По направлению к Нане

              1.   Улица Марджанишвили               
       
         Она заполнила всю мою жизнь, и я просто не мог уже думать ни о чём другом. Общение с друзьями я свёл к минимуму, прежние развлечения (футбол и шахматы) почему-то не доставляли мне удовольствия, а работа в Компьютерном центре вдруг стала казаться скучной и однообразной.
        Я перестал покупать газеты и смотреть информационные выпуски по телевидению, ведь новости теперь могли быть только из Вселенной.
        Случилось так, что я влюбился в сорок три года:  вполне, впрочем, отдавая себе отчёт в том, что это не совсем подходящий возраст для первой любви.
        Ей же было всего тридцать, или «уже тридцать», как утверждала она сама.
        Накануне она позвонила:               
             -   Завтра я весь день дома, заходи, когда сможешь. У тебя ведь тоже выходной?
         На следующий день около половины седьмого утра меня разбудил прерывистый и тревожный телефонный звонок. Голос Пааты, соседа из квартиры напротив, звучал глухо и то и дело куда-то исчезал, словно он звонил не из дому, а из телефона-автомата с испорченной мембраной трубки.
             -   Зайди, - сказал я. - Всё равно ведь ничего не слышно.
         Паата был небрит, одет кое-как и глядел на меня покрасневшими от недосыпания глазами непривычно угрюмо.
             -   Извини, что разбудил тебя в такую рань, - покашливая, произнёс он. - К отцу приехала «скорая», нужна твоя помощь.
             -   Сейчас оденусь, - быстро ответил я. - Опять приступ?
             -   Врач говорит, что ничего страшного, но оставлять дома его нельзя, надо отвезти в больницу.
         Джинсы, синяя в белую клетку рубашка, лёгкая коричневая куртка с замшевым воротником - я был готов через три минуты.
         Две молоденькие девушки, одна из которых, судя по всему, была врачом, а другая - фельдшерицей, с озабоченным видом стояли над кроватью больного.
             -   Мы сделали  укол,  -  сказала  мне  та, что выглядела постарше, шатенка с большими карими глазами, - но стационарное обследование всё же необходимо.
             -   С сердцем шутки  плохи, - подтвердила  другая, крашеная блондинка, кладя использованные ампулы, шприц и вату на табурет рядом с кроватью. - Надо усадить больного на стул и осторожно спустить вниз; здесь слишком узкие лестницы для носилок.
             -   А, Гурам, и ты здесь, - наконец-то узнал меня отец Пааты, восьмидесятилетний старик с неизменно бодрым и живым лицом. - Видишь, что делают с человеком годы? А помнишь, как мы с твоим отцом играли в нарды во дворе?.. Ничего, скоро мы с ним встретимся, я чувствую, что и мне недолго осталось...
             -   Да  вы  нас  всех  переживёте, -  вставила  блондинка  и  кивнула  мне: -  Можете  начинать. Машина внизу, у подъезда.
         Паата развёл руками - он всегда делал так, когда нервничал - и в нерешительности застыл на месте.
             -   Не переживай, - бросил ему я. - Твой отец - крепкий мужчина, а больница - это не так уж и страшно.
             -   Да, - согласился он. - Просто ужасно длинная была ночь.
             -   Надо было разбудить меня пораньше, - я вынес шприц, ампулы и  вату  на  кухню,  где  стояло  мусорное ведро и, вернувшись, сказал: - А ну-ка, дядя Георгий, ухватитесь, да покрепче, за меня и за Паату. Вот так. Потихоньку, спешить нам некуда, на втором этаже можно и передохнуть.
             -   Эх,  сынок, - кряхтел дядя Георгий и подбородок его дрожал. - Настоящие мужчины должны умирать не в больнице, а на поле боя.
             -   Мы ещё повоюем, дядя Георгий, - заверил его я. - Мой дедушка дожил до ста лет.
             -   Думаешь, это так приятно, когда тебе столько лет?
             -   Всё  зависит  от  точки  зрения  и  обстоятельств:  я  в сорок три  счастлив  так,  как  не  был счастлив и  в восемнадцать.
         Паата, тяжело дыша, искоса взглянул на меня. Мы остановились на маленькой площадке между первым и вторым этажом, где за мутным, наполовину выбитым стеклом подъезда уже брезжил дождливый, не по-апрельски холодный рассвет.
         До больницы было недалеко: через площадь Марджанишвили, по сонному проспекту Агмашенебели мы въехали во двор длинного здания, выкрашенного в вылинявший голубовато-зелёный цвет. Словно от холода, клумбы цветов жались друг к другу; у входа в вестибюль валялись окурки, банановая кожура, рваные чёрные пакеты.
         В палате было шесть человек. Дяде Георгию снова сделали  укол и он почти сразу же уснул. Какая-то женщина в белом халате настоятельно попросила нас не беспокоить больных и уйти. Я дал Паате двадцать лари - ему на что-то было нужно, подождал его в вестибюле, где скрипели  половицы и застеклённые двери, а санитары с заспанными глазами курили около покосившейся урны в углу у входа.      
             -   Тебе надо выспаться, - сказал я Паате, когда мы вышли на улицу.
         Моросил дождь. Какой-то нищий увязался за нами и попросил двадцать тетри. Собака у продуктового магазина, с подозрением оскалив зубы, лениво залаяла. Из подъезда напротив, пошатываясь, вышел мужчина с опухшим лицом и побрёл в сторону парка. Город просыпался после тяжёлого неспокойного сна и, хоть на душе у  меня было неуютно и тоскливо, я знал, что где-то там, на северо-востоке мегаполиса, на третьем этаже двухкомнатной квартиры девятиэтажного дома спит в своей спальне Нана и, может быть, видит во сне меня.
             -   У тебя не найдётся что-нибудь выпить? - вдруг спросил Паата.
         Мы уже шли по улице Марджанишвили мимо цветочного магазина.
             -   Позавтракаем  вместе, - согласился  я. - У меня  есть   макароны  с  томатом  и  луком, копчёная  колбаса и маринованный болгарский перец.
         Паата вздохнул:
             -   Есть мне вообще-то не очень хочется.
             -   Аппетит приходит во время еды. К тому же нельзя пить без закуски.
             -   Ты сегодня работаешь?
             -   Нет. Но меня ждёт одна женщина.
