Мои университеты

  Не знаю, как ты, Читатель, а я – из везунчиков. Мне повезло родиться в прекрасной семье. О моих удивительных стариках я обязательно расскажу тебе, когда подберу достойные слова. С их лёгкой руки много замечательных людей прошло через мою жизнь. Каждый из них грел мне душу и открывал мир. Их я и зову Моими Университетами.
 
  Был ли у тебя, Читатель, любимый Учитель в школе?
  А любимые Учителя?

  Мне жаль, если тебе, так же, как и моему сыну, некого вспомнить (дочке повезло больше). Мои школьные годы были по-настоящему интересными и радостными.
Да, да! именно радостными.

  Я часто с благодарностью думаю о том, что нашим родителям и учителям как-то удалось оградить нас от явных и скрытых проблем страны в то страшное послевоенное время. У нас было действительно счастливое детство, хотя и не всегда и не для всех сытое и обеспеченное.

  Мы не знали, через какие душевные муки и терзания проходило поколение наших родителей. И правильно, что не знали. Мы росли с верой в добро, в силу товарищества и милосердия. И в этом родители (по крайней мере, мои) и учителя были едины.
  Помню, где-то во втором классе я прибежала из школы и, глотая слёзы, рассказала, как несправедливо сорвалась на нас «училка». В ответ мой мудрый папа, глядя мне прямо в глаза, очень спокойно сказал:

  "Пожалуй, ты права, дочка. Но ты уж её прости. Учителя, ведь, такие же люди, как мы все. Они тоже могут ошибаться"

  Я опешила:
– Как это, как мы все?! Нет! Они умнее всех, справедливее всех, они знают всё!

  Уже не помню, как протекала наша беседа дальше, только на следующий день я (конечно, с папиными интонациями) убеждала девчонок, что наша Екатерина Сергеевна просто ошиблась, что она имеет на это право, как любой другой человек. Главное в том, что ошиблась она по пустяку, может быть и под настроение, но человек она замечательный, и мы должны ей верить.

  Мы были очень возбуждены дискуссией, старались перекричать друг друга.
  И тут вошла Она и своим обычным тихим голосом сказала:
– Девочки, не шумите, пожалуйста. У меня очень болит голова, – и, глядя сразу на всех, добавила, – со вчерашнего дня раскалывается.

  И мы замерли в благоговейном молчании (только девчонки умеют так обожать учителей!) – мы поняли, что перед нами извинились.

  Как ты понимаешь, Читатель, это было давно, очень давно. Оглядываясь назад с высоты достаточно обширного жизненного и родительского опыта, я с радостью констатирую факт – в нашей школе не было откровенно плохих учителей. Были не яркие, не опытные, некоторые попали в педагоги случайно.
Но это были единицы, они честно тянули свою нелёгкую лямку и, как могли, сеяли разумное, а главное, доброе. Хорошо уже то, что ни один из них не вызвал нашего озлобления и разочарования.

  Ну, а остальные были просто Мастера своего дела. Кто-то из них был немножко Макаренко, кто-то – больше Сухомлинским, но это были не только знатоки своего предмета, но и настоящие Педагоги.

  Мы не всегда и не сразу это понимали.

  Как мы хохотали над сентиментальностью нашей Матильды Ивановны Захарченко, которая не могла сдержать слёз, рассказывая биографию великого Менделеева. Она влюбилась в свою химию в юности и на всю жизнь и искренне верила, что каждый из нас просто мечтает быть химиком. Узнав же, что кто- то выбрал литературу или, ещё того «хуже» – историю, страшно удивлялась и расстраивалась.

  И вдруг, эта слезливая Матильдочка поднимает шум в разных инстанциях, доказывая, что гордость школы, золотомедалистку Наташу Ш. завалили в мединституте на экзамене по химии, что это, видимо, по «пятой графе» (сама она украинка), что она требует экзамена в её присутствии (бедная, она верила, что может требовать, – это было в 1957 году!)
  А вот Ректор Университета – умница – поверил Учителю и Школе и зачислил Наташку на физмат. Надо отдать должное нашей Наташе – через год, когда так некстати отменили льготы медалистам, она бросила Университет, и всё-таки поступила в
мединститут, несмотря на сумасшедшие конкурсы и процветающие «расовые» предрассудки.

  Хоронить Матильду Ивановну пришли все, кого удалось оповестить. Энтузиасты подготовили выпуск Листка Памяти. Было видно, как много больших химиков начинали свою науку в её кружках и как много людей обязаны ей помощью и поддержкой в трудные минуты их жизни.

