Четыре рассказа Германа Гессе

•
• Из  серии  Медитативное  чтение  книг  Германа  Гессе 
Вступлением  к  своему  исследованию  я  бы  взяла  начало  диалога  «Тимей  «  Платона  ,  в  котором  тон  задаёт  Сократ  с  своим  вопросом  :  «  Один  , два  ,  три  ,а  где  же  четвёртый  ?  из тех  ,  что вчера  были  нашими  гостями  ,а  сегодня  взялись  устраивать нам  трапезу  . «
  началом    летоисчисления  сегодняшнего времени  я  бы  взяла  1492  год  .
Начиная  с того  ,  что именно в  России  этот  год  был  назначен  как  7000  -ый  ,  как  конец  света  .Или  конец  прежней  эпохи и  начало  следующей  .
Год  изгнания  евреев  из  Испании и Португалии  ,  трагизм  которого  ещё  не  осмыслен полностью .  Год  открытия  Америки  Колумбом  на  , как  я  думаю  ,  деньги евреев  .
Появление  в  Флоренции  из  Испании  семейства  Медичи  , наполненных  деньгами  под  завязку  .За которыми  крылись  спасшиеся  евреи  ,  получившие  жизнь  в обмен  на  баснословные  богатства  , которые  попались  в  руки предприимчивых  испанцев  .
Не  в первый  раз  римский  мир  создавался  на  богатства  евреев  .
И  не в  последний  .
Начало  этому  было положено  в  70-х  годах  нашего века  .
Был построен  Колизей  ,в  котором  происходили  «  цирковые  «  собрания  вместо  храмовых  .
Лилась  кровь  людская  и  зверей  рекой  .
Таким  образом  заменялись  жертвоприношения  , но  на  богатства  евреев  .
Человеческие  жертвоприношения  на  арене  Колизея  .
Римский  народ  требовал  кровавых  зрелищ  и  хлеба  , выращенного  руками  рабов  .
Но  , поскольку  , я  начала  с  античности  , то  отмечу  то  ,  что  время  античности  -  это  время  тревоги  судьбы  и  смерти  . Противоядием  от  которой  стали  понемногу  эпикурейство  , кинизм  и  стоицизм  .  Тревога  загонялась  глубоко  внутрь  .
Эпоха  средневекового  христианства  принесла с собой  тревогу  вины  и  осуждения  .
Которое  вылилось  в  инквизицию  , испанскую  в  основном  .
А  в  конце  15  го века  наступила  тревога  пустоты  и отсутствия  смысла .
Паскаль  написал  :  «  Бесконечное  пространство  поглощает меня  как  точку  .»
И  как  противоядие  выступили  знаковые  фигуры  - как  раз  в начале  16  го  века    -  собрание  историй  о  докторе  Фаусте  , то есть  фигура  Фауста   ,  фигура  Гамлета  , фигура  Дон  Кихота и  ,  наконец  ,  фигура  Дон  Хуана  , Дон Жуана  .  Которых  характеризует  хюбрис  -  гордость  ,именно  такая  , какую  её  представляли  древние  эллины  , упорство  в бытии  .
Перейдём  к  рассказам  Германа  Гессе  , написанных  во времени  , близким  к  нашему  ,  когда  , по словам  Лакана  :  «  образовалась  дыра  размером  Бога  «  , которую необходимо  заполнить .
Фауст  предлагает  для  преодоления пустоты  знание  - смысл  эпохи  .Гносеоцентризм  .
И  в  фаустовском  пространстве  Европы  начал  возрождаться  древний  гностицизм  .
Философ  Бэкон  , которого  иногда  именуют  настоящим  Шекспиром  ,  потрясающим  времена  ,  сказал  :  «  Знание  - сила  .» 
Те  , кто вызвали  из небытия  фигуры  Дон  Кихота и  Дон Жуана  ,  -испанцы  , которые  соприкоснулись  с  целым  пластом  неизведанного мира  -  мусульманского .