             -   Та симпатичная брюнетка? Я  как-то видел её на  лестницах.  Хорошо, когда тебя кто-то ждёт... А мне надо будет поспать и днём навестить отца. Ума не приложу, где взять денег: за всё надо платить, а зарплата моя - сам знаешь...
             -   Я достану тебе денег. Сегодня  не обещаю, но завтра - обязательно.
         Мне захотелось забыться, прижать к себе Нану, утонуть в её чёрных шелковистых волосах, залезть с головой под одеяло,  не думая о том, что будет завтра или послезавтра. В этой стране всё было бутафорским: независимость, границы, правительство, зарплаты, пенсии; только Нана была настоящей, настоящим был блеск её чёрных глаз, её поцелуи и прикосновения рук, её сомнение и её вера, её печаль и её радость. Я ничего не мог противопоставить миру, где люди привыкли умирать и отвыкли любить друг друга, где грустными были дети и несчастными старики; у меня была только она, вмещавшая в себя и прошлое, и настоящее, и будущее. «Ты - моё государство», - часто в шутку говорила мне Нана.
             -   Кто тебе приносит такие деликатесы? - спросил Паата, попробовав маринованный перец. - Очень вкусно.
             -   Может, я сам приготовил?
             -   Ну, это вряд ли. Макароны  с  луком  у  тебя  получаются  хорошо, а  с  болгарским  перцем ты возиться  не станешь.
         Мы выпили по рюмке водки за здоровье дяди Георгия и я налил ещё. Паата немного повеселел и стал вспоминать наши детские проказы: мы были с ним ровесниками и, хоть и учились в разных школах, общих воспоминаний у нас было предостаточно.
             -   За билет  в  кино  на  утренний сеанс мы платили копейки, а  сейчас, а сколько сейчас надо, чтобы пойти в кино?  И ещё этот дурацкий попкорн суют в руки, - возмущался он. - Помнишь, сколько раз мы смотрели с тобой «По следу «Тигра» в клубе Горького?
             -   Это был  югославский  фильм  про  партизан,  как же не помнить! – вздохнул я. - Но сейчас нет ни Югославии, ни клуба имени Горького, да и нас с тобой, по-моему, тоже уже нет. Наше прошлое оказалось ошибкой, надежды - иллюзиями, а будущее - несбыточной мечтой.

             -   Ты  что-то  говорил  утром о счастье -  значит, мы  всё-таки  выжили? – не согласился Паата -  И  мы, и  та  брюнетка, что  ждёт   тебя сегодня?
             -   Она тоже родилась в эпоху парадов, комсомольских собраний и передовиц в «Правде», иначе нам трудно было бы понять друг друга.
             -   У тебя ностальгия по прошлому?
             -   Да нет, Паата, просто хочется  иногда  побрюзжать, как и пристало мужчине нашего возраста. Раньше мы смеялись над нашими стариками, а сейчас и сами стали такими…
                Паата зевнул:
             -   Наверно, буду спать, как убитый.
         Я налил по третьей, мы выпили, и Паата, с грустью поглядывая на меня, ушёл. Было около девяти часов. Прибрав со стола, я ополоснул в ванной лицо холодной водой, почистил зубы, после чего сварил себе кофе и закурил сигарету. Мне захотелось позвонить Нане, но она могла ещё спать. Лучше разбудить её звонком в дверь, чем по телефону.
         На лестницах я нос к носу столкнулся с Нугзаром, моим приятелем и однокурсником по Грузинскому политехническому институту. Вид у него был явно удручённый:
             -   Где ты был утром? Я звонил тебе и на мобильный, и на домашний телефон, но никто  не  брал  трубку.  У меня к  тебе срочное дело: мой племянник Дато сегодня женится  и ты должен мне помочь.
             -   Помочь? - удивился я. - Чем я могу помочь твоему племяннику?
             -   Я  помню,  что  у  тебя  была  видеокамера,  ведь так? Свадьба у нас на двести человек, всё уже готово, и только сегодня утром спохватились, что снимать торжество на видео некому и нечем.
         Я щёлкнул замком и мы вошли в квартиру.
             -   Видеокамеру я тебе дам, - сказал я, открывая дверцу шкафа, - но быть оператором на свадьбе не смогу никак.
             -   Ты только объясни ребятам, что к  чему - я в этом не разбираюсь - и будь на свадьбе просто так, как гость.
             -   Не могу. У меня сегодня деловая встреча.
             -   От тебя водкой несёт за версту,  какая деловая встреча? Не ври, меня не обманешь.
             -   Ладно. Я должен встретиться с женщиной.
             -   С женщиной? Ты? Может ты ещё и жениться собрался?
             -   Собрался.
             -   Что за день, одни неожиданности! Кто эта ненормальная?
             -   Нана.
             -   Исчерпывающая информация. И где ты с ней познакомился?
             -   В метро. У неё порвался пакет с продуктами, а я помогал ей собирать яблоки и картошку.
             -   Как романтично!
         Нугзар еле втиснулся в кресло: он был для него слишком грузным. Потом посмотрел на меня и рассмеялся:
             -   Ну, а напился ты чего с утра? Для храбрости?
             -   Нет.  Была  неординарная  ситуация...  – пояснил я. - Знаешь  ведь: когда  любишь  одного  человека,  хочется  любить весь мир.
             -   И, к сожалению, мир не так совершенен, как она?
             -   В общем-то...
             -   Да... - протянул  Нугзар  со скрытой усмешкой. -  Я  не  думал,  что  это  так  серьёзно. К  врачу  ты  не обращался?
         В Нугзаре всего было с переизбытком: веса, иронии, романтизма, доброты и жёсткости. Жену свою он обожал, но постоянно над ней подтрунивал. Боготворил детей, но я ни разу не слышал, чтобы он их прилюдно похвалил. Мог озолотить нищего и поскандалить с таксистом из-за одного лари. Порой мы встречались чуть ли не каждый день, но бывали периоды, когда мы не виделись месяцами.
             -   А ну-ка налей мне, - он кивнул на бутылку водки. - И придвинь столик поближе, сам видишь, что я не могу встать с этого чёртова кресла для дистрофиков. Ты немного болен и у тебя поехала крыша, но это не так страшно, как представляется некоторым. Выпьем за то, чтобы ты не вылечился. Ни ты, ни она. Нана, говоришь? Редкое имя. Она красивая? Понимаю, понимаю, все женщины красивы, когда мы их любим.
