилось бы? Как бы то ни было, я уже встал за стволом сосны, как спустя несколько секунд услышал голос бабушки:
— Ну ты скоро там? Иди сюда!
— Иду, ба!

Когда я закончил делать свои дела, я хотел пойти туда, где, по моей памяти, была дорога. Я уже сказал, что зашёл в лес слишком далеко, поэтому точно не помнил, откуда вышел. Но тут я снова услышал голос бабушки. И голос этот шёл со стороны, полностью противоположной той, куда я направлялся.
— Ну куда ты идёшь, а? Я тут, жду тебя.

Получать подзатыльников за опоздание мне не хотелось, поэтому я тут же, не отдавая себе отчёта, побежал туда, откуда шёл голос.
— Да не туда. Сюда, сюда! Побыстрее, а то на электричку не успеем.
Голос оборвал меня на половине пути. Тогда я уже начал замечать, что деревья вокруг всё сгущаются и сгущаются, закрывают ветками и без того пасмурное небо, а потому вокруг становится видно всё хуже и хуже. Я резко повернул туда, откуда голос слышался теперь. Мне казалось, что вот-вот и я выйду наконец на дорогу, но… этого всё никак не происходило. Голос уже умолк, а я продолжал идти. Хотя уже не идти, а бежать. Ведь если я уже не слышу мою бабушку, значит она ушла вперёд! И хочет оставить меня одного. Так я думал тогда.

Не знаю, что было бы дальше, если бы я не споткнулся о какую-то корягу. Да, именно этот корень какого-то дерева, который так вовремя оказался под ногой, тогда фактически спас мне жизнь. Я больно шлёпнулся на землю, ударившись всем телом. А мой рюкзак, который, видимо, был слишком тяжёл, зацепился за какую-то ветку или сук, лямка на нём порвалась и теперь он висел там.
Несколько секунд я пролежал на пузе, пытаясь отдышаться и прийти в себя. Только теперь я смог осмотреться вокруг. И понял, что я вообще не знаю, как я здесь оказался и как отсюда выйти. Здесь не было никаких ориентиров, по которым я мог бы найти путь назад. Я знал, что можно как-то ориентироваться по мху, лишайнику, но кто из вас вообще вспоминал о них, когда был в лесу? Я видел вокруг только одинаковые, как под копирку стволы деревьев, кусты и больше ничего (на стволе одной из сосен повис и мой рюкзак). Но тогда я ещё не испугался.

А когда я взглянул вперёд, то заметил, что земля перед моим носом просто напросто уходит из-под ног, образуя какую-то не то нору, не то яму, очень широкую и с крутыми краями. Яма была небрежно прикрыта ветками и травой, но если бы я на полной скорости бежал через неё, то я бы не заметил в ней ничего странного и просто-напросто провалился бы. Тот, кто её соорудил, видимо, и рассчитывал на нечто подобное, надеясь, что под ветками яма будет незаметной. И только корень, о который споткнулся, спас тогда меня.

Какое-то время всё вокруг было тихо. Я всё так же лежал, восстанавливал дыхание, но теперь мой взгляд был прикован к яме. И чем дольше я на неё смотрел, тем больше меня начал окутывать страх. У меня было какое-то странное, иррациональное чувство, будто там, за тоненьким слоем еловых веток… кто-то сидит. Кто-то, кого я не вижу, но при этом этот кто-то сам видит меня как на ладони. Он сидит сейчас в своей засаде, чувствует мой запах, слышит моё дыхание. И точно выжидает нужного момента, чтобы…

А затем я снова услышал голос. Это снова был голос бабушки, но… теперь я понимал, откуда он исходит. Он шёл из глубины ямы, я слышал его прямо под собой, а тот, кто говорил, казалось, был всего в нескольких сантиметрах от моего лица. Только теперь этот голос стал другим. Каким-то надтреснутым, искажённым, точно я слышал его сквозь испортившийся динамик. Или скорее будто говорил им робот, андроид, которого худо-бедно обучили человеческой речи, но не научили человеческим интонациям. Однако теперь тот, кто говорил, пытался изобразить мольбу, просьбу, старался говорить жалобно, но это выглядело совсем не по-человечески, слишком топорно, слишком фальшиво.
— Слушай, - говорил он. - а можешь теперь приподнять ветки? Можешь заглянуть сюда?
— Зачем?... - прошептал я одними губами. От всей неправильности, нелогичности происходящего мне становилось уже по-настоящему жутко. А голос продолжал говорить, как будто знал только эти несколько заученных фраз:
— Мне так одиноко, так грустно одному. Ты ведь добрый мальчик… помоги мне, пожалуйста.
Голос был натянутым, притворным. Но тот, кто говорил, так умело давил на жалость, что я, недолго думая, повиновался ему и попытался рукой разгрести ветки. Я отодвинул огромную еловую лапу, а затем тут же отдёрнул руку и попятился назад, тяжело дыша. Внутри меня всё сжалось от страха. Там, в яме, за долю секунды, я увидел два огромных глаза. Два огромных, белых, круглых глаза, без радужки и зрачка. У людей таких глаз не бывает и быть не может. Эти глаза бросили на меня безжизненный взгляд, а затем скрылись во тьме, чтобы я ничего не заметил. Но я успел их увидеть.

