Беженцы. От старта до финиша

  08.10.2020 года.               

 Беженцы. От старта до финиша.

  Бег. Бегуны бегут от старта до финиша ради приза. Беженцы бегут от смертельной опасности, куда глаза глядят до безопасного места ради сохранения жизни. Такими мне с детства представлялись устремления беженцев. Летом 1941 года к нам в город Сталино из Белой Церкви приехали погостить, переждать, когда Красная Армия разгромят и погонят фрицев назад, наши родственники – дедушка с бабушкой и две мамины сестры с внуком, моим одногодком. Не переждали, не дождались – через город на восток потянулись колоны красноармейцев, значит, и нам туда дорога. Мама наняла телегу, чтоб нас отвезли к Макшоссе, по которому проходил основной армейский поток, но колымага по пути сломалась и мы разгрузились на полдороге у забора на Студгородке. Первое мое детское воспоминание – обе тети с моим двоюродным братом садятся в воинский «газончик» с будкой, в котором оказалось два свободных места, и уезжают вдаль. Попытки оставшихся подзаборных взрослых добраться до Макшоссе провалились, и к вечеру было решено возвращаться домой. Выбрав из сброшенного скарба самое необходимое и поручив  моему старшему девятилетнему брату тащить меня, неудачливые беженцы пошли пешком по трамвайным путям. В доме нашем уже поселились соседи, занавески свои развесили, но возврат недвижимости собственникам произошел бескровно, мало того, в следующий раз им было поручено жить-сторожить в доме до нашего возвращения. А следующий раз наступил уже назавтра. Утром пришел к нам сосед дядя Клюев и, выяснив причину нашего возвращения, сказал: «Оставаться вам нельзя. Макеевка уже отрезана. Надо ехать только в Ясиноватую. Сегодня же. Завтра может быть поздно. Собирайтесь, я подгоню подводу». Недолгие сборы и мы на телеге добрались до Ясиноватой. Дядя Клюев во время оккупации прятал на чердаке 2 года еврея, который потом, после войны в голодное время помогал семье спасителя выжить. На нашей улице поселка Гладковка было 18 домов. Из шести фронтовиков с улицы трое были евреями. Два соседа служили в немецкой армии. Один, бывший пленный австриец Миллер, ставший большевиком в 19-м году, при немцах-итальянцах по зову крови служил жандармом. Остальные мужики придурились больными и немощными. Наш сосед через забор Молчанов вначале войны срочно захромал, к примеру, да так, что пришлось наглядно подтверждать недуг до самой старости. Во время оккупации у него родился сын, которого назвали Адольфом.               

  Итак, 19 октября 1941г. Моя мама с сыновьями + бабушка с дедушкой валялись на перроне станции Ясиноватая, которую уже несколько дней бомбили немцы. Проходивший мимо железнодорожник, проникшись сострадание ко мне, сопливому мальцу, шепнул старшим: «Сегодня на восток уйдет вон тот эшелон, остальные останутся здесь навсегда. Завтра здесь будут немцы». Не всем достались места на нашей открытой платформе, некоторые решили остаться ждать состав с теплушками, чтобы не страдать от ветра со снегом и дождем. Так началась наша беженская эпопея. В один из дней нам удалось, благодаря пронырливости брата, посчитавшему себя взрослым, перебраться в теплушку, где было скучено, зато тепло. Второй эпизод того времени, врезавшийся мне в память. Передо мной сидит девочка и уминает французскую булочку, а у меня слюнки текут от созерцания картины маслом. На станции Кавказская состав подвергся невиданной до тех пор бомбардировке – с воем и разрывами падали бомбы, земля содрогалась, загорелись вагоны. Моя бабушка схватила меня и понеслась в привокзальный подвал, импровизированное бомбоубежище. Народу там набилось немало. Я среагировал на грохот, завывание и, естественно, разревелся, нарушив гнетущую тишину подземелья. Рядом стоящий верзила сквозь людское безмолвие заорал на бабушку: «Заткни рот своему выб…ку! Немец услышит!». Моя бабуля Роза, тихая, улыбчивая, маленькая старушка передала меня соседней женщине и впилась своими ногтями в рожу мерзавца – еле оттянули ее от дезертира. А как она могла поступить иначе? Ее сыновья и оба зятя воевали с первых дней на фронте, а этот увалень прячется по подвалам в тылу. С пересадками на товарных поездах мы прибыли в Дербент.