             -   Ты не забыл, что ты за рулём и сегодня свадьба твоего племянника?
             -   Не забыл, но ты почему-то выглядишь более влюблённым, чем он. Чего тебе, водки жалко? Может таких тостов на свадьбе и не будет: за ощущение, понимание красоты! Нана красива потому, что любит, а ты счастлив тем, что видишь её красоту. Видеть тоже надо уметь, как и любить. Ты слишком долго ждал, Гурам, а ведь она могла тебе и не встретиться: в метро ли, на улице, или где-нибудь ещё. Нана встречается  не каждому, их на свете слишком мало.
         Я тоже выпил, не выпуская из рук видеокамеры и не снимая куртки. В голове промелькнуло сравнение Набокова в «Лолите»: слабый раствор Марлен Дитрих - о мадам Гейз. Нана была похожа на испанку Пенелопу Крус. Можно даже сказать, что раствор был насыщенным.
             -   Помоги  мне  встать,  -  сопя  и  шмыгая  носом, произнёс Нугзар. - Уже пятнадцать минут одиннадцатого, пора ехать.
             -   Куда?
             -   На улицу Верхарна.
             -   Эмиля Верхарна?
             -   Откуда мне знать, как звали этого Верхарна?
             -   Даже не подозревал, что в Тбилиси есть такая улица.
             -   Есть.  Там  живёт  мой  племянник Дато,  там  собираются  сегодня  его  друзья  и  там  же  будет  накрыт небольшой стол. А свадьба в ресторане «Имерети», в пять часов. Молодожёны вначале распишутся, потом состоится венчание в Сиони, традиционная прогулка по городу и так далее. Тебе, молодой человек, всё это ещё предстоит.
         Я усмехнулся:
             -   У меня не будет свадьбы на двести человек.
             -   Но меня ты, надеюсь, пригласишь?
             -   Только в качестве тамады.
             -   Спасибо, удружил... Поехали, а то нас на Верхарна заждались.
         Он позвонил по мобильному и сказал кому-то:
             -   Будем через десять минут. Да, с видеокамерой.

                2.  Улица Верхарна
    
         Уныло моросил дождь. Нугзар влез в слишком узкое для него пространство между рулём и сиденьем, засопел и гневно взглянул на мою сигарету. Несколько лет назад он бросил курить и, возможно, вполне справедливо полагал, что это должны сделать и все остальные. Тем не менее, я сказал:
             -   Старость -  это неприятие пороков, которым не можешь предаваться сам.
         И, нажав на панельную кнопку, приоткрыл окно.
         Нугзар ничего не ответил. Мы поднимались по улице Бочоридзе, когда он задумчиво произнёс:
             -   Она  армянка.
             -   Кто?
             -   Наша будущая невестка.
             -   И на здоровье.
             -   У тебя ведь бабушка была армянка?
             -   Правильно.
              -   И ты говоришь по-армянски?
             -   Точно так же, как ты по-русски.
             -   Это не имеет значения. Ты всё-таки должен поехать с нами к невесте, её родственники обрадуются.
             -   Нугзар, меня ждёт Нана.
             -   Ждать - участь каждой женщины. К тому же она будет с тобой всю жизнь. Хочешь, я позвоню ей?
         Мы уже почти приехали. Думаю, автор «Чёрных факелов» не очень бы удивился, узнай он о том, какая улица в столице Грузии названа в его честь. Она немного напоминала его творчество: вначале ровная, потом - кривая, с внезапным подъёмом, рытвинами и железнодорожным полотном  в конце. Собака во дворе двухэтажного дома была на привязи и беспрерывно лаяла. Под навесом в дальнем углу стояли ящики с шампанским, минеральной водой и лимонадом. Все были в движении: кто-то драил лестницы, кто-то мыл стёкла, кто-то бегал с ананасами в руках и не мог найти вазу. На Дато был серый костюм с жилетом, белая рубашка и синий галстук в цветочках. Мы обнялись.
             -   Побрейся, - взглянув на Дато, недовольно пробурчал Нугзар. - Обо всём я  должен тебе говорить?
             -   Я брился, - смутился Дато.
             -   Когда?  Позавчера?..  Натэла,  где  Вахо? Он мне нужен, срочно найдите его  и  пусть  кто-нибудь  принесёт мне стул. Почему машина ещё не украшена цветами? Всё на меня надеетесь, сами не можете пошевелить мозгами, а я должен помнить обо всём. Кто из наших в ресторане? Двое - это слишком мало, пусть поедет кто-нибудь ещё.
         Мы поднялись на второй этаж, где был накрыт так называемый «сладкий стол»: в середине красовался огромный бело-розовый торт с кремовыми цветами, в хрустальных вазах лежали ананасы, бананы, апельсины и киви, а на фарфоровых тарелках - воздушные пирожные. Многих родственников Нугзара я хорошо знал, поэтому то и дело с кем-то целовался, расспрашивал, рассказывал о себе. Наконец-то появился и Вахо - тот самый, которого искал Нугзар. Он оказался одноклассником и близким другом Дато и очень быстро разобрался в абсолютно несложных принципах работы видеокамеры. Мы с Дато покурили на балконе. Я сказал, что видеокамеру он может оставить себе, тем более, что она ему ещё не раз пригодится: пусть снимает своих детей. В общем, это мой свадебный подарок. Дато расцеловал меня и позвал Нугзара, чтобы мы выпили по бокалу шампанского.
            -   Хорошая мысль, - согласился Нугзар. - Мне-то что, я уже пятнадцать лет как женат, пусть женихи думают о том, чтобы не напиться.
             -   Женихи? - спросил Дато. - Сегодня женится кто-то ещё?
             -   Гурам, - буркнул Нугзар. - Всё утро, словно шестнадцатилетний мальчик, твердит мне о своей любви.
             -   Я  больше пить не буду, - заявил я.
             -   Пусть  Нана принимает  тебя  таким,  какой  ты  есть,  - возразил Нугзар. - Когда же ещё пить, если не на свадьбе? Тем более, что ехать в ресторан ты категорически отказываешься.
         Нугзар открыл шампанское.