  Меня не было в городе, когда хоронили нашу грозную физичку Александру Андреевну Кажан. Её боялись все. Она не щадила двоечников и ничего не прощала отличникам. Все её уроки проходили в страшном напряжении для класса. Высокая, несколько мужеподобная, она редко улыбалась нам. Её боялись все, но и глубоко уважали тоже все – за высокий профессионализм и исключительную объективность.
 
 Она всегда держала нас на расстоянии, мы практически ничего не знали о её личной жизни (о других учителях мы знали многое, а о некоторых значительно больше, чем нам было положено). Тем неожиданней для всех прозвучало её выступление на встрече с выпускниками «двадцать лет спустя»:
– Дорогие мои, ради Бога, не делайте из своих детей отличников. Только одарённые дети (а их меньшинство) становятся отличниками без потерь. Научите лучше детей радоваться жизни, привейте им чувство ответственности, помогите им определиться в соответствии с их наклонностями и способностями. А на оценки плюньте. Это дело десятое. Главное, постарайтесь больше общаться со своими детьми. Может быть тогда вам удасться их понять.
  Тут голос её дрогнул, что было для нас совершенно непривычно. Во всём этом угадывалось что-то очень личное. а может мне так только показалось...

  Тот вечер встречи памятен множеством маленьких открытий, большинство из которых были радостными.

  Наша строгая директриса Екатерина Архиповна Воронина, при встрече с которой на улице я, будучи уже матерью двоих детей, всегда как-то внутренне подтягивалась, предстала перед нами любвеобильной бабушкой. Своим хорошо поставленным голосом она не уставала говорить подходившим к ней выпускникам:
– Нет, вы только подумайте, какой номер отколол мой внук – он собирается жениться!

  Добрейшей души человек, интеллигентный Генрих Ефимович Шифт, как-то смущённо спросил:
– Ребята, а почему вы меня пригласили? Я ведь вам ничего не преподавал, насколько я помню.
  И это было правдой. Он пришёл к нам в предвыпускной год, будучи специалистом английского языка. Школу только собирались делать английской, и пока не было часов, он был, кажется, завучем по трудовому обучению. И каким завучем! Поэтому при составлении списка учителей оргкомитетом он был назван одним из первых. Это уже потом, через городские английские курсы, директором которых он стал, прошли не только мы, но и наши выросшие дети.

  Наша Дусенька, наша Дуся Самойловна Шлиссель и через 20 лет была элегантна и красноречива. Она читала, нет – она вещала историю. Это были часы изящной словесности. Мы настолько овладели искусством работы с первоисточниками, что потом по школьным конспектам успешно сдавали в вузах экзамены по истории КПСС. Выступая на встрече с присущей ей некоторой категоричностью, она в довольно светлых тонах рисовала будущее наших детей.

 А за год до отъезда из страны я пришла к ней в больницу.       
Она перенесла тяжёлую и неприятную операцию, но держалась весьма бодро. и только разглядывая фотографии моего сына, присланные из Италии, вдруг со вздохом сказала:
– Как правильно вы сделали, что отпустили его. и вам нужно уезжать. Ничего хорошего здесь в обозримом будущем не будет.

  Мы были в 9-м классе, когда в школу прислали новую директрису. Почему «ушли» нашу любимую Екатерину Архиповну, никто из нас толком не знал, но мы были обижены за неё и априори невзлюбили Анастасию Ивановну Леганцеву.
  А она пришла не только директорствовать, но и преподавать нам литературу. Для меня её уроки стали праздником. Особенно я любила последние пятнадцать-двадцать минут сдвоенных уроков, которые она обычно оставляла для чтения вслух интересных отрывков из Толстого, Горького, Маяковского. Делала она это мастерски. а однажды, вдруг, принесла Гоголя, хотя мы «прошли» его в восьмом классе, и прочитала по- ловину «Ревизора». Мы хохотали до слёз.

  Потом она уехала в Симферополь. Где-то в 1988 году она приехала навестить сына и позвонила мне. Ей хотелось встретиться с «нашими».
Человек 12 собрались у меня дома, и она весь вечер читала нам свои очень интересные басни «на злобу дня». Злобы, как всегда, хватало.
  Мы не переставали удивляться жизнелюбию и остроумию этой пожилой женщины, задыхающейся от астмы.

  Со словом «жизнелюбие» у меня моментально возникла в памяти наша учительница физкультуры Екатерина Георгиевна Кириченко. Две трети старшеклассников «с её подачи» занимались серьёзным спортом.
  И через 20 лет она встретила улыбкой каждого из нас, заразительно смеялась над «перлами» наших детей. И никому не могло придти в голову, что жизнь больно ударила эту маленькую женщину (о чём мы узнали много позже). Вот такой пример мужества.

  Вот и подошла я, терпеливый Читатель, к воспоминанию о двух моих самых любимых учителях. До сих пор не могу поверить, что ни одной из них уже нет в живых.