  Следующая задача – надо было переплывать на восток через Каспий. Переправкой беженцев в Красноводск занимался начальник порта. Он положил глаз на мою маму, красивую молодую женщину, и всячески препятствовал нашей эвакуации, требуя от нее взаимности. Моя бабуля пошла в спецотдел города, в кабинете начальника отдела предъявила ему воинские документы своих красноармейцев, и как могла, объяснила ему на русском идише, что нужно сделать с домогателем. Капитан надел фуражку, поправил кобуру и пошел с бабушкой исполнять ее приговор. В кабинете начальника порта он вытащил пистолет, приставил его к носу местного сладострастника и что-то прокричал ему в ухо по-русски. Очень скоро нас погрузили на небольшой танкер, идущий на восток. Добирались мы из Красноводска уже в пассажирском поезде до какой-то  станции, а потом с горем пополам до какого-то бедного узбекского колхоза. Мама уже начала было там работать, но хозяин, у которого нас расквартировали, поглядев на пришлую голытьбу, решил нашу судьбу – он перевез беженцев на арбе в город Ош в маленькую кибитку своего родственника, которого недавно мобилизовали на фронт. Мама поступила работать уборщицей в столовую, потом работа официанткой в зале и через год уже была завстоловой. Старенький дедушка Давид пошел на работу, на ней и умер через 1,5 года. С тех пор в моем сознании сложилось представление о беженцах – изможденная старуха тянет за руку сопливого голодного оборвыша, женщины и старики готовы жить где угодно и работать тяжко, некоторые вплоть до смерти. И при этом никто ничего беженцам не должен – ведь им дали возможность спастись от смерти.
 
  Бабушка корила себя за то, что не смогла уговорить семью старшего сына – невестку с внучкой и внуком – бежать вместе из Белой Церкви, Она страдала от неизвестности о судьбе своих дочек и внука, которым удалось вырваться из Сталино в тыл, но где они? Мама написала несколько писем и отправила в места предполагаемого пребывания сестер. В военное время во всех почтовых отделениях был уголок, вернее – стена, которую сейчас бы озаглавили «Ищу тебя». Почтовики развешивали на этом месте «надежды» для обозрения конверты и фронтовые треугольники. Интуитивно мама одно из писем направила в Зеленодольск, где проживали до войны мужнины родственники старшей из сестер. Удача! Тети мои постоянно бегали на почту за весточкой от родственников и, наконец, дождались благую весть. Не без проблем и происшествий они переехали к нам в Ош к всеобщей радости. Мама обратилась в горисполком за помощью в «решении жилищного вопроса», и мы перебрались из тесной кибитки в азиатский просторный двор на улице Советская, где нам выделили комнату на восьмерых. Все взрослые, кроме бабушки Розы, работали. Нас, меня и двоюродного брата, определили в детсад и мы внесли весьма существенный и посильный вклад в народную победу. О вкладе и победе я писал ранее в посте «День Победы в Оше».

  Течение тягостной жизни в военное время на чужбине в условиях полного неведения – жив ли отец? –  было прервано радостным событием. 8 сентября 43-его года город Сталино был освобожден от нацистов. Мама сразу написала письмо нашей соседке по Гладковке тете Лиде Сивицкой с вопросом – есть ли у нее какие-либо сведения о муже? Одновременно отец с фронта прислал воинский треугольник соседке с запросом – жива ли его семья? Тетя Лида переслала почтовый конверт и почтовый треугольник по назначению и мы, получив весточку от папы, обнимались и радовались, и целовались, и плакали. Завязалась переписка, отец прислал несколько фронтовых фотографий. Я втихаря реквизировал одну из них, самую маленькую, и носил в кармане рубашки. Проходя мимо военкомата, где можно было встретить служивых, я вытаскивал фото из карманчика, сверял его с подвернувшимся военным, и, убедившись, что это не папа, сокрушенно возвращал фотокарточку на место до следующего раза. Однажды старший брат застукал меня за этим шаманским обрядом, надавал по шее, изъял реквизит и популярно объяснил бессмысленность моего поступка. Пришлось нам пережить и трагическую весть. Когда освободили Белую Церковь, мама написала письмо тете Кате, своей подруге детства, украинке, с которой они при встрече щебетали на идиш. Катя сообщила, что семья дяди Евсея расстреляна в местном Бабьем Яру, а сведений о нем нет совсем. Мы обнимались в горе, и плакали, и утешали бабушку. Впоследствии сестры предпринимали поиски брата, но в пучине военной круговерти он исчез бесследно.   

  За время Великой Отечественной Войны изверг Гитлер зверски уничтожил 13 моих ближайших родственников по отцовской и материнской линии – семерых двоюродных братьев-сестер и шестерых цивильных взрослых. В моем детском восприятии Гитлер – несравнимое зло от слова абсолютно. В последнее время несрамные либералы, в число которых затесались несравненные экземпляры с лицом еврейской национальности, пытаются сравнить добродетельность Гитлера и злодейство Сталина. Докладываю либеросравнителям: За время «Великого Отечественного Террора» ни один мой и моей супруги близкий и дальний родственник не был репрессирован. И если бы кто-то из вас, затесавшись вовнутрь возбужденного людского монолита, заполнившего в Оше «Студебеккер» 2-го мая 1945 года, прокричал здравицу в честь вашего кумира Гитлера, то, уверен, полетел бы он из кузова вслед за картузом безвозвратно в небытие.