             -   За  Аллу  и  за  Нану! -  провозгласил  он.  -  За  островки  нашей надежды в бурлящем океане жизни. За случайные встречи, которые только кажутся нам случайными, а на самом деле были предрешены задолго до нашего рождения. И помните, дети мои, напутствие дяди Нугзара: зажечь огонь свечи гораздо легче, чем сберечь его от ветра.
             -   Спасибо, дядя Нугзар, - усмехнулся я. - Мы очень постараемся  следовать твоим советам.
         Дато рассмеялся:
             -   Я думал, что дядя Гурам никогда не женится.
             -   Надо  просто  уметь  ждать,  - объяснил Нугзар, - но это, к сожалению, дано не каждому.
         Племянник Нугзара был явно заинтригован. Двадцатилетнему парню мы,  должно быть, казались стариками... и тут я снова подумал о Нане. К какому поколению отнести её? К поколению девятнадцатилетней Аллы и двадцатилетнего Дато или к поколению сорокатрёхлетних Нугзара и меня? И что такое вообще - поколение? Какими возрастными пределами ограничивается? Может, все люди, одновременно живущие на земле, и есть одно поколение?
             -   Он опять задумался! - подмигнул племяннику Нугзар, кивая на меня. - Если б я столько размышлял, то никогда бы не женился. Вы давно знакомы с Наной?
             -   Три месяца.
             -   Вполне приличный срок. Человека ведь всё равно толком не узнаешь, пока с ним не поживёшь.
             -   Иногда и этого бывает недостаточно.
         Конечно же, у Наны были предшественницы, обычно оставлявшие после себя лишь чувство  лёгкого сожаления. В конце концов, каждый делает выводы, полагаясь, прежде всего, на собственный опыт, а мой опыт общения с женщинами был откровенно неудачным и, может быть, поэтому они меня не особенно интересовали, а иногда даже внушали страх. Что-то было для меня в них зыбким, непонятным, противоречащим логике и здравому смыслу. Назначать свидания и не являться на них, что бы там ни говорили об этом знатоки женских душ, всё-таки кажется мне, мягко говоря, не совсем порядочным. Я уверен, что  никогда не смог бы изменить женщине, даже если б разлюбил  её -  я  просто был бы не в состоянии после этого заглянуть ей в глаза. Возможно, я был наивным человеком, сохранившим в душе кусочек детского восприятия мира, но ведь и Нана была такой же. «Почему вы не уходите?» - спросила она у меня на станции метро «300 арагвинцев». «Извините, - смущённо пробормотал я, - но вы мне очень понравились». Она немного подумала и, ничуть не заботясь о том, что порой превратно понимают под словосочетанием «женская гордость», просто ответила: «Вы мне тоже». Нана была во многом необычной женщиной: так мне, исходя из моего не очень богатого опыта общения с прекрасным полом, во всяком случае, казалось. Однако Нана подобного рода откровения с моей стороны воспринимала с иронией: «Я самая что ни на есть обыкновенная женщина, каких множество в Грузии, да, наверно, и во всём мире. Просто мы любим друг друга, а когда любишь, всё тебе представляется необычным и возвышенным».
             -   Дядя  Гурам,  вы  меня  не  слушаете,  -  прервал  мои  мысли  Дато.  -   Я  спрашиваю, можно ли армянке венчаться в грузинской церкви?
             -   Почему бы и нет? - рассеянно заметил я. - Какая разница?
         В самом деле, какая разница, когда любишь? Разве у любви когда-нибудь была национальность, цвет кожи или религия? Любовь стирает границы, возносит человека над условностями и догмами, приобщая его к тайнам, непостижимым, как жизнь на Земле. «Мне скучно с тобой, - сказала мне как-то женщина, имя которой мне хотелось бы позабыть. - Ты всё время говоришь одно и то же». Святая истина! Когда не любишь, чужие признания выглядят нудной тягомотиной. Зато Нана смотрела на меня зачарованными глазами и в единении наших душ было что-то таинственное, волнующее, завораживающее.
         Я попросил Нугзара позвонить Нане по мобильному - свой я впопыхах оставил дома, но у Наны никто не брал трубку.
          -  Хорошо же она тебя ждёт, - усмехнулся Нугзар, подливая мне и Дато шампанского.
         «Входная дверь открыта, - подумал я, - а Нана, наверно, в ванной».
         Дато почему-то загрустил.
             -   Волнуешься? - спросил я.
             -   Немного, - согласился он. - Не каждый ведь день у человека свадьба.
         Нана вышла замуж восемь лет назад за учителя физики в школе что на проспекте Кетеван Цамебули, где она  только-только после окончания пединститута начала преподавать грузинский язык и литературу. Нана не любила вспоминать об этом периоде своей жизни, а я её не расспрашивал. Я только знал, что брак распался через два года, у Наны была «депрессия» («просто нервное истощение», - следовало уточнение с её стороны), и она дала себе слово, что больше никогда не выйдет замуж. Для поднятия духа у Наны поселилась двоюродная сестра из Гурии, весёлая и непосредственная, не столько помогающая преодолеть кризис, сколько раздражающая склонную к меланхолии Нану. «Мне всё время чего-то недоставало, - говорила она. – Может, это моё подспудное, тревожное ожидание было предчувствием встречи с тобой?» У нас совпадали знаки зодиака. Ни у меня, ни у неё не было ни родителей, ни братьев, ни сестёр. Мы одинаково смотрели на мир: с грустной иронией и сожалением, что ничего не можем в нём изменить. Было в ней ещё довольно странное для тридцатилетней женщины ощущение уходящей жизни, словно дни проходят под аккомпанемент осеннего дождя и никто и никогда уже не сможет вырваться из этого плена невстреч, непонимания, нелюбви. В знакомом до боли полуторамиллионном городе мы были одинокими, брошенными на произвол судьбы маргиналами, униженными и отвергнутыми новой генерацией людей с холодными улыбками, стеклянными глазами и казённым оптимизмом в душе. Наша любовь была своего рода протестом; да, мы не могли ничего противопоставить миру бездуховности и лжи, но мы могли любить друг друга и, несмотря на заверения Наны, что больше всего на свете она боится привязаться ко мне, я знал: другого пути у нас нет.
