Сарафанное радио

Моя бабушка, Анна Фёдоровна, всю свою жизнь проработала учителем начальной школы. Любила она рассказывать о своей жизни, а я любила её слушать. Сидим, бывало с ней вдвоём зимним вечером, она сидит у стола за своим любимым занятием - мастерит ёлочные игрушки, птиц из ваты или клоунов из скорлупы яиц…Она так увлечена своим делом, что не замечает, как старая, вся вытертая и растянутая на углах, коричневая пуховая шаль сползает с её плеч и вот-вот упадёт, а гребёнка на её голове «отлынивает» от своих обязанностей, никак не хочет держаться на её гладких реденьких волосах, и то и дело вылезает наружу, и узелок, который она обязана была держать, распадается… Но бабушка этого не замечает, продолжая увлечённо обмазывать клеем заготовку из ваты для какой-нибудь птички…Руки у неё все в клее, кругом по всему столу - обрезки цветных картонок, открытки, проволоки, комки ваты…Во время этих её занятий я знаю, это подходящий момент, сейчас у бабушки хорошее настроение, и прошу её что-нибудь интересненькое рассказать. -Расскажи ещё случай какой-нибудь…Она поднимает голову от стола, снимает очки, и, зажав кончик одной дужки в губах, и устремив задумчивый взгляд как будто в самую глубину своих прожитых лет, оставшихся где-то далеко в неведомых далях, сидит неподвижно с полминуты. Потом глубоко вздохнёт и скажет фразу, с которой обычно начинает какой-нибудь свой очередной рассказ: - Сколько же доводится человеку повидать на своём веку…много людей всяких я повидала, и курьёзов житейских приходилось наблюдать…и смешного и грустного…
Советская власть хотя и поставила задачу: сделать весь народ грамотным, но на деле это оказалось не так просто.  С одной стороны - чего уж проще: платить за учёбу не надо – только знай - учись. Постаралась власть изо всех сил.  Тогда, можно сказать, второй Век Просвещения начался. Повсюду ликбезы открывались, и школ много строилось, и всё для кого? Для народа…для самых широких масс…для того самого народа, который веками был оторван от просвещения. Вот красота! Только заикнись, что хочешь учиться, так тебе не то что никто слова не скажет, а, наоборот, перед тобой все двери откроют и школы и училища и институты…выбирай, что хочешь и учись сколько твоей душе угодно и главное – совершенно бесплатно! Ни копейки не заплатишь, чтобы стать инженером или врачом или учёным каким-нибудь…красота! Словно чудо какое вдруг на народ с неба упало…Это же - самое что ни на есть настоящее сокровище! Даром тебя грамоте выучат, в люди выйдешь, наконец-то человеком станешь…сам себя уважать станешь!
А что же народ? Как же он оценил это благо? Оказалось, что он, этот самый тёмный народ (за редким исключением) не очень-то рвался в свету, почему-то отлынивал от учения, не видел в этом никакой для себя пользы.
В городах-то, особенно больших, там грамотных, конечно, больше было, но в глубинках, в глухих деревнях, особенно вдали от дорог, народ ещё долго жил по старинке. Невежественных, неграмотных там было полным-полно…старушки ещё ходили в сарафанах, старики ещё носили длинные бороды и усы, как при царе, все ходили в лаптях или босые… Сморкались под ноги, рукавом утирались…
Оказалось, что этот самый народ, вместо того чтобы ухватиться за это сокровище – просвещение, и выбраться из ямы невежества, часто избегал этого дарованного ему блага, и изо всех сил держался за старое, за свою дурь, свою темноту, за невежество, прикрывался им, прятался в своей длинной мужицкой бороде и в складках сарафанов и за печкой от новой жизни, как будто боялся её, боялся меняться и идти в ногу со временем… Когда появились ликбезы, нам сказали: «привлекайте народ учиться, чтобы все до одного были охвачены грамотой»…легко сказать… Ликбезы - это дело добровольное.  Насильно в них никто не гнал. Мы, работники просвещения, конечно, всякими способами, с энтузиазмом, можно сказать, жертвуя собой ради этого великого дела, старались завлечь учиться этот самый тёмный народ, чтобы отмыть его немножко, так сказать, от невежества и на самого себя заставить взглянуть, чтобы он ужаснулся и сам своё невежество возненавидел до смерти. И побежал учиться. И только один у нас союзник был,  только одно оружие - убеждение. Убеждай, что грамота – это дело жизненно необходимое…
