Дети голодного года

Как Зойка, Дуська и Стёпка из деревни в город шли
 
В доме моей бабушки Марфы хранилась дореволюционная фотография — чёрно-белая, большого формата, на картонной подложке. На фоне грубо сработанного бревенчатого сруба, законопаченного сухим мохом, с маленькими окошками и с драночной кровлей было запечатлено пятеро людей и две лошади. В первом ряду сидели на скамейке похожие лицами девушка и женщина в платках, за их спинами, положив им на плечи свои руки, стоял бородатый мужчина в картузе с лаковым козырьком, по обе стороны от него — два парня, державшие под узцы коней. Одежда этих людей была не крестьянской, а скорее мещанской, особенно выделялись войлочные широкополые шляпы на парнях, отчего они были похожи на американских ковбоев. Это были Марфа во девичестве, её мать, имя которой утеряно для истории, отец Матвей и двое работников, левому из которых имя Григорий.
Марфа, Григорий и Матвей могли бы стать персонажами первой отечественной «мыльной» оперы. Но, зачем нам, граждане, чужая Аргентина? Я сам расскажу вам про них.
Бабушка Марфа была женщиной неразговорчивой, и тому были свои причины — и характер её суровый, и жизнь её тяжёлая. Историю моей семьи по материнской линии я узнавал от её дочери, а моей мамы — Зои Григорьевны Гончаровой (в девичестве — Фисенко), 1920 года рождения.
Мой прадед Матвей Чагин был золотопромышленником. Громко сказано? Слово «золотарь» в то время было синонимом слова «ассенизатор», и назови кто так  Матвея, то получил бы от него по мордасам. Маленький прииск на ручье в верховьях Зеи, разрабатываемый кайлом, таратайкой и бутарой, давал прибыль небольшую, но достаточную, чтобы лет за десять жизни и работы в тайге, поднакопить деньжат и переехать на место жительства в Благовещенск, где открыть какое-нибудь дело вроде продуктового лабаза, постоялого двора или сразу того и другого.
В тот самый миг, когда фотограф снял с объектива крышку и поджёг магний, не подозревал Матвей о том, что его уже постигло горе — единственная дочь Марфа, умница, красавица, рукодельница, взяла да и втрескалась по уши в работника Григория. Матвею бы покочевряжиться для порядка — добиться, чтобы молодые у него в ногах поползали, да и дать им своё родительское благословение. Правда, у отставного солдата Фисенко, только что вернувшегося с германской войны, ничего нет — гол как сокол. Но он не пьяница и не лодырь, а богатство дело наживное. Но враг рода человеческого застил Матвею разум, и жениху не оставалось ничего другого, как украсть невесту при её полном на то согласии. Так и оказались молодые в селе Андреевка Тамбовской волости Амурского уезда Амурской области, где крестьянствовали родители Григория.
А Матвею не довелось стать купцом и походить в касторовом котелке, в жилетке с кармашком для часов на цепочке и при самих часах «Буре». Скоро грянула Великая Октябрьская социалистическая революция, и как эксплуататорский элемент счёл он за благо вместе со своей супругой возвратиться в Тюмень, откуда они после русско-японской войны приехали на зейские прииски, и сидеть там тише воды, ниже травы. На этом их следы теряются.
Из очерка об истории села Андреевка на сайте администрации Ивановского района Амурской области
«Село было основано в 1865 году молоканами Тамбовской губернии, названо по имени первого поселенца Андрея Буянова.
К началу 1915 года число дворов в Андреевке было 125, жителей — 1070 человек. В крестьянских хозяйствах содержалось 938 лошадей, более 700 голов крупного рогатого скота и столько же овец, коз и свиней. Общая площадь посевов составляла 5887 десятин. В селе были школа, паровая мельница, три торговых лавки и два промышленных предприятия. Главным занятием жителей Андреевки были земледелие и извоз.