        Собака внизу заливалась лаем, дождь лил, не переставая, площадка у железнодорожного полотна заполнилась машинами. Пурпурно-красные розы лежали на светло-сером диване у окна; мальчик и девочка, радостно улыбаясь, ели дольки ананаса; кто-то не мог найти блокнот с телефонными номерами; девушка в длинном сиреневом платье играла на гитаре грустную мелодию; Вахо снимал на видеокамеру, как я и Нугзар пьём тост за Грузию - страну, у которой всегда было тяжёлое настоящее и, увы, часто лишь призрачные перспективы на радужное будущее. Мы разучились выкрикивать лозунги и размахивать флагами на митингах; Нугзар, раненный в грудь во время абхазской войны и я, три недели пролежавший в больнице с переломом ноги в эпоху беспредела начала 90-х годов, уже понимали, что радоваться-то особенно нечему: мы многого добились, но ещё больше потеряли. Красота Наны увядала под грузом проблем и даже я, неплохо по-грузинским меркам зарабатывающий, не мог оградить её от мелочей, каждодневно отравляющих нам жизнь.
         Девушка в сиреневом платье продолжала брать аккорды на гитаре, а я был благодарен ей за грусть, пусть даже в день свадьбы. Веселье раздражало меня; моя любовь, моя радость и моё счастье всегда были с оттенком печали. Быть грузином и любить грузинку, увы, почти всегда нелегко: ведь в глазах Наны была печаль, навеянная многовековой трагической историей маленького уголка планеты, затерявшегося между двумя морями евразийского континента.
         Дато торопил дядю, но Нугзар, кажется, вошёл во вкус.
             -   Сваты не должны быть пьяными, - решительно произнёс я. - Скоро час и нам пора. Ты ведь не хочешь, чтобы я раздумал ехать с вами?
             -   Только один тост, и - едем, - кивнул Нугзар.
         Нана любила дождь. Как-то, когда мы сидели  с ней в кафе «Марсель», где несуразно тяжёлые стулья и очаровательно-ленивые официантки, она призналась: «Дождь действует на меня успокаивающе. Иногда мне хочется, совсем по-детски, выбежать на улицу и промокнуть до нитки». Тогда, в марте, как и сегодня, за окном лил дождь, мы пили чай с лимоном, и в чёрных глазах Наны была пугающая меня порой пустота.
         Нугзар пил за сегодняшний день, за  дождь, что является доброй приметой на свадьбе, за всех нас... Мы сели в машины: пора было ехать за невестой, девятнадцатилетней девочкой, даже не представляющей себе, сколько чего её ещё ожидает в жизни.       


                3.  Улица Архангела         

         Самые странные названия улиц в Тбилиси - в районе Авлабара. По улице Гражданской, через улицу Вахтанга VI, можно попасть на улицу Робеспьера, откуда уже недалеко до улицы Архангела, что находится за Авлабарским рынком, когда-то оживлённом и шумном, а сейчас съёжившимся до размеров деревенской торговой точки.
         Во дворе, под брезентовым навесом, играли музыканты: зурна, дудуки, доли и скрипка - такое сочетание мне ещё не приходилось слушать. Солист, видать, был полиглотом: он пел по-грузински, по-армянски, по-русски и даже по-английски. Меня разобрал смех: песня «Feeling» как-то не очень звучала под народные музыкальные инструменты. Жаль, что рядом не было Наны и я мог только представить себе её ироничные комментарии. Без Наны я вообще не ощущал полноты жизни и мне хотелось, чтобы она всегда и везде была рядом со мной. Как-то я стащил для неё с ломившегося от яств стола дня рождения преуспевающего одноклассника кусок поросятины и несколько кусочков балыка, аккуратно завернул их в салфетку, положил в карман пиджака и заявился к ней в начале двенадцатого ночи. «Гурам, Гурам...», - с укоризной произнесла она. «Просто мне хотелось, чтобы ты испытала те же вкусовые ощущения, что и я, - оправдывался я. - Балык был специально привезён с берегов Каспийского моря... поешь, ты же любишь».
         Мы всё ещё стояли во дворе, где, несмотря на дождь, собралась уйма народу: кто-то танцевал, кто-то ходил с подносами, а растерянная невеста в белом платье с пунцово-алой розой на груди стояла на крыльце и Дато, жестикулируя руками, что-то шептал ей на ухо. Алла мне сразу же понравилась: светло-каштановые волосы, карие глаза, очаровательная улыбка. Впрочем, некрасивых невест, наверно, нет и вовсе.
             -   Познакомьтесь, - тронул меня за локоть Нугзар. - Отец Аллы Сергей - мой близкий друг Гурам.
         Сергей был худым, голубоглазым мужчиной примерно одного возраста со мной. Мы расцеловались, как давние знакомые. Видать, он тоже успел порядочно хлебнуть с утра, а может всё ещё был влюблён в свою Нану, вон ту брюнетку, стоявшую рядом с невестой? В таком случае мы были обречены на дружбу и взаимопонимание: у касты влюблённых всегда обострённое чувство мимолётности происходящего, отвращение к ненависти в любой её форме и готовность к братанию со всем человечеством.
             -   Мне  очень  понравилась  твоя  дочь, - сказал я Сергею по-армянски. - Уверен, что они будут счастливы с Дато.
         Я был полным профаном в математике и обожал литературу, пока в шестом классе во мне не проснулась непонятная и неожиданная тяга к точным наукам, однако склонностью к языкам  я обладал всегда. Моя бабушка со стороны матери, хотя и была тбилисской армянкой, но говорила по-армянски не очень хорошо, постоянно сбиваясь то на русский, то на грузинский, так что её большой заслуги в моём знании армянского, естественно, не было: просто я вырос в типичном тбилисском дворе, где моими друзьями были и армяне, и русские, и азербайджанцы. Детские впечатления самые сильные, и языки, как известно, лучше всего усваиваются в детском возрасте: вот и я до сих пор вполне сносно говорил и по-армянски, и по-азербайджански. Мне почему-то доставляло это удовольствие гораздо большее, чем разговаривать по-английски. Английским никого не удивишь и не обрадуешь, он стал явлением самим собой разумеющимся и слишком много о себе воображающим. Где нашим языкам до английского! Мы довольны уже и тем, что какой-нибудь иностранец, поднимая тост, с трудом произносит: «Сакартвелос гаумарджос!».
         Сергей, отчего-то сразу же проникнувшийся ко мне симпатией, не отходил от меня ни на шаг. Мы вошли в дом, где был накрыт стол, очень похожий на тот, за которым мы недавно сидели с Нугзаром и Дато, с той лишь разницей, что имелись ещё армянский коньяк «Юбилейный» и виски «Гленливет».
