Корочки

Памяти моей бабушки посвящаю.

Моя бабка по матери, Елена Николаевна Мистрова, была человеком незаурядным. Вся её жизнь была настолько необычной, что могла бы послужить основой для написания какого-нибудь эпического литературного произведения или сценария художественного фильма. Родилась она в Санкт-Петербурге в обедневшей дворянской семье. Матушка её, Александра Аникетовна Соловьёва-Жукова, была когда-то одной из первых выпускниц Бестужевских курсов, обстоятельство, которое в своё время  стало предметом семейной гордости. Упоминание об этом факте биографии моей прабабки передавались по женской линии из поколения в  поколение, пока и не прекратилось на моих детях. О чём может им сказать словосочетание "Бестужевские курсы"? Я даже не уверен в том, что такой  достойный гениалогический нюанс заставит кого- то из них поискать информацию по этому поводу в Гугле. Отец Елены Николаевны, грузин, офицер царской армии, покончил с собой, так, что воспитывалась бабка отчимом, о котором мне почти ничего неизвестно. Был он то-ли актёром, то-ли режиссёром какого-то театра. В 1917 г. бабкина семья срочно покинула Питер и перебралась в г. Ревель. Причиной бегства стал октябрьский переворот, навсегда изменивший судьбы моих предков, как и многих миллионов других людей. Бабка, будучи ребенком в эти трагические дни, потрясшие мир, впоследствии вспоминала отъезд в Эстонию так: "Блистательная столица Российской империи была  заплёвана семечками, кругом слышалась площадная брань и по улицам слонялись пьяные матросы. Мы без лишних сборов, не успев снять семейные фотографии со стен нашей квартиры, поспешили покинуть город"... В шестидясятые бабушка приезжала в Ленинград, нашла родительский дом и просила у новых жильцов отдать ей эти фотографии, всё ещё украшавшие стены квартиры. Увы, ей было отказано. Вероятно в силу того, что элегантные дамы и господа на старых фото воспринимались новыми жильцами уже за своих собственных родных, что, должно быть, придавало дому всегда  модный в Питере флёр "балов, красавиц, лакеев, юнкеров и вальсов Шуберта, и хруст французской булки..."
После Эстонской гимназии,   продолжила образование бабка уже в Сорбонском университете, и в конце концов окончила там химический факультет. Во Франции, обладательница нансеновского паспорта, моя бабка задержалась на 20 лет. Там она и вышла замуж за моего деда, польского еврея, трудилась на ниве химических наук, родила трёх дочерей. Во время Второй Мировой войны она  воспитывала дочерей одна, так как дед был помещён в трудовой лагерь. Со слов бабки, избежать смерти тому позволил английский паспорт, полученный дедом в Палестине во время  Британского мандата. С её слов немцы почему-то "заигрывали" с британцами и относились к её гражданам с некоторым пиететом. Тем не менее, живя в условиях нацистской оккупации с тремя девочками, дочерями еврея, бабушка всегда носила с собой ампулу цианистого калия, готовая к тому, чтобы быстро покончить с дочерьми и собой, приди за ними немецкие власти. Но соседи, знавшие о том, кто отец девочек, немцам их не сдали...
По окончании войны дед был освобождён на волю, и вся семья, преодолевая немалые трудности вернулась в Эстонию, к тому времени уже республику Советского Союза. Что побудило их к такому опрометчевому решению, для меня и сегодня является загадкой. Утешительное объяснение моей тётушки Нины   ( "Зато, благодаря переезду в СССР, смог родиться ты, Саша") света на такое коленце в истории семьи не пролило. В Эстонию семью не пустили, и они некоторое время жили в Крыму. Там девочки быстро отучились от французского языка, отказавшись говорить на нём даже дома. Зато в школе были приучены благодарить по поводу и без  великого кормчего. После домашнего обеда вставали из-за стола и торжественно произносили:"Спасибо за вкусный обед товарищу Сталину " Осторожно, не в обиду вождю партии большевиков бабушка наставляла дочек словами; "Ну, это вы в школе товарища Сталина благодарите, а дома говорите спасибо маме".
В Крыму остаться не получилось, и, в результате недолгих скитаний, бабушка с детьми оказалась в Восточной Сибири в городе Усолье, где и было самое подходящее место для не самых благонадёжных советских граждан. Снова одна, т.к. дед, оставив семью, перебрался в Красноярск, где работал какое-то время техническим переводчиком. Так или иначе, жизнь продолжалась, хотя и не стала легче. Бабка, доктор химических наук с дипломом Сорбонны, работала инженером-технологом на спичечно-махорочной фабрике. В обязанности ей, в частности, вменялась дегустация табака. Бабка курила его в огромных количествах до полного изнеможения, переложив ведение домашнего хозяйства на плечи подрастающих дочерей. В годы Хрущёвской оттепели семья в неполном своём составе снова перебралась в Эстонию. В Сибири осталась только моя вышедшая замуж мать и прабабушка.  Александра Аникетовна была похоронена в Усолье.