В 1889 году крестьяне села Андреевка собрали по 67,5 пуда пищевого хлеба на душу населения. По расчетам того времени на душу в год требовалось для пропитания 20 пудов зерна и еще 4 пуда семян на посев. Излишки хлеба закупали казна и администрация золотых приисков».
Из главы «Амурские помещики» книги «По новым местам: Очерки и путевые заметки. 1901 – 1903» Александра Аркадьевича Кауфмана, видного российского экономиста и статистика
«"Молокане уж такой народ, нет денег, так найдут ": молотилки " почесть что в каждом дворе ", у богатых дорогие, с веялкой, у менее состоятельных — подешевле, сноповязалок в 1900 году работало двадцать, весною 1901 году куплено ещё за пятьдесят, рядовые сеялки, сортировки, косилки и т. п… Проезжало, говорят, по области чрезвычайно высокое местное начальство. Местные власти на показ ему велели тамбовцам выстроить в шеренгу все машины — начальство так и развело руками!..»
Гражданскую войну и зазейское кулацкое восстание моя мама, которая тогда ещё даже пешком под стол не ходила, помнить не могла, и мне рассказала то, что сама слышала от взрослых. Григорий, как и почти все андреевские мужики, не воевал ни за красных, ни за белых. Дом, хозяйство, жену, детей малых, скотину ведь не бросишь. Воюющие стороны одна другую истребляли нещадно, а мужиков безпричинно не трогали. Россия всегда на мужике держалась. Зашли в деревню красные партизаны или чоновцы, мужики должны им обеспечить постой, провизию и фураж. Пришли колчаковцы или японцы, и у них к мужикам те же требования. 
Мой дед с весны до осени трудился в поле, а зимой, чтобы не лежать без дела на печи, подрабатывал где и как придётся. Как-то на лесоповале придавило Григория упавшей сосной, в результате чего он лишился по колено одной ноги. На деревянном протезе много не наработаешь, а детишек уже было четверо — Гошка, Зойка (моя будущая мама), Дуська и Стёпка. Пораскинул Григорий умом, и занялся исконно приамурским народным промыслом — контрабандой. Власти, царская ли, советская ли, смотрели на это занятие местного населения сквозь пальцы. В каждой деревне был, как сейчас сказали бы, «челнок», который собирал заказы односельчан и ехал на конных санях через Амур, где по сносным ценам покупал всё необходимое. А потом с небольшой наценкой перепродавал привезённые товары — в основном текстиль и обувь — своим соседям. И все были довольны. 
Пограничная идиллия продолжалась до 1932 года, когда в Маньчжурии японцы создали крайне враждебное к Советскому Союзу марионеточное государство Маньчжоу-Диго. О тревожной ситуации того периода можно узнать из воспоминаний знаменитого пограничника Никиты Карацупы, который в одиночку с винтовкой наперевес и с верным псом Индусом на поводке пачками задерживал диверсантов и контрабандистов. С той поры и пошло гулять выражение: «Граница на замке».
Из соседней деревни вернулся сосед, бывший там на похоронах. Он рассказал, что по району проводятся массированные обыски — ОГПУ ищет и забирает тех, кто ездит в Китай. Завтра спозаранку будут в Андреевке. У Григория оставались непроданными по штуке чесунчи (ткань из дикого шёлка) и китайки (лёгкая хлопчатобумажная ткань) и дюжина шёлковых платков. Сначала он хотел спрятать контрабандный товар где-нибудь в огороде, но потом передумал и решил не рисковать — сжечь улики в печке. Материю жгли с женой по очереди. Марфа сменила Григория, который лёг спать, после полуночи. Она села на скамеечку перед топкой печки и стала ворошить обуглившуюся чесунчу кочергой, чтобы лучше горела. Когда очередь дошла до цветастых шёлковых платков, Марфе стало жалко сжигать столь дорогие и красивые вещи. И она, дура-баба, не сказав мужу, спрятала эти платки в подполе, завернув их в грязную тряпку и затолкав в отдушину.