  Это была удивительная женщина, Этя Самойловна Фельдман. Она учила нас математике с пятого по десятый класс. Учила упорно, несмотря на то, что многие активно сопротивлялись. Она буквально изводила нас своими огромными заданиями, но и себя изводила тоже, десятки раз объясняя трудные вещи.
– Поняли? – грозно вопрошала она.
  Мы на всякий случай утвердительно кивали головой.

– Ни черта вы не поняли, по глазам вижу. Попробуем пойти другим путём.-

Этих путей у неё было множество. Она самоотверженно тащила нас по ним, откровенно презирая лентяев и восхищаясь трудягами. Она была весьма беспощадна в своих оценках. Порой кричала, чертыхалась, приклеивала не всегда безобидные ярлыки. Как ни странно, на неё не обижались. Всем было абсолютно ясно, что это для нас она сжигает себя до конца на каждом уроке, и трудно было понять, откуда у неё берутся силы для следующего.
– На пушечный выстрел не подходи к техническому вузу! – кричала она какой-нибудь отличнице, которая в этот раз не могла предложить верного решения.

– Ну, Вова, покажи этим зубрилам, что нужно здесь сделать, – обращалась она к способному, но безалаберному парню. И Вова снисходил и показывал этим зубрилам, у которых он списывал утром домашнее задание.

– Ты-таки умница, – говорила Этя Самойловна в другой раз той же самой зубриле.
  И ты получаешь пятёрку только потому, что шестёрок нет! И громко хохотала своей шутке.

  На её уроках невозможно было отвлечься. и не потому, что была строжайшая дисциплина, а потому, что «думать надо быстро!» Мы уставали на уроках математики, особенно на сдвоенных, мечтали, чтобы хоть раз по какой-либо причине урок не состоялся. Но за 6 лет этого не случилось ни разу.
  Однажды мелькнула надежда. Наша одноклассница, жившая с ней по соседству, утром сказала:
– Этюшка больна. Вечером её сын приходил за таблетками. У неё температура под сорок была.-

  Мы – дурни, как и положено школьникам, обрадовались. Прозвенел звонок, минут пять мы гудели, предвкушая каникулы местного значения. Потом дверь с шумом распахнулась, и появилась Она, в двух кофтах, с перевязанным горлом и со своей неизменной чёрной кошёлкой, из которой торчали наши тетради.

– Ха-ха! Небось, надеялись, что я не приду?! Доставайте листочки, будете писать самостоятельную работу.

  И мы поняли, что она действительно больна, безнадёжно больна школой.

  Все годы после школы, периодически встречаясь с Этей Смойловной, я поражалась честности и внутренней чистоте этой удивительной женщины.

– Сегодня мы хороним очень хорошего Человека. Всем, кто имел счастье общаться с этим Человеком, очень повезло в жизни, – тихо сказал на кладбище её брат, известный и любимый в городе учитель Давид Самойлович Фельдман. После него никто не выступал. Он сказал всё.
 
  По дороге с кладбища, в автобусе, я думала о том, что нашему выпуску действительно повезло с учителями. Честно говоря, осознала я это сразу после
школы, учась в другом городе (большое видится на расстоянии!). Мои однокурсники удивлялись и завидовали мне, получавшей в общежитие письма из школы. Мне писали Матильда Ивановна и Мара Исааковна. И я писала и звонила им.

  Ах, милый Читатель! завидую тебе – наконец, я познакомлю тебя с
Марой Исааковной Бербер-Глинберг.

  Ей не было и тридцати, когда она пришла к нам – пятиклашкам классным руководителем. Её представила нам Екатерина Сергеевна Русинова, расставаясь с ко- торой после начальных четырёх классов, мы ревели в голос, уверовав, что таких хороших учителей больше просто не может быть .
– Вам очень повезло, девочки, – сказала она.

  Мы не могли не поверить. Перед нами стояла молодая, красивая, стройная женщина с
удивительно добрыми глазами и необыкновенной улыбкой. Она повела нас по жизни, навсегда став добрым советчиком и другом.
      
  На неё невозможно было обидеться. Она излучала доброжелательность к каждому из нас и к окружающим людям в целом. По сути, она не умела сердиться на нас по-настоящему, даже когда мы заслуживали это.
  Помню, когда мы смехом сорвали урок химии и Матильда Ивановна в слезах вышла из класса, Мара Исааковна пришла и, вместо того, чтобы ругать нас, начала ругать себя.
– Это я во всём виновата. Я вас ничему не научила за четыре года. Если вы могли посмеяться над пожилым человеком, я ничему не научила вас в этой жизни.
  Она была так неподдельно огорчена, что у меня запершило в горле.

