Жаба, крот, мышь и портрет Улисса

                Тебе, Воображаемому
               
   Жила-была женщина, рискнувшая однажды стать собой.
   Взгляд со стороны на саму себя, не очень глубокий, но и не лживый (ослепший, замутнённый), родился в форме текста в стиле, как она позже заметила, русского философа, автора книги под названием “Самопознание”:

  “По натуре я отношусь к людям, мыслящим узко. Мне всегда не доставало особой широты взглядов и всеохватности вИдения и понимания. Мечтательность не могла заменить точность и глубину. Узколобость — таким видится мне моя данность. Пережив отчаяние и кризисы, приведшие меня к нескольким трагедиям, наконец, я приняла истину “лёгкости бытия” и попыталась не видеть себя ни крайней, ни последней. Венец козла отпущения я обменяла на диадему беспечности. Но, и она не долго украшала мою голову. Я пришла к логическому заключению, что нужно “избавиться от рогов”, чтобы сомнения на счёт их наличия перестали мучить и устремлять к святости, отягощая родных и близких более, чем меня...
   Чёрно-белая мантия (я носила её, выворачивая то на одну, то на другую сторону), наконец, сменились алой. Не было сомнений. Я перестала оценивать себя, отдавшись истине выживания.
   И, несмотря на то, что цвета моих одежд были определённы, мысленно я всегда мечтала облачиться в лазурь или синь, оторваться от земли и пренебречь окончательно “тупой необходимостью”. Но, именно тут она и поджидала меня.
Осознав, что быт и труды адепта способны съесть его живьём, превратив не столько в библейскую Марфу или Фому Неверующего, сколько в самого Иуду, я  перестала стремиться. Упав, лежала на земле и мечтала разглядеть мудрого муравья, кто научит меня своим примером поднимать неподъёмное. И много муравьёв я видела. Но. Между мной и всеми маленькими тружениками была непреодолимая граница: я не была муравьихой впринципе, будучи подобием Гулливера для них. Тогда, лёжа, я возмечтала о волшебном эльфе. И, надо же, периодически у моих глаз появллялись их прекрасные тела, голос, глаза... Но, и тут неудача. Я не была ни Дюймовочкой, ни Алисой. Наблюдать их мне надоело.

   Тогда я возроптала. И стала превращаться в забывчивого крота, ленивую полевую мышь и громкую жабу.

   Имея все три их обличья, я вновь занялась самопознанием, мечтая открыть в себе другого — сказочника.

   Не тут-то было! Мышь-лентяйка упорно сопротивлялась этому! Ещё бы! Нужно было собирать истории по зёрнышкам, формируя бережные кучки-пирамидки для последующего их хранения и мудрого, естественного использования.

   Тогда я возмечтала стать великим философом. Но, тут преградой послужила жаба, которая всегда пафосно раздувалась, стоило мне осознать или помыслить что-то солидное; она произносила вслух мою идею и я тут же теряла её.

   Последняя возможность: жить просто, став обычной домохозяйкой. Нет! Крот бесконечно углублялся в размышления о суете сует, не довольствуясь жизнью обычной.

   И что в итоге? В итоге я осознала себя НИЧТО, дерзко помыслив Одиссеем в пещере Полифема...

   Такие дела.

   У Цирцеи моя троица воссоединится в премилого Пятачка, чтобы стать таки самой собой: естественно, после героического поступка, который совершит истинный Улисс, освободив и всех мне подобных.”

   Далее, женщина взяла лист бумаги и карандаш, изобразила портрет незнакомого мужчины, имевшего волевой подбородок, прямой греческий нос, непослушные, слегка вьющиеся русые волосы. Взгляд его серых глаз с внутренним иронично-романтическим сиянием, выдавал в мужчине мальчика, которому лишь предстояло стать собой, совершив опасное путешествие.