Утром, как и ждали, в деревню нагрянули незваные гости. И прямиком к дому Фисенко — кто-то из своих деревенских навёл. Чекисты понимали, что слово доносчика к делу не пришьёшь, нужны вещественные доказательства. Искать спрятанное, надо отдать должное их мастерству, они умели, и скоро шёлковые платки лежали на столе и были записаны в протокол.
Григория привезли в Благовещенск, посадили в тюрьму и в круговерти дел забыли о нём на полгода. На первом же допросе следователь понял, что опера перестарались, арестовав мелкого спекулянта китайскими товарами, и дела о контрабанде, тем более, о шпионаже в пользу Японии, заводить не стал. А может, он просто пожалел одноногого многодетного мужика, который не от хорошей жизни преступил закон. Так или иначе, но следователь отпустил Григория на волю, на прощание пригрозив ему самолично выдернуть другую ногу, если тот возьмётся за старое. Казалось бы, Григорий отделался лёгким испугом. Ан, нет, он уже был строго наказан — подцепил в тюрьме туберкулёз. Вернувшись домой в начале сентября, мой дед сгорел от чахотки и помер в конце декабря 1932 года.
Заголовок, подзаголовок и эпиграф статьи-передовицы газеты «Советская Сибирь» от 29 декабря 1932 года
«Создан и упрочен новый колхозный строй»
«Рабочий класс под руководством ленинского ЦК во главе с тов. Сталиным, объединив миллионы трудящихся и крестьян, перевыполнил пятилетний план строительства совхозов, МТС и колхозов»
«Великое значение  колхозов в том именно и состоит, что они предоставляю основную базу для применения машин и тракторов в земледелии, что они составляют основную базу для переделки крестьянина, для переработки его психологии в духе пролетарского социализма». И. В. Сталин. (Из речи на конференции аграрников-марксистов)»
Из спецсообщения секретно-политического отдела ОГПУ СССР об острых продовольственных затруднениях и голоде в Амурской области:
«2 апреля 1933 г.
Совершенно секретно
В некоторых районах Амурской обл. (на Дальнем Востоке) наблюдаются острые продовольственные затруднения.
Тяжелое положение со снабжением создалось в сельских местностях Тамбовского р. На почве голода было 5 случаев смерти колхозников. В ряде мест в пищу употребляются трупы павших животных. 
Менее напряженное, но всё же тяжелое положение с хлебом в Михайловском, Свободненском и Завитинском районах. Колхозники употребляют в пищу муку, полученную от размола отбросов зерна, негодную к употреблению. В ряде сел этих районов колхозники вместо хлеба получают сою.
В с. Красный Яр колхозница Черемисина выступила на общем собрании с заявлением: "Советская власть дала женщине облегчение, муки нет, хлеб печь не надо, вот какое облегчение. Долго ли это будет?"
Создавшееся положение создает реальную угрозу посевной кампании. Отмечаем тенденции использования посевного материала для потребления в пищу. Даны указания о принятии мер к предотвращению могущих быть массовых выступлений и эксцессов.
В связи с продзатруднениями в областном центре Благовещенске наблюдается массовое скопление семей кулаков, исключенных из колхозов и прочих контрреволюционных элементов. В феврале мес. из с. Верхюртун в Благовещенск прибыли 37 семей репрессированных кулаков.
Члены семей кулацкого контрреволюционного актива в виде демонстративных протестов оставляют детей в учреждениях с записками такого содержания: «Примите голодных детей, выселенных из коммуны. Отец арестован, мать голодная, не может ходить».
23 марта в комендатуре Амурского облотдела ГПУ с аналогичного содержания записками оставлены 8 детей кулаков, арестованных за активную организованную контрреволюционную вредительскую деятельность. Меры приняты».