— Кто ты? - спросил я, набрав в грудь воздуху и собрав все нервы в кулак.
— Пожалуйста, раздвинь веточки… пожалуйста… тут так тесно. - продолжало существо.

Я не ответил. Подумал, что если я буду молчать, оно, — то, что говорило голосом моей бабушки, — решит, что я ушёл. Так прошло секунд тридцать. Нечто в яме действительно замолчало. Но я и представить не мог, что будет потом. В следующую секунду меня оглушил истошный, скрежещущий, пронзительный, как ультразвук, крик.
— Выпусти меня! Открой! Отодвинь! Не уходи! Вернись!

В этом крике было столько ненависти и злобы, сколько не может быть в голосе ни одного человека на Земле.
Я начал плакать. Мне хотелось сейчас бежать, но я не мог заставить себя сдвинуться с места. Ведь если я хотя бы двинусь, то существо поймет, что я его обманул, и тогда… я не хотел думать, что будет тогда. Мне было очень страшно, я не знал, что мне делать, ведь я не мог даже пошевелить рукой, не то что встать. Кажется, я даже чувствовал, как от крика этого существа дрожит земля подо мной.

А затем где-то вдалеке послышались шаги. Громкие и быстрые. Потом я услышал, как меня зовёт моя бабушка:"Миша, где ты, Миша? Миша, внучок, родненький, куда же ты?" Это был уже настоящий голос. Я слышал, как моя бабушка кричит сквозь слёзы, как она останавливается, чтобы перевести дух.
— Я здесь! - из последних сил крикнул я. И только теперь смог подняться.

Бабушка, вся заплаканная, тут же подбежала ко мне, схватила меня в охапку и понесла прочь из леса. А я продолжал плакать. Уже не от страха, а просто от усталости, от всего пережитого стресса. Никогда, никогда за всю жизнь я не чувствовал себя таким опустошённым.

Что было дальше?... На электричку мы опоздали и пришлось ждать на станции ещё около получаса. Помню, что уже в поезде бабушка отпаивала меня чем-то вроде валерьянки (у неё всегда было с собой нечто наподобие аптечки). Помню, как говорила по телефону с моими родителями, что в посёлок я больше не поеду, что мне туда нельзя и так далее. Дальше я уже не помню ничего, потому что от усталости, а может под действием бабушкиного лекарства, уснул прямо в электричке.

Я действительно больше почти не ездил в посёлок близ станции Трудовая. Бабушка с дедом предпочитали приезжать к нам сами. С годами все наладилось и я почти забыл ту историю, теперь она могла сойти за детский кошмар, или "ложное воспоминание", как говорят психологи.

И я жил с этой мыслью до тех пор, пока мне не исполнилось шестнадцать лет.
В то лето (это был 10 класс, и я хотел насладиться последним свободным летом по полной) я решил самостоятельно сесть на электричку и поехать в посёлок, предварительно предупредив и родителей, и бабушку (дедушка к тому моменту уже был в ином міре). Приехал я пополудни, планируя задержаться в посёлке на пару деньков, сходить на канал, пообщаться со старыми друзьями и подружками, ну и конечно проведать бабушку.

Когда я вышел на станцию, я снова увидел лес. Тогда-то воспоминания о том пасмурном июльском дне снова всплыли в моей памяти. И всё же, по прошествии лет, они вызывали скорее интерес и любопытство, но не страх. Поэтому я и решил пройти через лес по единственной дороге, ведущей к посёлку. Я шёл долго. Лес не поменялся за все эти годы, не стал меньше и не поредел. Посёлок рос, а лес всё не уходил. Он был всё тем же, никто не смел трогать, вытеснять или вырубать его. Точно самим жителям казалось, что нельзя вторгаться в пределы тех инфернальных сил, которые куда старше и сильнее их самих.

Вы наверняка скажете, что я слишком зациклился на своём детском страхе. И это действительно так. Только вот была одна деталь, которая в который раз убеждает меня в том, что всё это было реально. Видите ли, я очень хорошо помню, что когда я с бабушкой приехал домой, со мной не было моего рюкзака. Того самого рюкзака, который я так старательно собирал с вечера. Он остался там, в лесу. И наверняка ещё висит где-то на ветвях деревьев. И чем больше я об этом думал, чем отчётливее визуализировал события того холодного лета, тревожное мне становилось.