Причём  Дон Гуана  вызвал  из  небытия  монах  ,  из  испанского  ордена  ,  который  выкупал    испанцев  из  мусульманского  плена  .
Сервантес  , автор  «Дон Кихота  «   был  в  подобном  плену  .
Беру  на  себя  смелость  определить  четвёрку  Германии  , которые  выработали  смыслы  именно  что  для  германского  мира  .
Первенство  принадлежит  без сомнения  Гёте  , который  писал  своего  «Фауста  «  почти  всю  жизнь  -  60  лет  . А  «Фауст  «  без  сомнения  создавал  самого  Гёте  ,  который  и  стал первым  в   поиске  смысла  в  том  пространстве  , которое  ранее  занимал  Бог  .
Затем  Шопенгауэр  , который  открыл  для  Германии  волю  к  власти  как  смысл  жизни  .
И  который  открыл  для  Германии  буддизм    как  пространство  для  поиска и  нахождения  смысла  .  И  если  Гёте  был  символическим  Фаустом  без  сомнения  ,   то  Шопенгауэру  удалсоь  стать символическим  Гамлетом  с  мучавшим  его вопросом  :  « Быть  или  не  быть  ?»
Фридрих  Ницше  окончательно  провозгласил  для  своего  времени  смерть Бога  .
И  был  несомненно  что  подобным  Дон  Кихоту  ,  боровшимся  с  идеей  Бога  .
И  ставя  на  место Распятого  Иисуса  Христа  Диониса  .  Так  он осмыслил  античность .
Впрочем  ,  он  как  раз  и  не  признавал  Сократа  ,  который  стал апологетом  знания  ,  по  его мнению  , и  вопринимал  только  досократиков  .
Так  что  свои  мельницы  он нашёл  и в  античности  .
Дон  Гуаном  германской  нации  несомненно  стал  Карл Густав  Юнг  .
Вообще  аналитическая  психология  первым  делом  в  поисках  смысла  нашла  именно  что сексуальность  в  человеке  .
Таким  же  образом  я  символически прочла  рассказы  Гессе  .
В  котором  были  увлечения  и  Гёте  ,и  Шопенгауэром  ,и  Ницше  ,и  Карлом  Юнгом  .
У  которого  он проходил  психологические  сеансы  .
И  потому  я  выбрала  читать  медиатативно  именно  что  Германа  Гессе  , впитавшего  все  эпохальные  традиции  германского  духа  ,а  не  Томаса  Манна  , который  предпочёл  Зигмунда  Фрейда  Карлу  Юнгу  .  И  не  Джойса  ,и  не  потому  ,что  он  был ирландец  ,  а  ещё  и  потому  , что  он  , взяв  деньги  у  леди  из  семейства  Рокфеллер  ,  создавшей  международный  успех  аналитической  психологии  Карла  Юнга  ,  который в  свою очередь   сотворил  себе  капище  на  берегу  озера  богу  гностиков  Абракасу  ,  так  вот  ,  Джойс  взял  деньги  у  семьи  Рокфеллер  , но  отказался  пройти  сенсы  у  Юнга  .
И  Юнг  40  лет  писал  «Красную книгу  «  ,а  «Красная  книга  «  создавала  самого  Юнга  .
А  Юнг  писал именно  что  о  Четверице  .
Так  вот  ,  я  выбрала  из рассказов  Германа  Гессе  те  , которые  описывали  символы  эпохи  :
Фауста  ,  Гамлета  , Дон  Кихота  и  Дон Жуана  .
Есть  у  Германа  Гессе  рассказ  ,  который  так  и называется  «Вечер  у  доктора  Фауста  « ,
несомненно  что  наполненного  всякими  чудесами  .
В  котором  доктор  Фауст  представляет  изобретения  Мефистофеля  .
И  я  просто  предоставлю  все  отрывки  , которые  я  выбрала  .
Пересказ  был  бы  гораздо  беднее  .