Не скоро, ой как не скоро, этот поворот-то в умах совершился…И мы, учителя, лицом к лицу на деле столкнулись с  этой стеной, с этим чудовищным препятствием, и на деле, на своём опыте, воочию узнали, как непросто победить темноту ума и души и это бескультурье, которое веками впитывалось и разрасталось в людях, как плесень…
Встретишь, бывало, какого-нибудь из деревенских: «Здравствуйте, Федот Егорыч! Зашли бы в ликбез, там у нас много интересного…недавно книжки новые привезли…» Мужик крепкий лет пятидесяти, сильный, как слон, с лёгкостью швыряет один за другим тяжёлые мешки в телегу…А как увидел меня, вдруг растерялся, сконфузился, как дитя малое, глазки забегали, как у  провинившегося мальчишки-озорника…глядит, а сам так бы кажется, сорвался с места, убежал куда-нибудь и спрятался в угол, за печку…неловко ему, что он, здоровенный мужичина, дожил почти до старости, а ни одной буквы написать не может…
Многие, конечно, ходили в ликбез, научились понемногу читать, писать, а потом вдруг бросали…худо-бедно по слогам научатся разбирать – на этом их учение и заканчивалось…Главное, кого труднее всего изо всего этого народа было привлечь к учению – это женщины, попросту – бабы. Они больше всего отлынивали от грамоты и своей женской ипостасью, как щитом, прикрывались от всяких уговоров идти учиться. «Да когда мне учиться-то?! – говорит такая баба. – А кто по дому, кто за скотиной ходить будет? А стирать, стряпать, мужа, детей кормить? У меня итак дел полнёшенько, а тут ещё – учись!» Идёт такая бабища по улице, живот свой округлый вперёд выставит, физиономию задерёт повыше, как будто она – пуп земли. Ну что тут скажешь? беременна…как будто всему миру говорит: «Не видишь – я беременна! не трожь меня!»  Понятно, где уж ей учиться, не до учёбы ей…Только это всё отговорки у них…Ведь учёба – это всё-таки труд…Мозг напрягать надо, ум развивать, а бабы это ой как не любят - напрягаться умственно…И не потому не ходят учиться, что по дому много дел, а потому что ленивы до смерти. О! Такая баба лучше гору дел в доме, да во дворе переделает, чем сядет за стол учиться буквы писать или в книжку глядеть и читать. Она лучше вагон мешков наравне с мужиком разгружать станет, чем возьмёт перо в руки. А выдастся свободный часик, так она лучше на завалинках язык чесать будет, чем за партой сидеть. Вот уж правду сказано: «у бабы волос долог, да ум короток».
Так и продолжали они коснеть в своём невежестве…а оно ведь, если с ним не бороться, разрастается, как раковая опухоль, и мозг невежды точит…Привыкает невежда к своему состоянию и считает его нормой. И думает, что можно и так прожить, без всякого образования. Не читают неучи такие ни книг, ни газет, да что там читать…они книгу и в руках-то не держали…В таком девственном состоянии пребывали… А мне жаль их было до глубины души…Почему? Потому, что не понимали они своего ужасного позорища… потому что невдомёк им, что через эту свою дурь и невежество они себя на посмешище выставляют…унижают самих себя…Быть неграмотным, не уметь ни читать ни писать – это настоящее позорище, унижение для человека… Неграмотность она не даёт уму развиваться. А если ум не развивается, человек не может анализировать, не умеет рассуждать здраво, и двух слов не свяжет, ну - дурак попросту…такого кто угодно сбить с толку может…
Поправив шаль, надев очки, и воткнув обратно в узелок на голове, вылезшую наружу зелёную, под малахит, гребёнку, слегка пригладив и без того гладкие волосы, бабушка умолкает, и продолжает сосредоточенно обмазывать вату клеем. Помолчав немного, она продолжает: - Я про это невежество потому говорю, что оно не такое уж безобидное дело… Неграмотность – это не просто позорно, это ведь ещё и опасно для жизни…-Опасно? Почему?- А потому что дурь очень заразна…Дурак и других ведь своей дурью заразить может, да во грех ввести, и опозорить…Неграмотный человек он по неведению своему, по темноте своей чаще и в беду попасть может, да и других с толку собьёт…Подобно слепому сам упадёт и других в овраг за собой затащит…