             -   Вы  не  знаете,  какую  мы  вам  девочку  отдаём,  -  сказала мне по-русски одна из соседок. - Скромную, услужливую, трудолюбивую. Нам всем её будет очень не хватать.
             -   А жених? - в тон ей ответил я. - Чем  не орёл? Посмотрите! Косая сажень в плечах, студент университета, умница, с блестящими перспективами на будущее.
             -   Гурам, - позвал меня Сергей, - садись-ка рядом со мной.
         Снова заиграла музыка и снова мне захотелось, чтобы Нана была рядом. Я не мог испытывать чувства радости без неё. Хотя я и знал, что это иллюзия, что никто не может взглянуть на Нану так, как я, меня всё равно преисполняло чувство гордости: видели бы они все, какая она!
         Тамада говорил тосты. У него был от силы час, чтобы уложиться во времени: на три была назначена церемония бракосочетания. Сергей наполнял мне и Нугзару рюмки коньяком, очень старым и очень хорошим. Музыканты были в ударе, особенно скрипач. Звучала грузинская, армянская и русская речь. Всюду мелькал Вахо с видеокамерой. Пили за здоровье молодожёнов, Нугзар толкнул меня в бок и я проникновенно высказался вначале на грузинском, потом на армянском на тему любви, счастья и космического происхождения зарождения чувств. Нана на расстоянии вдохновляла меня на подвиги. В глазах Дато было восхищение, Алла же одобрительно кивала и, похоже, во всём со мной соглашалась. Сергей продолжил мои мысли в своём тосте, а Нугзар, с присущей ему иронией заметил, что вряд ли улица Архангела видна даже из ближних уголков Нашей Галактики.
         Нана знала о моей непонятной страсти к космосу. Звёздное небо было единственным после её глаз, на что я мог, не отрываясь, смотреть часами и мне всегда казалось, что мы родом оттуда, из этих пугающих и манящих бездн Вселенной. Ещё я был уверен: когда-нибудь кто-нибудь из землян обязательно разгадает тайну зарождения жизни на нашей планете. Нана смеялась, брала меня за руку и говорила: «А ты загляни мне в глаза, ты ведь сам утверждал, что там  - код». «Да, - с грустью соглашался я, - но мне его, увы, не разгадать».
             -   Не так-то легко выдавать замуж единственную дочь, - поделился со мной Сергей. - У тебя сколько детей?
             -   Я только собираюсь жениться, - ответил я немного смущённый. - К  сожалению, я  встретил её  слишком поздно.
             -   Лучше поздно, чем никогда, - уверенно произнёс Сергей. - За твою невесту!
         Таким образом, мы выпили произвольный тост - тамада говорил что-то другое. Это был представительный мужчина Нугзаровой комплекции, с пышными усами и уверенным взглядом тёмных глаз: похоже, быть тамадой ему было не привыкать. Кстати, о произвольных тостах. Как-то, в конце февраля, Нана уговорила меня пойти на день рождения своей подруги, которая почему-то решила, что в застольном красноречии мне нет равных и попросила взять бразды правления в свои руки. По-моему, гости были разочарованы, зато Нана пришла в восторг от моей «произвольной программы», что меня вполне удовлетворило.   
         Нугзар на минутку отлучился позвонить по мобильному - за столом было слишком шумно, тамада же продолжал говорить тосты: за родителей, за свидетелей, за бабушек и дедушек, за братьев и сестёр. Я старался не пить, хотя Сергей на этом настаивал и сам осушал каждую рюмку до дна: так ему, наверно, было легче пережить разлуку с дочерью.
          -  Конечно, случаются и ссоры, и недоразумения - как же без этого в семейной жизни? - но вы должны выстоять и научиться прощать друг другу ошибки, - советовал жениху и невесте тамада.
         Мы с Наной поссорились 13 февраля: я почти час прождал её у гостиницы «Муза», где мы договорились встретиться, но Нана опоздала. «Хотела проверить, насколько сильно ты меня любишь», - виновато улыбаясь, произнесла она. «Может мне ещё и жабу съесть у тебя на глазах? - спросил я. - Мы уже давно не школьники и не нуждаемся в подобного рода проверках, да этим всё равно ничего не проверишь: сильным  чувством бывает не только любовь, но и ненависть, похоть, любопытство. Может я ждал тебя  из любопытства и мне просто интересно было, приедешь ты или нет?» Нана взяла меня под руку. Я подумал: она просто боится в очередной раз ошибиться, ведь мы, в сущности, ещё очень плохо знаем друг друга. После получасового молчания она отогревала меня в кафе «Диана» поцелуями и чаем с лимоном. Мы помирились. После этого она никогда уже больше не опаздывала и не «проверяла» меня.
         Около половины третьего я, попрощавшись с Сергеем и расцеловав жениха и невесту, вышел во двор, где меня уже ждал Нугзар. Он был задумчив: словно что-то хотел сказать мне, но никак не решался.
             -   Я отвезу тебя к Нане, - проговорил он, наконец, - но до этого нам надо съездить к Левану.
             -   Странная мысль. – удивился я. - Зачем?
             -   Что поделаешь, если б в этой жизни хоть что-нибудь зависело от меня, я бы всё устроил по-другому...
             -   Нугзар, выражайся яснее, что случилось?
             -   Тётя Натэла, - сказал он и обречённо махнул рукой.
         Леван был нашим другом, «потерянным», как уточнял порой Нугзар. Он уже больше года нигде не работал, перебиваясь случайными заработками, часто пил и ухаживал, как мог, за больной матерью.
         Я внимательно посмотрел  на Нугзара и сказал:
             -   Поехали.


                4.  Третий массив               

             -   Когда это случилось? - спросил я, вытирая тыльной частью ладони запотевшее ветровое стекло.
             -   Сегодня  ночью,  вернее  под  утро.  Леван  позвонил  мне  полчаса  назад. Сказал, что  у  тебя  никто  не берёт трубку и мобильный тоже не отвечает, а дозвониться на мобильник мне - проблема.
         Нугзар вздохнул и добавил:
             -   Сам знаешь, чем была для него мать.