• «  Попробуем сегодня заглянуть в будущее. Парень изобрел тут нечто весьма занимательное и забавное, скажу я тебе. Подобно тому как он не раз являл нам в магических зеркалах героев и красавиц прошлого, теперь он соорудил кое-что для ушей, вот такой звучащий раструб, издающий звуки, которые будут звучать когда-то в будущем на том самом месте, где установлено звуковое приспособление.
• — А не может быть так, дорогой друг, что находящийся у тебя в услужении дух морочит тебе голову?
• — Не думаю, — отвечал Фауст, — для черной магии и будущее вполне доступно. Ты знаешь, мы всегда исходили из предпосылки, что все события в этом мире без исключения имеют причину и следствия. То есть будущее столь же мало поддается изменению, как и прошлое: оно также предопределено законом каузальности, и это значит, оно уже есть, только мы еще не можем его увидеть и попробовать. Подобно тому как математик и астроном может надолго вперед точно вычислить наступление солнечного затмения, точно так же можно было бы сделать видимой и слышимой любую другую часть будущего, если бы найти для этого соответствующий метод. Мефистофель же изобрел своего рода волшебную палочку для ушей, он построил ловушку, чтобы улавливать звуки, которые будут звучать здесь, в этой комнате через несколько столетий.
• предлагаю вам прослушать стихотворение, это творение Николауса Недотёпера, о котором с полным правом можно сказать, что он, как никто другой, вывернул наизнанку все нутро нашего времени, прозрев с необычайной остротой весь смысл и бессмыслицу нашего бытия.
• Задраив глаз, раздувши щеки-жабры,
С печной трубой наперевес,
Он кубарем штурмует храбро
Крутую лестницу небес.
В подкладку облака зашиты,
Барометр укажет верный путь,
А солнце золотым корытом
Плетется в небе как-нибудь.
• — Это ужасающе! Нет никакого сомнения в том, что человечество, о жизни которого мы только что получили представление, безумно. Это наши потомки, сыновья наших сыновей, правнуки наших правнуков, это они, как мы слышали, говорят сомнительные, печальные, безрассудные вещи, издают вызывающие оторопь крики, распевают бессмысленные идиотские стишки. Наши потомки, Фауст, кончат безумием.
• — Я бы не был столь категоричным, — отвечал Фауст. —
• Он повернулся в Мефистофелю:
• — Известно ли тебе что-либо об этом? Можешь ли ты сказать, что это за звуки мы слышали?
• — Мы слышали, — сказал Мефистофель с ухмылкой, — и в самом деле демонические звуки. Земля, уже сегодня на добрую половину принадлежащая дьяволу, к определенному времени станет его безраздельной собственностью, превратившись в часть, в провинцию преисподней. Вы, господа, довольно резко и отрицательно высказались о звуках из этого земного адища. Мне же милее всего, что и в аду будут звучать музыка и поэзия. Этим отделом заведует Велиал. По-моему, он справляется со своим делом совсем неплохо.»
Рассказ  « Внутри  и  снаружи  .» 
Который  можно  было  бы  причислить  к  занятиям  , которым  мог  бы  заниматься  Гамлет  .
Есть два  героя  :  Фридрих  -условный  Гамлет  и  Эрвин  - условный  его  друг    .
Фридрих  спрашивает Эрвина  после  того  ,  как  стеклянный  божок  , которого  тот  подарил  , разбился  .
И это  беспокоит  Фридриха :
«Новая  теория  познания  ?»
Эрвин  отвечает  : 
«  Это  древняя  и очень почтенная  теория  .
Имя  ей  - магия  .»
Фридрих  беспокоится  :
«  Фигурка  божка  теперь во  мне  .  Я  не  в  силах  больше  этого  вынести  .Объясни  мне  ,  как  снова  извлечь  его  наружу  .»
«  Божок  выйдет  наружу  .  Ты  сумел поверить в него  .
А  теперь полюби  его  . Он внутри  тебя  , но  пока  мёртв .