Последние годы жизни дед с бабкой провели в двухкомнатной квартире кооперативного дома в г. Нарва. Они практически не общались между собой, оставаясь каждый в своей комнате и не сталкиваясь на кухне, которую посещали в разное время поочерёдно. Бабушка была душой многоквартирного дома. Соседи приходили к ней с самыми разными бытовыми проблемами, а часто - просто поговорить и излить душу. Среди прочих талантов бабки я помню её художественные способности. Когда-то она занималась  оформлением русской православной церкви в г. Безансон. В 80-е годы эта церковь , говорят, ещё хранила все бабкины фрески. В своей комнате на полу с фанерным покрытием с помощью масляных красок изобразила бабка ковёр с цветочным орнаментом. Рисунок имитировал тканную структуру и стёжки нитей настолько достоверно, что некоторые подслеповатые  жительницы дома, приходившие к бабке со своими жилищно- кооперативными проблемами, бывало, пытались уложить на место кокетливо загнувшийся уголок ковра.
Самым же замечательным бабкиным талантом был талант рассказчика. Багаж воспоминаний из долгой и насыщенной самыми невероятными событиями бабушкиной жизни был неисчерпаем. Мы с моими кузенами слушали её истории с замиранием сердца. Иногда, для того, чтобы вытянуть из бабушки очередной рассказ, мы предпочитали оставаться с ней и принебрегали возможностью отправиться на Усть-Нарвский пляж со всеми его соблазнами, которые сулили морские волны, июльское солнце, тёплый песок и Пепси в ближайших киосках под сенью Шишкинских сосен.
Бабушка традиционно сидела на своей кушетке, с клетчатым покрывалом и раскладывала на столешнице перед собой карточный пасъянс "Четыре короля на могиле Наполеона". Согбенные её плечи покрывала тёмно-серая шерстяная шаль, а столешница с ровными рядами игральных карт, пепельницей и затухающей на её краешке папиросой Беломорканал освещались тёплым красно-коричневым абажуром. Абажур этот, кажется, никогда не выключался, а папироса, периодически раскуриваемая вновь и вновь, никогда ни кончалась.
- Бабушка, расскажи что-нибудь.
- Езжайте-ка вы на море, ребята. День сегодня жаркий, в такой день негоже дома сидеть. Идите купаться. Лето быстро пролетит, так вы и загореть не успеете.
- Ну бабушка, ну пожалуйста!
- Ребята, ну как вам рассказывать? Прошлый раз я из-за вас перед Ниной глупый вид имела. Мы же договорились: я вам рассказываю, а вы не обезьянничаете. А вы что?
Накануне бабушка делилась с нами некоторыми проделками из своего детства. В стремлении прогулять занятия воспитаницы гимназии придумывали разные трюки. Среди прочих, в частности, был такой: девочки набивали   себе кисти рук и предплечья  жёсткой платяной щёткой, и энергично затем вращали и махали руками с тем, чтобы вызвать к ним прилив крови. Множественные микро травмы, причинённые жёсткими и острыми концами щёточного ворса, проявлялись на коже рук мелкоточечной геморрагической сыпью. Такая находка вызывала панику у родителей девочек, ребёнка в школу не вели, а вели к врачу. Последний только разводил руками и прописывал домашнее наблюдение до исчезновения сыпи. Рассказывая внукам о том, какую пользу можно извлечь из казалось бы бесполезного предмета родительского гардероба, бабка взяла с нас торжественное обещание никогда этот трюк со щёткой не пробовать на себе. Мы торжественно поклялись и тут же заперлись в ванной комнате, чтобы от души наколоть друг друга щёткой до настоящего диапидезного кровотечения.
- Ну, бабушка, ну...
- Хорошо, хорошо. Что бы вам рассказать, чтобы не подать дурного примера?
-  А можешь что-нибудь страшное?
- Мальчики, ваша бабка прожила долгую жизнь и всякого повидала, были в её жизни и страшные истории. Давайте, я вам в следующий раз одну такую расскажу. О-очень страшную. А пока оставьте свою бабушку в покое. Езжайте-ка вы в Усть-Нарву, а я отдохну без вас. Может быть будет у нас вечером время.
Поныв ещё немного из наших детских соображений приличия, мы с Димкой скидали в сумку купальные принадлежности и отбыли в направлении ж.д. вокзала, откуда к морю отправлялся автобус. Провожая, нас взглядом, бабушка привычными и неторопливыми движениями готовила к раскуриванию очередную папиросу, заполняя её мундштук небольшим комочком ваты и разминая табак аккуратными вращательными движениями кончиков своих пальцев...