Да вот один такой случай тебе…очень показательный…В войну это было… Жили мы тогда в Кормиловке. По службе тогда мужа туда направили, организовывать заготовки продуктов для фронта. Поселили нас в доме, где был райсовет…Муж пропадал на работе сутками, а я с малыми детьми дома сидела…Хоть и называлась Кормиловка райцентром но по существу это была большая деревня, и всё там было также как и в любой другой деревне России и Сибири…Тяжко было мне дома сидеть, очень тяготилась я своим вынужденным положением домохозяйки…эта роль вообще была не по мне, не в моём характере…и тосковала я по школьной жизни…встаёшь бывало утром рано, в школу собираешься, в сумку тетради, ручки кладёшь, переживаешь, как бы что-нибудь не забыть…в мыслях план урока повторяешь, бежишь скорее, чтоб до начала занятий класс подготовить…потом и ребята приходят, один за другим, садятся за парты…звонок прозвенит и вот уже сорок пар глаз на меня смотрят…классы-то тогда большие были…иногда и пятьдесят было…,а во взгляде у каждого – и испуг и ожидание и любопытство и интерес – всё смешано…и вдруг всё это для меня на какое-то время исчезло…и так непривычно мне было  замкнуться в своей домашней обстановке…Страшнее всего на свете для меня было оторваться от дела, «обабиться», стать похожей на тёмных деревенских баб…
В войну все жили в двойном страхе. Мало того, что ничего открыто сказать нельзя было, так ещё это состояние усугублялось ужасами войны, вести о которых то и дело приходили… Здесь, в Сибири, хотя и был глубокий тыл, а люди всё равно очень боялись…. Атмосфера и здесь была напряжённая, гнетущая, и все ходили, как струны, нервные, забитые какие-то…понурые… у всех как будто горбы на спинах выросли…и на лицах какая-то беспомощность и растерянность…
Каждый боялся за себя, за свою семью. Конечно, фронт был очень далеко, но когда идёт война, кто же может знать наверняка что его ждёт? Никто об этом вслух не говорил, а дома шептались, и каждый предполагал самое худшее, и думал: «а вдруг?»  «а если…», «что если фашисты придут сюда?» Сердце замирало в ужасе…все были наслышаны о зверствах фашистов на оккупированных территориях…Такие настроения были сильны, конечно, в первое время, когда наши войска отступали, и враг брал город за городом. Страшные мысли мне в голову приходили тогда…По радио и в газетах говорили, что немцы убивают детей и всех жителей, не щадят никого и издеваются над людьми немилосердно. Помню, я решила тогда, если фашисты придут сюда, я построю своих детей в круг, выпрошу гранату у солдат и брошу её под ноги. Пусть все сразу погибнем, только чтобы этим мучителям на зверства не доставаться… И вот, день за днём так и жили в условиях этого постоянного напряжения…изматывало оно людей сильно… И в  такой напряженной атмосфере любые домыслы, досужие сплетни, как это не раз бывало в критических ситуациях, могли сыграть злую шутку. Они, как искра, могли разжечь пожар паники…Люди должны были, просто обязаны находить в себе силы верить в лучшее, в силу нашей армии, в то, что мы обязательно победим….и ничто этой вере не должно было помешать…Никогда нельзя терять присутствия духа и способность рассуждать здраво. Нельзя дать страху овладеть твоей душой и подчинить ему себя. Потому что страх – штука опасная…От него многие и с ума сходили…В страхе человек такого начудить, накуролесить может…Но человек есть человек. Не все обладали такой силой духа, чтобы перестать бояться… а у страха, как говорится, «глаза велики»…
Бабушка вдруг замолчала,  взяла ножницы и начала вырезать из цветной картонки крылья и носик для будущей птички. Я внимательно и с восхищением наблюдаю за её работой, смотрю на её руки, крупные, почти как мужские, узловатые пальцы…руки, которые  весь век таскали тяжести, доили коров, месили тесто, стряпали, копались в земле, пололи грядки…и вот теперь так виртуозно делают почти «ювелирную» работу, вставляя в голову «птички» маленький красный раскрытый клювик… Я жду продолжения рассказа, но бабушка как будто забыла, что о чём-то рассказывала, и молча продолжает свою работу. Она как будто снова погрузилась в какой-то свой неведомый мир…Я смотрю на неё и не решаюсь  «возвратить» её из этого мира, но мне очень хочется узнать, что было дальше. Подождав немного, спрашиваю: - Ты говорила про какой-то случай…