         Я следил за дугообразными движениями стеклоочистителей и молчал. В студенческие годы мы часто гостили у мамы Левана в Руиси: хлеб, который она выпекала, был необычайно вкусным и я до сих пор помню его вкус. Ещё мы ели сыр, варёную курицу с чесночной подливкой, пили вино, пахнущее тёплой осенней землёй и мир казался нам добрым и понятным. Я мог отдать Нане всё, но не мог подарить ей своих воспоминаний: она никогда не видела того рассвета начала восьмидесятых годов и ярко-оранжевого солнца, встающего над  равнинами Картли. У неё было что-то своё, личное; хотя я и мог  себе это приблизительно представить, но не в моей власти было взглянуть на мир её глазами.
         На Черноморской Нугзар свернул направо и мы выехали на Кахетинское шоссе, где рекламные щиты предлагали выпить пиво «Казбеги», закурить сигареты «Вест», не забыв при этом  купить «Шкоду-Фелицию», прекрасный автомобиль для «среднего класса», которого в Грузии не было и не предвиделось. А вот и то, что называлось раньше кинотеатром «Батуми»: здесь вечно шли индийские фильмы и женщины приходили сюда с запасом платков, чтобы вытирать мокрые от слёз щёки. Кинотеатр был разрушен, но слёзы на щеках женщин так и не высохли: реальность оказалось гораздо хуже того, что показывали в кино.
         Леван жил в однокомнатной квартире на третьем этаже типовой «хрущёвки». Мы с Нугзаром давно здесь не были и я почувствовал угрызения совести: пусть Леван изменился, пусть у него завелись новые друзья, в любом случае мы должны были поддержать его, ведь нас столько чего связывало в прошлом.
         Леван стоял у дверей в квартиру и курил; рядом с ним был какой-то не совсем трезвый мужчина в клетчатом пиджаке.
             -   Хорошо, что вы  всё-таки приехали, - произнёс Леван, встречая нас на лестницах. - Я понимаю, сегодня такой день: веселье, свадьба...
             -   Чем надо помочь? - спросил Нугзар, нервно шмыгая носом.
             -   Сегодня  -  ничем.  Пойдём  на  кухню,  выпьем  по  стаканчику. Мама  очень  любила   вас и  всё  время спрашивала, почему это вы не приходите.
         Нугзар взглянул на меня: я кивнул и мы вошли в квартиру. В комнате сидели и о чём-то тихо беседовали незнакомые мне женщины, на кухне же никого не было; на столе стояла початая бутылка водки, несколько стаканов и банки с различными соленьями. Тяжело опустившись на табурет, Нугзар запустил ладонь в волосы и отодвинул от себя грязную тарелку.
         Людям никогда ничего не достаётся поровну: ни любви, ни счастья, ни тепла, и к разделу пирога успевают обычно далеко не лучшие из нас. Леван был одним из тех, про которых говорят, что им «не повезло в жизни». Нугзар никогда не нуждался в деньгах, особенно после того, как стал работать в полицейской Академии - я имею в виду не зарплату, а взятки, которые он брал достаточно регулярно и не скрывал этого; я, в общем-то, тоже зарабатывал неплохо, хотя никогда не мог позволить себе излишеств, и только Леван никак не мог найти своего места в этом быстро меняющемся мире, ожидая помощи от отца и успокаивая себя тем, что мир далёк от совершенства и гораздо честнее отгородиться от него высокой стеной.
             -   Вот я и остался один, - сказал он. - Утром звонил отец из Липецка - однако что ему до смерти бывшей жены? Другая семья, другие проблемы; кому охота возвращаться в ненавистное прошлое лишь затем, чтобы кто-то кому-то сказал: ах, какой благородный человек! Отцу давно плевать на то, что о нём подумают другие: он типичный прагматик, точно знающий, чего он хочет от жизни.
             -   Когда похороны? - спросил Нугзар.
             -   В четверг. Я даже представить себе не могу, в какую сумму мне это обойдётся: всё, даже свидетельство о смерти, стоит денег - и как только люди могут наживаться на чужом горе?
         Я налил по стаканам водку. Меня почему-то коробила брезгливость Нугзара - в конце концов, мы тоже когда-то ходили по грязным забегаловкам и пили мутное вино из плохо вымытых стаканов; правда, то, что для нас с Нугзаром было всего лишь эпизодом, студенческой бесшабашностью, для Левана стало жизнью: он словно дал себе слово не взрослеть и оставаться верным давно позабытым нами идеалам молодости. Мы играли в игру, которую Леван, к сожалению, воспринял всерьёз.
             -   Выпьем, - сказал я, обращаясь к Нугзару. - Тётя Натэла навсегда останется в наших сердцах... Вечная ей память!
             -   Я за рулём, - напомнил Нугзар.
             -   Пей!  -  вдруг  разозлился  я. -  Весь день только  и  делаешь, что  пьёшь, а  то, что  за  рулём,  вспомнил только сейчас?
         Нугзар нехотя поднялся с места.
         Выпив, я закусил кислой капустой, показавшейся мне райским угощением после «сладких столов» сегодняшнего дня. Я вообще питал необъяснимую слабость ко всякого рода соленьям, и Нана, когда мы говорили с ней о нашем будущем, всегда обещала: твоё дело - пойти на базар и купить продукты, а всё остальное я сделаю сама.
         Мне почему-то снова сделалось очень скверно на душе и к горлу подступил комок, когда я заметил слёзы в глазах Левана. Нугзар тоже как-то размяк, беспрекословно выпил и вторую рюмку, нарезал хлеба и, сняв плащ, принялся есть.
         Леван попросил у меня закурить. Я положил пачку на стол и спросил:
             -   Какие сигареты ты куришь?
             -   Те  же, -  он  кивнул  на “Пирвели».
         Сигареты после  Нового  года  подорожали  настолько,  что даже мне, с вполне приличной зарплатой, пришлось перейти на относительно дешёвую продукцию грузинской табачной фабрики.
             -   Сейчас вернусь, - сказал я и, спустившись в магазин, купил блок сигарет и полуторалитровую бутыль пива «Казбеги». Мужчина у дверей посмотрел на меня с надеждой, но я и не думал приглашать его за наш стол.
             -   А пиво зачем? - хмуро поинтересовался Нугзар. - Мы с тобой сегодня разве что текилу не пили.