Разбуди  его  , заговори  с ним  ,  расспроси  его  .
Ведь  он   ты  сам  и  есть  !
Ты  ощутил  :  «Внешнее  способно  стать  внутренним  .
Тебе это показалось  адом . Пойми  , мой  друг  ,  что  это небо  !
Ибо то  , что  человеку  , а  , значит  и  тебе  предстоит  постичь ,   и  есть  небо !  До  сегодняшнего  дня  ты  был  рабом  своих  желаний  .Научись  быть  их  господином  .Это и  есть магия .»
Несомненно  , что  это похоже  на  сеанс  у  психолога  юнговской  школы  .
А  пациент  психоаналитика  и  есть  Гамлет  ,  он               сомневается :  Быть  ему  или  не  быть  ?
Хотя  в  рассказах  Гессе  есть  один  занимательный  ,в  котором   присутствует  директор  музея  из  Самарканда  ,  который  к  тому  же  охотился  на  Урале  ,  я  опущу  его  .
А  использую   рассказ  « Нищий  .»  , который  рассказывает  о  самых ранних  годах  самого  Германа  Гессе  , который  показывает  трогательный  образ  отца  Гессе  , которого  без сомнения  можно  было  бы  счесть  за  Дон  Кихота  .
Писатель описывает его  и  как  магистра игры  ,и  который  придумывал много  игр  и даже  опубликовал  их в  своей  книге .  Мне  непонятно  было  , как  сложилось  у  самого  Гессе  негативное  отношение  к отцу  .
И я  проследила  этапы  возникновения  и  усиления этой  ненависти  в  рассказе  Германа  Гессе  :   « Душа ребенка  «
Я  приведу  эти  этапы    :«  Проклятой и противной была эта жизнь, она была лжива и тошнотворна. Взрослые делали вид, будто мир совершенен и они сами — полубоги, а мы, мальчики, просто отребье. Эти учителя!.. Ты чувствовал в себе честолюбивые порывы, ты искренне, всей душой устремлялся к добру, пытаясь ли выучить греческие неправильные глаголы или содержать в чистоте одежду, слушаться родителей или молча, героически сносить любую боль и обиду, — да, снова и снова, пылко и благочестиво ты поднимался, чтобы посвятить себя богу, идти идеальной, чистой, благородной стезей к вершине, жить в добродетели, безропотно сносить зло, помогать другим — увы, снова и снова это оставалось попыткой, стремленьем, коротким вспархиваньем! Снова и снова, уже через несколько дней, о, даже через несколько часов, случалось что-нибудь, чему не следовало быть, что-нибудь скверное, огорчительное и постыдное. Снова и снова ты вдруг непременно падал с высоты самых упорных и благородных намерений и обетов назад, в грех и подлость, в обыденность и пошлость! Почему ты в душе так хорошо и глубоко понимал и чувствовал красоту и правильность добрых порывов, если вся жизнь (в том числе и взрослые) неизменно воняла пошлостью и неукоснительно вела к тому, чтобы торжествовали низость и подлость? Как это получалось, что утром в постели или ночью перед зажженными свечами ты связывал себя священной клятвой с добрым и светлым, призывал бога и объявлял вечную войну всяким порокам, а потом, может быть всего через несколько часов, самым жалким образом отступался от этого намеренья и обета, пускай лишь подхватив чей-нибудь соблазнительный смех или согласившись выслушать какой-нибудь глупый мальчишеский анекдот? Почему так? Неужели у других было по-другому? Неужели герои, римляне и греки, рыцари, первые христиане — неужели все они были другими людьми, чем я, лучше, совершеннее, без дурных желаний, наделенными каким-то органом, которого у меня не имелось и который не позволял им снова и снова падать с небес в обыденность, с величественных высот в болото низменного и жалкого? Неужели этим героям и святым был неведом первородный грех? Неужели все святое и благородное было