-А…-слегка вздрогнув и как будто спохватившись и вдруг вспомнив что-то,  бабушка снова «возвращается» в настоящее время…-На чём я остановилась?- Ты про войну рассказывала. -Ах, да…Она отложила в сторону ножницы и «птичку», у которой пока ещё не было ни крыльев ни ножек, зато из головы уже торчал раскрытый, как будто поющий, «клювик», снова сняла очки и зажала в губах кончик дужки, устремив взгляд перед собой, и задумалась…так она всегда делала когда хотела побыть наедине со своими мыслями или вспомнить что-то…-Так вот… морозище, помню, стоял тогда такой злющий, что из дома и носу не высунешь…Как будто вся природа по-своему выражала своё отношение, своё негодование от большой беды и от того, что происходило с нами…И вот однажды, в одно такое морозное утро, когда бледный зимний рассвет едва пробивался сквозь заледеневшие стёкла, я сижу за столом, пью чай, и читаю свежие газеты…Вдруг за окнами послышался какой-то шум….сначала тихо, потом всё громче…женские резкие отрывистые восклицания, взволнованные голоса…Раздался стук в дверь. - Войдите! Луша, молочница, молодая баба лет тридцати пяти, с красным от мороза лицом, влетела через порог в комнату, а за ней также бесцеремонно ворвались с улицы клубы белого пара… Гляжу - растрепанная, перепуганная вся, еле стоит на ногах, пуховый шарф спал с плеч, тащится за ней по полу… Плачущим, дрожащим голосом: -Анна Фёдоровна…-Что с тобой? Что ты? -Да что же это…что с нами будет-то…ооооой…,- и заревела, уткнувшись лбом в косяк. -Да что случилось, расскажи толком! А она рот открыла, воздух ловит, слова выговорить не может, глаза выпучены, лицо искажено ужасом - страшно глядеть…нелепо водит руками, как будто они перестали её слушаться…и мычит, как немая…В это время на улице опять послышался какой-то шум…опять громкие женские голоса…дверь снова настежь, вбегают одна за другой ещё пятеро баб в телогрейках нараспашку, в оснеженных валенках, такие же растрёпанные, руками машут: -Анна Фёдоровна!- восклицают одна за другой. -Что такое? – спрашиваю. -Что случилось?
Тося, кладовщица, круглая как колобок, баба невысокого роста, рыжая, с лицом как сдобный каравай, с румяными пухлыми щеками, усыпанными веснушками, и утонувшим между щёк носиком-пуговкой, писклявым голоском заговорила скороговоркой дрожащими от страха губами: -Анна Фёдоровна! Что нам теперь делать-то? Пропали мы все! -Да что случилось-то, никак не пойму? -Да как же…Гитлер-то…это…тыщу самолётов на нас послал! –На кого «на нас»? Переглянулась с бабами и так испуганно и неуверенно и уже немного тише: - На нас…это…на Кормиловку нашу! –Что что? Тысячу самолётов? На Кормиловку? Глядят на меня, глаза вытаращили и одна за другой, протянули: -Дааа…–Это кто же вам такое сказал? Бабы настолько взволнованы, что как будто и не слышат моего вопроса, словно все разом обезумели, топчутся на месте и продолжают галдеть: -Чё теперь делать-то…-Летят уж… сюда…-Куда нам деваться–то... Говорю им громче строгим тоном: -А ну-ка тихо! Успокойтесь! Я спрашиваю: кто вам это сказал? Бабы вдруг все разом, как по команде, онемели, притихли и тупо уставились на меня. Стоят, переминаются с ноги на ногу, смотрят то друг на друга, то снова на меня, и выражение лиц у всех настолько глупое, что глупее и придумать нельзя…
Молчание.
Тут Верка, птичница, баба высокая, худая, мужиковатого вида, первая «очнулась» и затарабанила густым грубым басом, то и дело оглядываясь по сторонам, как будто чего-то опасаясь, и часто моргая: -Так ить это…Журавлиха говорила…Она сёдни утром и говорила…так и сказала «на Кормиловку тыща самолётов летит». Я подошла к ней ишо и спросила у неё: «неужто тыща?» А она: «Тыща!» - так и сказала. Ну я и сразу побежала всем бабам сказала…-Да, да, -залепетали бабы, - Журавлиха сёдни всем говорила …-Она и Катьке моей сказала и Стёпке,- говорит Тося, - они прибежали кричат: -Мамка! На нас тыща самолётов летит! Гитлер бомбить нас будет! «Да откуда, - говорю,- вы узнали-то?»  «Тётка Журавлиха всем говорила, мы и услыхали» («Журавлиха», - это прозвище Клавы Журавлёвой, местной болтуньи и сплетницы)
-Говорите, Журавлиха сказала? А ну-ка позовите её сюда ко мне.