   Солнце садилось где-то за крышами Нарвской пятиэтажной застройки семидесятых годов. Деревья в небольшом парке напротив окон бабушкиной квартиры, облака в небе, сам воздух покрылись лёгкой патиной закатного золота. По земле поползли длинные тени домов. Облепив бабушку с двух сторон, мы сидели на клетчатом пледе её кушетки и горели от предвкушения. Бабушка начинала рассказ. Усталыми и задумчивыми глазами она смотрела прямо перед собой. Сейчас, когда я рисую в своём воображении эту сцену, мне кажется, что спокойно-созерцательный взгляд её был направлен куда-то в себя, в глубь своих воспоминаний и размышлений.
- Как бы это ни прозвучало странно для вас, ребята, когда-то жизнь человека заканчивается. Люди уходят, ваша бабушка, тоже когда-то умрёт, и некому будет делиться с вами историями её жизни. Что ждёт нас после смерти, не знает никто. Но случается, что после того, как человек покидает этот мир, остаются его "корочки". Каким-то непостижимым образом сохраняется эффект его присутствия. Иногда можно слышать звук его шагов, знакомое покашливание, а то и неожиданно промелькнёт его тень. Лишь краем глаза можно заметить и узнать знакомые очертания, прежде чем успеют они исчезнуть. Таковы они "корочки"... Когда-то ваша бабушка была молодой и привлекательной женщиной. За долго до того, как познакомилась она с вашим дедом, дружил с ней один молодой человек. Звали его Борис. Случилась эта история в Ревеле, так когда-то назывался город Таллин, ещё до того, как я уехала учиться во Францию. Жил Борис в маленькой квартирке-студии вместе с матерью. Бедная женщина была не в своём уме, не смирившись со смертью мужа, отца Бориса. До своей кончины Борин отец работал священнослужителем в Таллинской православной церкви. Работа его хорошо оплачивалась, и родные священника, люди лишённые какого-либо достатка, жили во многом за его счёт. Больше всех зависима от денег священнослужителя была его мать, то есть бабка Бориса. Женщина крайне неприятная и злая, была она из породы людей, про которых говорят "божий одуванчик": маленькая и тщедушная. Она долгое время буквально выжимала деньги из Бориного отца, пользуясь его алкогольной зависимостью. Человек он был слабый и противостоять  матери, которая старалась споить его, он не мог. В конце-концов священник умер от алкоголизма, а вскоре умерла  его ведьма - мать. Мать Бориса перенести смерти мужа не смогла и помутилась рассудком. В своей безумной ненависти к покойной уже свекрови она, бывало, разражалась  в её адрес проклятиями и мольбами о карах небесных. Ваша бабушка была посвящена во все перепетии той  семейной истории и жалела Бориса. Однажды я гостила у него дома и припозднилась. Возвращаться было поздно, и я осталась переночевать с Борисом и его безумной матерью. В темноте сгустившихся сумерек мы улеглись спать и уже готовились отойти ко сну, когда мать Бориса начала свои тихие причитания и угрозы в адрес женщины, погубившей её мужа и разрушевшей её собственную жизнь. Борис молчал, молчала и я. Проклятия матери становились громче и громче. Срываясь то на рыдания, то на смех, она обращалась к покойнице так, как буд-то вызывала ту на диалог, требуя признания вины и мольбы о прощении.
- Ведьма, ты же прекрасно понимала, что ты с ним делаешь. Но нет, деньги были для тебя важнее собственного сына. Ты убила его и трусливо избежала моих слёз. Ты не умерла, нет! Ты просто испугалась, ты боишься меня, ты прячется от моего гнева! Мерзкая, трусливая тварь, я достану тебя, тебе не скрыться, даже там ты не спрячешься от меня!
Резко ускорившись в темпе, мать Бориса уже не причитала: в полный голос она выкрикивала свои обвинения и призывала старую ведьму к ответу.
- Гадина, я жду тебя, как же я жду того, что смогу сказать тебе в лицо, как я ненавижу тебя! Не трусь, не прячься от меня в темноте, тебе от меня никуда не деться!
Внезапно женщина умолкла, и в оглушающей тишине, оцепенев от животного страха, я услышала неритмичное шаркание ног, доносившееся из прихожей. Я ничего не соображала. Одна лишь мысль была у меня в голове. Липкая как страх мысль: " Кроме нас в доме никого нет, никого быть не должно, но за матовым стеклом двери в прихожую стояла ОНА. Все мои чувства обратились в слух. Шаркающих шагов какое-то время не было слышно, и вдруг воплощением непередаваемого ужаса раздался характерный скрип ногтей по рифлёному дверному стеклу.
- А-а-а! Явилась ведьма! Иди ко мне, я жду!
- Мама, прекрати, сейчас же прекрати это! - подскочивший Борис набросился на мать и, прижав к её лицу подушку,  заставил её замолчать...
   Как будто вспомнив о чем-то, бабушка встрепенулась и потянулась за переставшей дымить папиросой.
- В отличие от сигарет, папиросы предоставленные сами себе, всегда гаснут. Благодаря этой их особенности одну папиросу я могу курить пол-дня.
- Бабушка, это ведьма пришла с того света?
- Глупости, мальчики. Никто с того света не пришёл. Это "корочки", это всего лишь "корочки".