уделом только немногих, только редких избранников? Но почему, если я, значит, не был избранником, мне все-таки были присущи это стремленье к прекрасному и благородному, эта неистовая, надрывная тоска по чистоте, по доброте, по добродетели? Разве это не насмешка? Неужели так заведено в божьем мире, чтобы человек, мальчик, носил в себе одновременно все высокие и все злые стремленья, чтобы он, существо несчастное и смешное, страдал и отчаивался на потеху взирающему на него богу? Неужели так заведено? Но тогда — разве тогда весь мир не дьявольщина, только того и заслуживающая, чтобы на нее наплевать?! Разве тогда бог не изверг, не безумец, не глупый, гадкий фигляр?.. Ах, и в те самые мгновенья, когда я не без сладострастья предавался этим мятежным мыслям, робкое мое сердце уже трепетало, наказывая меня за богохульство! Найти утешение у матери было проще и легче; но отцовское утешение было ценнее, оно означало мир с судящей совестью, примирение и новый союз с добрыми силами. После неприятных разговоров, расследований, признаний и наказаний я часто выходил из отцовской комнаты добрым и чистым, правда наказанным и отчитанным, но полным новых намерений, набравшись у могучего союзника сил для борьбы со злом. Я решил сходить к отцу и сказать ему, что мне плохо. Низ нашего дома был во владении матери и детей, там дышалось вольготно; здесь наверху обитали власть и ум, здесь были суд, и храм, и «отцовское царство».
• И когда меня казнят, когда я буду мертв и предстану перед вечным судьей, я тоже не склонюсь и не покорюсь. О нет, хотя бы он и был окружен всей ратью небесной, хотя бы так и сиял святостью и величием! Пускай он проклянет меня, пускай велит бросить в кипящую смолу — я не извинюсь, не унижусь, не попрошу у него прощения, ни в чем не раскаюсь! Если он спросит меня: «Ты сделал то-то и то-то?» — я воскликну: «Да, сделал, и еще не то, и хорошо, что сделал, и если смогу, сделаю это снова и снова. Я убивал, я поджигал дома, потому что это доставляло мне удовольствие и потому что я хотел поиздеваться над тобой и тебя позлить. Да, ибо я ненавижу тебя, я плюю тебе под ноги, бог. Ты мучил меня и терзал, ты дал законы, которых никто не в силах соблюдать, ты подговорил взрослых отравить жизнь нам, детям».
• Если он говорил «собака», я говорил «сука». Если он кричал «сволочь», я орал «сатана». Мы оба обливались кровью, не замечая этого, а наши слова нагромождали проклятье на проклятье, мы желали друг другу болтаться на виселице, сожалели, что у нас в руках нет ножей, чтобы всадить их друг другу в ребра и там повернуть, каждый поносил имя другого, его происхождение, его отца.
• Первый и единственный раз я вел такой бой до конца в полном упоении, со всеми ударами, со всеми жестокостями, со всеми ругательствами. Зрителем я бывал часто и часто с наслажденьем и ужасом слушал эти грубые, первобытные проклятья и непристойности; а сейчас я выкрикивал их сам, словно привык к ним сызмала и имел тут большой опыт. У меня из глаз текли слезы, а по губам кровь. Но мир был великолепен, в нем был смысл, хорошо было жить, хорошо было драться, хорошо было проливать свою и чужую кровь.
• О боже! Пахло строгостью, законом, ответственностью, отцом и богом. Я украл. Я не был раненым героем, который возвращается домой с поля боя, Я не был бедным ребенком, который, вернувшись домой, находит у матери блаженное тепло и сочувствие. Я был вором, я был преступником. Там, наверху, меня ждали не прибежище, не постель и сон, не еда и уход, не утешение, не прощение. Меня ждали вина и суд.