  Нет, Мара Исааковна не пыталась вслед за химичкой вызвать у нас сострадание к «бедной многодетной семье Д.И. Менделеева». Я уверена, что наши учителя сами иногда подтрунивали над излишней сентиментальностью Матильды Ивановны. Но она взывала к нашему милосердию, она учила нас прощать человеку его слабости.
  Мы, конечно, побежали извиняться.
 
  А как она умела доверительно разговаривать с нами! Какое счастье было, если она говорила кому-нибудь:
– Ты не поможешь донести мне тетради до троллейбуса?
  Это значило, что она хотела пообщаться, обсудить что-то вне школьных стен.

  До восьмого класса мы учились в женской школе, а потом нам «разрешили» учиться с мальчишками. Никогда не забуду первое сентября того первого «смешанного» года.
 
  Мы – девчонки, конечно же, с трепетом ждали этого дня.

– Смотрите, какие замечательные мальчики пришли к нам в класс! Я чувствую себя значительно спокойней и уверенней – теперь, девочки, у вас есть опора и защита, – храбро сказала Мара Исааковна. Уж она-то знала, что никто не отдавал отличников и паинек. «Сплавляли» возмутителей спокойствия, а порой и откровенных хулиганов.

  Через 20 лет на вечере встречи один из этих «замечательных» мальчиков с волнением говорил:
– Я всю жизнь позорил школу, класс, товарищей. Так мне твердили в прежней школе. а тут меня все старались убедить, что я просто осчастливил коллектив, согласившись поучиться в этой школе. Я понял, что попал в руки мужественных и очень добрых женщин (их было, как везде, большинство среди учителей). захотелось жить.-

  Он стал бессменным художником-оформителем школьной газеты. К 20-летнему юбилею он тоже подготовил огромную газету с нашими фотографиями из жизни прошлой и текущей. Мы не могли понять, почему фоном газеты были розовенькие лапки маленького человечка. Володя объяснил это  в своём выступлении.

– Я накрасил ступни ножек моему сынишке и пустил его побегать по ватману. Мне очень хотелось, чтобы он прибежал к таким же учителям, в такую же школу, в какую когда-то так счастливо сослали меня.-

  И ещё пару слов об удивительном такте и уважительном отношении к нам нашей классной мамы.
       
      
 Однажды другой Володя, с которым мы были в приятельских отношениях, сказал мне:

– Пойди, успокой Марушку. сегодня на перемене она не могла разойтись с буфетчицей, и я предложил свои услуги, вытащив из кармана пачку трёшек и рубликов. Она ведь не спросит, но по её глазам я понял, что спать не будет. Скажи ей, что не ворую, развожу голубей и продаю.-
И на мой удивлённый взгляд он нехотя буркнул:
– Не могу же я у матери просить деньги на сигареты.

  Не знаю, говорила ли Мара Исааковна с его мамой, но успокоилась – деньги были честными. Вовку же она не трогала. Знала, что мальчишки курят, и бороться с этим бесполезно.

  Знаешь, Читатель, какой предмет у нас вела Марушка? Она преподавала французский язык. «Bonjour, enfants» говорила она, входя в класс с неизменной улыбкой. «Воnjour, Мара исааковна!» радостно орали мы, предвкушая 45 минут взаимной любви.
 
  Она знала и любила всех наших детей и внуков и наши дети и внуки были знакомы с ней лично или слышали о ней.

  Жизнь разбросала нас всех по разным странам ближнего и дальнего зарубежья. У каждого своя судьба, свои дороги. И, наверное, не все они ведут в Рим!
  Те из наших, кто побывал в Израиле, привезли не только восторг и преклонение перед этой удивительной страной, но и тёплые воспоминания о встрече с нашей
Марой Исааковной, которая много лет жила в Реховоте.

Вот и сбылась моя многолетняя мечта – я публично призналась в любви родной средней школе номер 2 им. А.С. Пушкина города Кишинёва и её милым учителям!

  Понятно, что все они уже в весьма зрелом возрасте, если успели появиться на свет наши внуки.
Я молю Бога об их здоровье и душевном покое. Вслед за поэтом Вероникой Долиной (надеюсь, она простит мне некоторый перифраз) я повторяю с глубокой верой:

  На них не ляжет пыль веков,
  Они не из таковских.
  Помилуй, Боже, стариков,
  Особо – Кишинёвских...

P.S. Признаюсь тебе, Читатель, что эти воспоминания были написаны более двадцати пяти лет назад, но только сейчас я решилась разделить с тобой мои чувства.
И сегодня многие глаголы мне пришлось отправить в прошедшее время.

 Мне жаль, что те, для кого это было написано, уже не услышат слов моей благодарной любви.