Бабы как будто ждали этого приказания и тут же бойко кинулись в дверь. Через полчаса за дверью опять шум, возня, женские голоса…как будто о чём-то спорят между собой….слышу обрывки фраз: «а чё? зачем звали?, «тебе сказали иди»…
Дверь осторожно открывается, входят те же пятеро баб и с ними ещё одна – высокая дородная, осанистая, очень живописного вида, «с походкой, со взглядом цариц», как русская крестьянка с картин Аргунова или Венецианова…Она и есть та самая Журавлиха…Если бы сюда заехал художник, он наверняка не пропустил бы такую «натуру» и обязательно написал бы с неё портрет. Эта Журавлиха была, можно сказать, здешней знаменитостью. Я не раз встречала её на улице. Она всегда шла с таким видом, как будто была не дояркой, не деревенской бабой, а барыней, как будто бы вместо ватника на ней была соболья шуба, крытая бархатом, вместо шали на голове её красовался кокошник, расшитый золотом, а вместо валенок на ногах были сафьяновые сапожки на каблучке…Она была совершенно неграмотной, но это её ничуть не смущало, напротив, она всегда держала себя заносчиво и с апломбом, говорила с ехидством и усмешкой, и смотрела на всех свысока. Пускать сплетни и слухи – это была её страсть. Несмотря на свой скандальный характер, она пользовалась авторитетом, к ней прислушивались, её побаивались не только бабы, но и мужики. Давно ведь подмечено, что чем ничтожнее человек, тем больше «форсу» он на себя напускает, пытаясь изобразить из себя важную персону, пустить «пыль в глаза» и сбить с толку окружающих…Можно сказать, что это – способ его выживания, способ самозащиты…известно ведь что многие животные…и птицы и рыбы и даже букашки так делают… раздуваются, чтобы казаться толще и шире…и представительнее…трепещите, мол, передо мной! И как это часто бывает, такие невежественные люди больше всего на свете дорожат своим липовым авторитетом, как будто это самое дорогое, что есть у них в жизни…
Войдя в комнату, Журавлиха нерешительно остановилась у порога и с опаской глядит на меня. -Здравствуйте…-Здравствуй, Клава,- говорю ей спокойным приветливым тоном, - что ж ты стоишь у порога? Проходи, садись. Подошла, села на стул возле стола. Остальные бабы остались стоять у входа, и глядят с любопытством, ожидая нашего разговора. - Это ты всем говорила, что якобы Гитлер на Кормиловку тысячу самолётов направил? Журавлиха вздрогнула, как будто кто-то её сильно стукнул…Казалось, что мой простой вопрос застал её в врасплох…на лице её была «написана» растерянность… она опустила голову и начала съёживаться на глазах, забыв о своей осанке, как будто хотела спрятаться, а глаза, обычно смотрящие на всех нагло, вызывающе, вдруг заморгали, забегали из стороны в сторону… Молчание. Бабы с порога «сверлят» глазами и её и меня и ждут что будет дальше…– Ну? Чего молчишь? Тут она, видя, что ей никак не отвертеться от ответа,  и  надо сказать хоть что-нибудь, промямлила: -Дак…это…ну…И снова молчание…
-Ну что «ну»? Ты говорила? Упорно молчит и теребит кисти на своём платке.
-Она говорила, -  басом сказала Верка с порога. -Чё молчишь то? Скажи!