• — Слава богу, пришел! — с живостью воскликнула мать. Я понял — она беспокоилась обо мне. Она бросилась ко мне и в испуге застыла, увидев мое лицо и мою грязную, изодранную одежду. Я ничего не сказал и ни на кого не взглянул, но ясно почувствовал, что отец и мать выразительно переглянулись. Отец, сдерживая себя, молчал; я чувствовал, в каком он гневе. Мать занялась мною, мне вымыли лицо и руки, налепили пластырь, затем меня кормили. Сочувствие и забота окружали меня, я сидел молча, до глубины души пристыженный, ощущая тепло и наслаждаясь им с нечистой совестью. Затем меня отправили в постель. Я протянул руку отцу, не взглянув на него.
• Ни о чем другом я не думал, не томился, не тосковал, как о том, чтобы гроза разразилась, чтобы суд надо мной состоялся, чтобы все ужасное произошло наконец и прекратился этот нестерпимый страх перед ним. Я ждал всего, был готов ко всему. Пусть меня строго накажут, выпорют, арестуют! Пусть он заморит меня голодом! Пусть проклянет, выгонит из дому! Лишь бы кончился страх, кончилось ожидание!
• Вместо этого я лежал в постели, обласканный и любовно ухоженный, меня пощадили, меня не призвали к ответу за мои безобразия, и мне оставалось снова ждать и бояться.
Примерно таким чаще всего бывало и воскресенье, особенно когда приходилось идти в церковь или в воскресную школу, что, к счастью, требовалось не всегда. Свободный день приобретал из-за этого привкус обязанности и скуки. Да и во время семейных прогулок, даже если они часто и удавались, обычно всегда что-нибудь случалось, то ты ссорился с сестрами, то шагал слишком быстро или слишком медленно, то пачкал одежду смолой; без загвоздки дело, как правило, не обходилось. Мне предоставили выбор между церковью и воскресной школой. Я, как всегда, предпочел церковь. Там тебя по крайней мере оставляли в покое и можно было предаваться своим мыслям; да и эти высокие, торжественные стены с цветными окнами бывали часто красивы и величавы, и если ты, сощурившись, глядел через длинный, сумрачный неф на орган, перед тобой возникали порой удивительные картины, выступавшие из мрака органные трубы казались сияющим городом со множеством башен. К тому же мне часто удавалось, если церковь не была набита битком, часок почитать без помех какую-нибудь занимательную историю. Служба началась, я тоже пел строфы хорала, это была песня «Пастырь неустанный», которую мы и в школе выучили наизусть. Тут я снова заметил, как при пенье, а при замедленно-тягучем церковном пенье и подавно, строфа приобретает совершенно другой вид, чем при чтении глазами или наизусть. При чтении строфа была чем-то целым, имела смысл, состояла из фраз. А при пении она состояла из одних слов, фраз не получалось. Смысла не было, но зато слова, отдельные, растянутые напевом слова обретали какую-то странно могучую, независимую жизнь, часто даже отдельные слоги, сами по себе совершенно бессмысленные, обретали при пенье какую-то самостоятельность и законченность. В строфе, например, «Пастырь неустанный, сторож недреманный не смыкает глаз» при пенье в церкви не было ни связи, ни смысла, ни о каком пастыре, ни о каких овцах ты не думал, ты не думал вообще ни о чем. Но это вовсе не было скучно. Отдельные слова, особенно «недреман-ный», получали какую-то странную, прекрасную полноту, как-то убаюкивали, а «глаз» звучало таинственно и тяжело, напоминало «лаз» и какие-то темные, потаенные, полузнакомые вещи. Да еще орган!
А потом настала очередь городского священника и проповеди, которая всегда была непонятно длинной, и слушал я ее как-то особенно, то подолгу улавливая лишь звон говорящего голоса, похожий на колокольный, то вдруг очень отчетливо воспринимая отдельные слова вместе с их смыслом и стараясь подольше не упустить нить рассуждения.
• — Разве ты не покупал инжир у Хаагера? — спросил он. Я покачал головой.
• — Ах вот как, — сказал он внешне спокойно. — В таком случае можно вернуться домой.