Когда я оказался дома у бабушки, мы решили попить травяного чаю и вспомнить прошлое. Конечно, тут же вспомнились смешные и вайбовые истории из моего детства и из жизни бабули. Но с моей стороны весь этот разговор был лишь подводкой к той самой истории, случившейся со мной тем далёким летом. Когда же я решил вспомнить о ней, сказав нечто вроде:«Слушай, баушка, а ты помнишь как мы с тобой к электричке шли, и я от тебя убежал? Ты не помнишь?»

Естественно, она не помнила. Так она хотела, чтобы я думал. Но я отчётливо помню, что в её глазах появилась тревога. И она сразу же захотела перевести тему. Тогда в ход пошла тяжёлая артиллерия: я пересказал бабушке почти всю эту историю такой, какой я помнил её сам. Тревога не сходила с её лица, казалось, что даже усилилась. Она пробормотала:
— Да не знаю я… мало ли, по каким причинам люди в лесах здесь пропадали. Не знаю… бывает такое, что покажется человеку, мол, зовут его в лесу. И всё. Пропал. Что уж там, у нас и собаки в лесу пропадают. Заметил ведь, что у нас бродячих стай в посёлке нет почти?

И на кухне повисло молчание. Видимо, бабушка просто хотела выговориться, но всё ещё не была готова открыть свой подлинный секрет. Ну а кроме неё я ни с кем больше не смог обсудить свою историю. Мои друзья вряд ли знали, с чем я тогда столкнулся. В лучшем случае пожали бы плечами, а в худшем — приняли бы меня за придурка.

Мысли обо всём этом не давали мне покоя, пока я шёл обратно к станции. Домой я отправился поздно вечером, что, наверное, было моей ошибкой: сейчас я понимаю, что было действительно опасно, если бы я нарвался на компашку пьяных урков или быдланов-мигрантов. Всё это время, пока я шёл, я ждал, когда же из леса раздастся голос. Голос, который принадлежал бы моему другу, моей девушке или кому-нибудь из моих родных.

Никакого голоса, разумеется, не было. Вокруг были только деревья, фонари да догорающий закат позади. И всё же я был на стрёме, точно находился в самом эпицентре бури, которая последует после затишья.

А потом я услышал шорох. Так может шуршать любая лесная зверюшка, мышь, жабка или змея. Но этот шорох прозвучал настолько внезапно, что заставил меня похолодеть. Я обернулся туда, откуда исходил звук и зачем-то направил фонарик телефона в ту сторону.

То, что я увидел, заставило меня потерять дар речи.
На ветке какого-то кустарника висел старый, с облупившейся краской, порванный в районе расстегнутой молнии рюкзак. Мой рюкзак.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы я понял, что это не галлюцинация. Я хотел было подойти и снять рюкзак с ветки, но что-то меня остановило. Видимо, как и тогда, много лет назад, мой ангел-хранитель был на чеку. За несколько мгновений в моём сознании, точно в ускоренной съёмке, всплыл тот пасмурный день, та яма, тот голос...

Я всё же сделал несколько шагов в сторону куста, на котором висел рюкзак. Присев на корточки, я стал разгребать лесную подстилку. Очевидно, что и шорох, и рюкзак были лишь приманкой, которой та тварь пыталась завлечь меня. Что ж. Она явно не глупа. Более того, с годами она совершенствует свои навыки охоты. Ведь оно обладает достаточным интеллектом, чтобы не нападать со спины, не вгрызаться в хребет, не разрывать своих жертв на части. Ведь у него есть другой, куда более эффективный способ поймать свою глупую добычу. А кто знает, сколько людей так же пропали в лесу, провалились в такие же ямы, как и та, которую я видел? И кто может знать, что случилось бы со мной, если бы я не споткнулся о тот корень?

Но и я уже не ребёнок. И я готов побороть свой страх. Оно попыталось убить меня, а я попытаюсь убить его. Осталось только убрать пару еловых лап, чтобы затем я смог наконец-то лицом к лицу встретиться с моим страхом. Увидеть то, что угнетало мою душу своим незримым присутствием более 10 лет. И я решился.

*** *** ***

Уже на станции проводница отпаивала меня валерьянкой в своей подсобке. Я помню, что я плакал, как младенец, пытался что-то сказать, но язык не слушался меня. После того случая я начал заикаться, а в моих волосах появилась проседь. И если заикание я смог уже убрать, то проседь никуда не исчезнет.
Я уехал домой и больше никогда не появлюсь там. Я теперь боюсь ходить в лес, любой лес, даже самый маленький, а если и хожу, то медленно, осторожно, оглядывая каждую веточку под ногами.
Ну а самое поганое во всей этой ситуации то, что я абсолютно не помню ничего, что было между тем моментом, когда я поднял еловые ветки, и тем, когда я уже сидел у проводницы. Хотя если бы я запомнил то, что тогда уставились на меня из бездны, я бы наверняка уже окончательно сошёл с ума.