После Рождества Марфа провела продуктовую ревизию. В подполе осталось пудов шесть картошки, квашеной капусты на треть кадки, косичка лука, бутыль-четверть постного масла и куль ржаного зерна. По всему выходило, что съестных припасов не хватит до молодой картошки, да и сеять было нечего. Гошка, если повезёт, поймает в петлю зайца, тогда в доме пир горой. Но в ту страшную зиму и зверьё куда-то пропало. Марфа понимала, что она и её дети не доживут до урожая 1933 года — все умрут от голода.
Родители Григория уже давно померли от старости. Его старшая сестра Екатерина с мужем и детьми перебралась в Благовещенск. И моя бабушка приняла решение о переселении семьи в город, где продуктовое снабжение было получше, чем в деревне. Сама она, будучи на сносях, решила сначала родить ребёночка, покормить его грудью, и уже потом идти с ним в город. В первых числах мая Марфа собрала детей и сказала им:
— Переезжаем в Благовещенск. Первыми завтра пойдут Зойка, Дуська и Стёпка. Гошка останется со мной — без помощника мне никак не обойтись. Как разрожусь, придём и мы. Зойка у вас старшая — слушайтесь её, как меня. Дойдёте до Толстовки и попроситесь там на ночлег. Хозяевам дворов говорите: «Мы сироты, идём в город к тётке. Пустите переночевать. Еда у нас своя». Кто-нибудь да пустит. На следующий день дойдёте до села Волково, там спросите дорогу к Зейской переправе. На пароме детей перевозят бесплатно. В городе найдёте улицу Свободную, там спросите, где дом Поляковых. По дороге не пейте воду из болота, только из реки или колодца. Вот вам мешочек муки, попросите хозяйку сварить вам затируху.
Номер тёткиного дома в Благовещенске Марфа им не сказала. Она и сама его не знала. Думала, в городе, как в деревне — спроси любого прохожего, где живёт человек с такой-то фамилией, и он тебе покажет его дом. Хорошо, хоть название улицы у неё было записано. Поляковы жили в самом конце улицы Свободной, пересекавшей Благовещенск с востока на запад, где дома уже заканчивались.
Открываю в интернете гугл-карту, прокладываю маршрут Андреевка — Толстовка —Благовещенск. Расстояние — 55 километров, время пешего хода — 10 часов 15 минут.   
На мой вопрос, что ей особенно запомнилось в том путешествии, моя мама ответила:
— Чудо видели.
— ?!
— Когда проходили Волково, животы у нас уж подвело, а куска хлеба никто не подаст. Обгоняет нас на подводе, груженной мешками, мужик. Я ему: «Дяденька, подвезите до переправы». Он в ответ: «Не баре, пешком дойдёте». Идём дальше, я вслух мечтаю: «Вот бы упал с неба мешок сои». Видим, впереди на дороге что-то лежит. Походим ближе — куль полный. (Вот вам и чудо!) Что в нём, мы не знаем, а развязать боимся. Обратно скачет на коне без седла тот самый мужик. Он куль на спину коня забросил и повёл его на поводу к оставленной телеге. А нам говорит: «Ладно уж, до Заречного вас довезу». В Заречном был хлебоприёмный пункт, он туда колхозную сою вёз сдавать. Мы слезли с телеги и пошли дальше — уже совсем рядом Зея была. Вышли мы на берег. У причала стоит баржа, рядом с ней коптит дымом небо колёсный пароход-буксир. На барже уже стоит несколько конных подвод, на своей поклаже сидят мужики и бабы. Когда мы подошли к сходням, контролёр сказал: «Эти пусть проходят, а ты уже большая — надо билет купить». Я в рёв — денег ни копейки. Он смягчился: «Проходи». Взошли и мы на баржу, и паром повёз нас в Благовещенск.
Представляю, сколько радости было у Екатерины и её мужа, когда к ним, вдобавок к своим пятерым малым детям, неожиданно заявились ещё три лишних рта. И это, напоминаю, в голодный год. Но приняли Поляковы племяшей — родная кровь. Тогда люди были совсем другие — стариков и детей, как сейчас, в богадельни и сиротские приюты не сдавали.