             -   Просто хочу напомнить вам, как мы пили, когда были молоды, - ответил я. - И подтвердить неоспоримый факт: несмотря  ни на что, мы  вместе и должны быть вместе всегда.
             -   Ты опьянел, - проворчал Нугзар. - Нане это вряд ли понравится.
             -   Пусть принимает меня таким, какой я есть, - повторил я Нугзаровы слова, сказанные им утром.
             -   Что за Нана? - Леван не скрывал удивления. - Очередная ошибка или что-то серьёзное?
             -   Серьёзное, - я искал в шкафу бокалы для пива. - Серьёзнее не бывает.
         Леван был когда-то женат, но жена его бросила, уехав с дочерью куда-то к родственникам в Россию; во время разрухи, гражданской войны и переоценки ценностей такие слова, как «любовь» и «верность» для многих стали анахронизмами, а борьба за существование принимала самые неожиданные формы: от стрельбы из автомата в очереди за хлебом до женских истерик в спальне с угрозами наложить на себя руки. Вполне возможно, что мы встречались в те времена с Наной на Сухом мосту, где была огромная толкучка и люди за бесценок продавали вынесенное из дому имущество. Я тогда выставлял там на продажу кофейный сервиз на двенадцать персон, а Нана с матерью - патефон с пластинками, найденный в деревне среди груды подвального хлама. В возрасте шестнадцати лет я был полон оптимизма, уверен в своём будущем, а Нана ходила в перелицованном пальто и ела соевый порошок с серыми макаронами, превращающимися после варки в вязкое месиво.
             -   В половине пятого мы должны быть в Варкетили, - сказал Нугзар, выудив солёный огурец из банки. - А с завтрашнего дня, Леван, мы в твоём распоряжении.  В квартире надо прибрать, помыть стёкла... и вообще, ты не должен оставаться один. Мы будем заниматься мужскими делами, а женщины пусть наведут здесь порядок. Я скажу своим, а Гурам - Нане. Пусть привыкает к тому, что она уже наша.
             -   Да, - согласился я и спросил: - А почему мы должны быть в Варкетили именно в половине пятого?
         Нугзар с хрустом надкусил солёный огурец:
             -   Я пригласил Нану на свадьбу и она согласилась.
             -   Пригласил на свадьбу? - поразился я. - Откуда ты знаешь номер её телефона?
             -   Тоже мне, Отелло! - усмехнулся  Нугзар. - Не  ты  ли сам продиктовал мне его сегодня утром? Я же говорю,  что ты опьянел. Странно, но когда я говорил  с Наной, у меня было чувство, что мы знакомы много лет.
             -   Ничего странного, - пробормотал я. - Она о моих друзьях всё знает.
         В моих отношениях с Наной начиналось что-то новое, волновавшее и беспокоившее меня: я вводил её в свой мир постепенно, не торопясь, словно боясь, что она раздумает, разочаруется во мне. Я не знал, как она поведёт себя сегодня на свадьбе, какой будет на похоронах матери Левана; исключая тот день, когда я был тамадой на дне рождения её подруги, мы всегда были вдвоём и только вдвоём.
         Попрощавшись с  Леваном и пообещав ему помочь с деньгами, мы спустились вниз. Было десять минут пятого.


                5.  Варкетили               

         Я часто думал: что могло понравиться во мне Нане? Рост у меня был средний, внешность обыкновенная; ничего выдающегося я в своей жизни не совершил и уже, наверно, никогда не совершу. Говорить красиво я не умел, недюжинной силой не обладал, энциклопедическими знаниями - тоже. Чувство юмора - да, оно было, но весьма специфическое, проявляющееся, главным образом, в репликах, а не в рассказывании анекдотов или забавных историй. Единственным, что меня удивляло в самом себе и что я втайне считал выделяющим меня на общем фоне, была любовь к ней. Я вполне искренне полагал, что никто никого  до меня так не любил, но откуда было знать об этом Нане? И разве можно считать умение любить достоинством мужчины? Я бы предпочёл иметь таланты иного рода, а дома - тихую и скромную жену, к которой я бы не испытывал ничего, кроме чувства привязанности. Нана, стирающая мне рубашку или протирающая пыль в квартире - это не  укладывалось в моём воображении, во всяком случае, пока. Я знал, но очень не хотел, чтобы об этом догадывались другие, что Нана стала способом  моего самовыражения: ведь ни на что другое у меня не хватало ни сил, ни способностей.
         Нугзар вёл машину осторожно, объезжая ямы и рытвины. Всё-таки мы были уже не те, что двадцать лет назад и именно сейчас, сидя рядом с Нугзаром в его видавшем виды «Опеле», я особенно остро это почувствовал. Не знаю, думал ли Нугзар о том же самом, но после недолгого молчания до меня донеслось его сопение и брошенные в сердцах слова:
             -   Слишком много эмоций, как положительных, так и отрицательных. Мы уже не  в  состоянии  выносить такие нагрузки. Ты как?
             -   Не знаю. Кофе бы выпить.
             -   Сейчас не время, закажем в ресторане... Когда сворачивать?
             -   Видишь, вон тот корпус с овальными окнами на этажах?
             -   Слушай,  Гурам,  отчего   бы   вам   не   пожить  вместе?  Не  дети   ведь  уже,   да   и   брак  -  всего  лишь формальность.
             -   В том-то и дело, что мы уже не дети: были б детьми, всё бы могло оказаться проще.
         Нугзар остановил машину у подъезда.
             -   Может поднимешься? - спросил я.
             -   В другой раз. Не задерживайтесь, до пяти не так уж и много времени.
         Я кивнул и поднялся к Нане. Она сидела в кресле, курила и озабоченно смотрела на меня:
             -   Ну, вот... навеселе, грустный, влюблённый: пришёл к сестре, матери, жене в поисках защиты. Хочет кофе, как всегда, когда выпивший. Кофе - он вот, ещё горячий: зная твою пунктуальность, я сварила его как раз к половине пятого. Я тоже здесь, в красном платье, которого ты на мне ещё не видел. Серебряная цепочка, твой подарок, украшает мою в меру открытую грудь. Вот и всё, что я могла для тебя сделать, ты доволен? И вообще, где ты пропадал целый день? Чем занимался?
             -   Старался тебя любить.
         Нана  улыбнулась, встала и обняла меня с такой нежностью, что я растерялся.
         Может быть, она и на самом деле меня любила?