• Он вел себя деликатно, он щадил меня на улице, на людях. Людей на нашем пути было много, то и дело с отцом кто-нибудь здоровался. Какая комедия! Какое глупое, бессмысленное мученье! Я не был благодарен ему за эту бережность.
• Он ведь все знал! И заставил меня попрыгать, заставил побарахтаться, как заставляют попрыгать пойманного мышонка, прежде чем его утопить. Да лучше бы он сразу, без всяких вопросов и допросов, стукнул меня палкой по башке, мне было бы это, право, милее, чем то спокойствие, та правота, с какими он тыкал меня носом в мое глупое вранье и медленно удушал. Вообще, пожалуй, лучше было иметь грубого отца, чем такого благородного и справедливого. Если отец, как это описывалось в брошюрках, со зла ли, пьяный ли, избивал своих детей, значит, он был не прав, и, терпя боль от побоев, можно было все же пожимать плечами и его презирать. С моим отцом так не выходило, он был слишком благороден, слишком безукоризнен, он никогда не бывал не прав. Перед ним ты всегда оказывался маленьким и жалким.
• Наверно, впервые за свою детскую жизнь я почувствовал, я почти отчетливо осознал, как ужасно могут не понимать, мучить, терзать друг друга два родных, полных взаимной доброжелательности человека и как тогда любые речи, любое умничанье, любые разумные доводы лишь подливают яду, приводят лишь к новым мукам, новым уколам, новым промахам. Как это так получалось? Но так получалось, так выходило. Это было нелепо, это было безумно, хоть смейся, хоть плачь — но было именно так. «
• Гордость  неимоверная  , можно  даже  сказать  , адская  .
• И  в  начале  повести  «  Дамиан  «  Гессе  вспоминает  детские  годы  ,  и  как   его  проступки  и  упорство  в  них  перечёркивали  все  старания  его родителей  , всю их  любовь  .
• И  , наконец  , Дон  Жуан  . Этому  образу    посвящены  два рассказа  , в  одном  монах  рассказывает  историю  о  поцелуе  , и  в  конце  он признаётся  самому  себе    том  ,  что  он  этот рассказ  выдумал  .
• Так  что  это рассказ  собственно  говоря  о несостоявшемся  Дон Жуане  .
• И  рассказ  «Казанова  исправляется  .»
• Да  ,  Дон  Жуан  не  дался  Герману  Гессе  .
• Рассказ  о Казанове  представляется  мне  игрушечным  театром  ,в  котором  фарфоровые  изящные  фигурки  произносят  изящные  фразы  .  Казанова  дал  обещание  аббату  монастыря  в  Германии  , у  которого  он исповедал  свои  грехи  в течении  нескольких  часов  ,  и  который  отпустил  Казанове  его грехи  ,  что  он  поселится  в  монастыре  как  послушник  на   10  лет  .
• И  аббат  обещает приехать за  ним  в  город  , где  Казанова остановился  ,  и  отвезти  его в  монастырь .
• Надо сказать  ,что Казанове  нужно  было  убежище  ,его  преследовали  .
• Но  …в  его  отель  вселилась  хорошенькая  женщина  .
• И Казанова  не  уехал  в  монастырь  ,а  остался  в отеле  , подвергая  себя  смертельной  опасности  .
• Так  , что ему  пришлось  спасаться  бегством , так  и не  добившись  взаимности  .
• Никакого  вызова  небесам  ,  никакого  поединка  с  небытиём  ,  Казанова  Гессе  спасается  бегством  .
• Он  абсолютно  бессмыслен  и  безжизнен  , как  фарфоровая  статуэтка  .
• Ибо  Дон  Жуан  не  сексуальный  маньяк  ,  как  и  Карл  Густав  Юнг  .
• Он  - человек  , придавший  смысл  сексуальности  в  борьбе  с  образовавшимся  небытием  на  том  месте  , на  котором  ранее присутствовал  Бог  .
• Отвергающий  Бога  в  гордости  своей  упорно  .