В июне пришли и Марфа с четырнадцатилетним Гошей. Младенца с ними не было. Народившийся мальчик был слабеньким, а у Марфы от недоедания и переживаний сгорело грудное молоко. Пососал безгрешный ангелочек хлебного мякиша через тряпочку, да и прибрал господь его чистую душу.
Марфа устроилась рабочей на лесозавод и с первой зарплаты купила там горбыля и опилок. Построили новосёлам избушку-засыпушку четыре на шесть метров с холодными сенцами. Ещё и печка место занимала. Может, потому Марфа и не вышла повторно замуж — со своим домом мужичок не попался, а к себе хахаля было некуда привести.
— В городе тоже голодно было? — спрашиваю я.
— Голодно, но не так, как в деревне. На базаре можно было, правда, втридорога, купить и хлеб, и молоко, и даже мясо.
 Мама продолжает рассказывать, как они пережили голодуху:
— Летом за городом собирали грибы, орехи. Зимой ходили на Асташинские озёра выдалбливать изо льда ротанов. Весной, когда оттаяла земля, на чигиринских полях копали мёрзлую картошку, оставшуюся после прошлогодней уборки, жарили из неё драники.
— А почему осенью эту картошку не копали, когда она ещё не замороженная была?
— Осенью было нельзя, считалось кражей колхозного урожая.
— Собак ели?
— Приходилось. Стоит на базаре мужик, продаёт какое-то мясо. Его спрашивают: «Собака?» «Барсук», — врёт не моргнув. Мы-то барсучье мясо могли отличить от собачатины. Отец барсучьим жиром лечил туберкулёз.
Помолчала, вспомнила ещё:
— И молокане нас немного подкармливали.
— Это как?
— В Благовещенске тогда жило много молокан. Мы прослышали, что всех приходящих на их молельные собрания сладким чаем с белым хлебом угощают. Придём, их песнопения послушаем, потом вместе с ними поедим. 
Во время того исторического для моей семьи перехода из Андреевки в Благовещенск Зое было двенадцать лет, Дусе — десять, Стёпе — восемь. Вы своих детей такого возраста отпустили бы в пешее путешествие на два дня? Без смартфона, посредством которого вы можете общаться с ними в любое время суток в онлайн режиме аудио и видео.
У меня в знакомых есть семейная пара моего возраста. Есть у них сорокалетняя разведённая дочка, и чтобы не мешать ей опять выйти замуж и начать новую семейную жизнь с чистого листа, они взяли к себе её сына, а своего, стало быть, внука. Сидим мы как-то у них днём, подчёркиваю, днём, а не вечером, и бабушка через каждые четверть часа набирает номер телефона внука. А тот не отвечает. Бабушка волнуется и уже звонит ему через каждые пять минут. А в ответ, как в той песне, — тишина. Бабушка, а потом и дедушка, уже паникуют — скоро начнут звонить в полицию, чтобы заявить о пропаже ребёнка. Хотел я им сказать: «Не драматизируйте так ситуацию. Быть может, у него в телефоне аккумулятор сел или не слышит он сигнала вызова». Но промолчал, ибо понимал, что бесполезно их успокаивать. И тут заявляется этот самый внук. Не первоклашка, как я думал, а вьюноша в возрасте семнадцати лет ростом под метр восемьдесят. Ему через год в армию идти, он примет присягу и получит оружие. Он уже запросто может сделать их прабабушкой и прадедушкой, а они всё хотят кормить его с ложечки манной кашей.
Нет уже в живых никого из тех, о ком я вам рассказал. И с каждым годом я всё острей чувствую перед ними свою вину. За то, что живу один в комнате такой же площадью, какой был их дом, в котором они теснились впятером. За то, что частенько выбрасываю испортившиеся продукты и старую одежду. За то, что вообще живу на этом белом свете.