* * *

   Далеко-далеко, в другой звёздной системе, один печальный мужчина давно не молодого возраста, как-то вечером надел любимый с юности виггорн (пишущий напёрсток) и начертал прямо перед собой в мерцающем воздухе родной Тион:

  “Однажды, поздним летом, Полевая Мышь выбралась из норки, чтобы утолить свой голод. Обоняние привело её на пшеничное поле. Мышь поела, набрала в щёчки зёрен и отправилась домой. По дороге она заблудилась, выбилась из сил, и осталась жить на этом поле, где лень её исчезла сама собой до зимы.

  Забывчивый Крот, который обосновался на этом поле намного раньше мыши, сделал множество нор, наполнив их вкусным содержимым. Он бродил по полю, не боясь забыть дорогу обратно: всё пространство казалось ему родным домом.
Осенью Мышь обосновалась в одной из его нор.

  А что касается жабы, та чуть не стала угощением цапли. Зажав её в клюве, цапля повредила кожу на жабьей шее, и, несмотря на то, что жабе удалось сбежать, та долго болела, еле выжила, но, совсем потеряла голос, так, что отныне её не слышали ни жабьи ухажёры, ни птицы. Громко квакала она только в своих фантастических снах.
 
             Новый Улисс, для женщины, нарисовавшей его портрет.”
   

/16.03.23


* * *

   Прошло не так уж и мало времени, прежде чем женщина, занятая обычной рутиной существования, решилась написать ответ далёкому Улиссу. Она была намного слабее и глупее, чем раньше, а мудрость, судя по всему, так и не обосновалась прочно в её естестве (а где же ещё мудрости найти свою тихую обитель?), чтобы подарить ей мгновенную реакцию и глубокий проникновенный ум. Итак, Женщина, наконец, взялась за карандаш и написала:

   “Здравствуй, дорогой Улисс! Не очень-то порадовал ты меня своим ответом. Я так и не уяснила из него, что же сталось с той женщиной —? Неужели её “похоронили за плинтусом” Жаба, Крот и Мышь, сдружившись на этой “весёлой ноте”?

   Как я, всё же, поняла, единство новой милой троицы (персонажи её ничего не знают друг о друге?), заключается в силе нашей с тобой улыбки, отрицающей всякий “добропорядочный” смысл?”.


/19.05.23


   Неожиданное продолжение. Спустя почти два года без малого.

   Женщина, рискнувшая стать собой, решила написать ещё одно письмо для своего мысленного Улисса. Сквозь века, тысячи парсек, минуя (не замечая) бесконечные помехи.

   “Здравствуй, Улисс!

    Я решила писать тебе из ужасного места. Из пещеры Полифема. Вокруг меня бродят милые существа, у каждого из которых я пытаюсь разглядеть неповторимую глубинную суть, перестав сводить видимое к греческому эпосу. Здесь совсем нет зеркал. Ртуть запрещена. Никаких быстрых перемещений. Бедные существа живут в постоянном сумраке, а если проглядывает свет, то все и радуются, и трепещут. Потому что Полифем открывает доступ не только для того, чтобы подбросить еды и вычистить отхожие места. Иногда он наощупь  выбирает одного из узников, чтобы... съесть.

    Сократ, думаю, знал эту историю. И Платон оставил нам яркие картинки к ней... Слепой Гомер видел куда лучше многих своих соотечественников. Его взгляд пронзил века. Уже тысячелетия. А стрела его мысли всё летит и летит... Но, я отвлеклась. Улисс... Твоё имя вдохновляет меня на то, чтобы перестать узнавать себя в видимых силуэтах и запахах моей реальности. Я вглядываюсь вглубь и вижу тебя. Ты очень привлекателен, видимо. Но, в пещере Полифема иные ценности. Красота становится просто точностью. Мне страшно наступить на чьи-то отходы или чью-то трапезу. Поэтому я стою на месте. Уже сильно опали бока и я всё чаще встаю на задние ноги, чтобы занимать меньше места. Может, я научусь ходить как ты?

   Верящая тебе Ева. /Послушаем ishome? “Adam”?/”


/6.03.25