Журавлиха бросила на неё исподлобья быстрый злобный взгляд и снова опустила голову, упорно не желая признаваться, хотя весь её сконфуженный вид «говорил» сам за себя…
-И откуда же это у тебя такие сведения? Ты в газетах прочитала или по радио слышала? Женщина ещё больше сжалась, глаза забегали ещё беспокойнее, а взгляд становился ещё тупее, как будто  она не понимала, чего от неё хотят. Сидит и мнётся, руки девать ей некуда, теребит пуговицу фуфайки. Я едва удерживалась, чтоб не улыбнуться. Эта почти пятидесятилетняя баба вела себя, как озорник, которого поймали за ухо на месте преступления…-Ну говори, чё молчишь то, -наступала на неё Верка, - Не слышишь что ль? Журавлиха опять бросила на Верку ненавистный взгляд, потом опять испуганный – в мою сторону, и как будто спохватившись, быстро промямлила: - Да не…никто… Молчание. Бабы пыхтят у порога, сопят носами в ожидании, переминаются с ноги на ногу, половицы скрипят под ними…-Так значит ты всё это выдумала?  Чувствуя, что сделала что-то скверное, женщина ещё больше выпучивала глаза и ещё чаще моргала…Вид у неё был такой глупый, лицо побледнело, румянец сошёл со щёк…кажется ей было настолько неловко сидеть тут передо мной, что она провалилась бы сквозь землю если бы смогла, чтоб только не отвечать на «неудобные» вопросы…
-Ты что? Подшутить решила над бабами что ли? Так совсем не подходящее время ты выбрала для таких шуток, - говорю. -Не- не…-замахала вдруг руками и снова затихла…У неё был настолько жалкий вид, что мне не хотелось конфузить её и дальше, но следовало довести это дело до конца. -Ты хоть сама понимаешь что ты наболтала? Ты же чушь смолотила нелепейшую! – говорю ей. И как такое в голову тебе могло прийти? Вытаращила глаза и глядит на меня в упор, но встретив мой укоризненный и насмешливый взгляд, снова опустила голову…-Ты же весь народ перепугала, женщины прибежали ко мне и сказали, что ты на полном серьёзе всех уверяла, мол, тысячу самолётов Гитлер сюда направил! В такую глушь, в Сибирь, чтобы бомбить какую-то Кормиловку! И какое же такое великое стратегическое значение имеет для Гитлера этот населённый пункт? И какие такие ценные объекты здесь находятся, чтобы целую армию самолётов сюда направить?  Скотный двор бомбить? Коровник? Птичник? Тысячу самолётов! Да тут одного самолёта всего-то хватит и двух бомб чтобы всех нас уничтожить!
В комнате мёртвая тишина…бабы перестали сопеть носами и переминаться, раскрыли рты вытаращили глаза, глядят на меня… кто в какой позе был так и застыли. Как в «Ревизоре» немая сцена… -Ты вот сболтнула, - продолжаю я, -  сама не знаешь что, а люди твою болтовню за чистую монету приняли и поверили…Тут и до паники недалеко. А за провокацию паники, да ещё в такое время знаешь, что бывает? Клава сидит, не шелохнувшись с  выпученными глазами, губы трясутся… Гляжу, совсем баба перепугалась…Во взгляде – отобразился ужас, даже одна щека подёргиваться начала, как бы вот-вот припадок с ней не случился от страха… Глаза как будто вот-вот выпрыгнут из орбит… А у меня смешанные чувства: мне хочется и смеяться над этой глупостью и плакать…но я усмиряю в себе эту игру чувств и по-прежнему стараюсь сохранять строгий вид.
-А вы-то, - обернулась я к женщинам, - что ж сразу так в эту нелепицу-то поверили? С ходу? Сконфузились, стоят, молчат… – Вы хоть газеты читаете? «Правду» или «Известия»?  Я вот, как встану, сяду за чай и сразу газету читаю. Молчат, потупились…Глаша Блинова, бабёнка маленькая шустрая, насмелилась, всплеснула руками и скороговоркой: – Ох, Анна Фёдоровна, да когда же нам газеты читать? А хто за нас работы делать-то будет? Мужики на фронте, а мы тут…как хочешь ,так со всем хозяйством и управляйся…присесть некогда…да ещё дети мал мала меньше у всех…-Да и читать то…- подхватила Верка, - плохо умеем…по слогам разбираем…это очень долго времени сколько надоть…Дашка вон Суркова, вроде быстрее нас читает, а тоже сбивается, особенно если слово длинное…мука одна…-Как же можно так жить, - говорю, - как в лесу? И не знать, что делается в своей стране! Даже при вашей занятости всегда можно найти полчаса, чтобы почитать газету. Ты вот, Тося, читать умеешь? – Да я…-смутилась та, -буквы знаю…по слогам разобрать могу…только путаюсь я…и улыбнулась виновато. - Поймите, это очень плохо, что вы не читаете. Газеты всем обязательно надо читать. Радио дома не у всех есть и не всегда оно тут работает, а вот газеты почтальон приносит исправно. И там всё написано, что происходит в стране и сейчас на фронте. Вот видите, все газеты пишут, что сейчас фашисты рвутся к Сталинграду и на Волге идут тяжёлые бои. Вот где сейчас фронт-то находится! Вот куда Гитлер-то и направляет все свои силы, вот на что он нацелился! Сталинград он хочет взять. И не стал бы он во время такого сражения, когда у него всё на карту поставлено, разбрасываться своими силами, особенно самолётами (а самолёт это ведь очень ценная боевая машина!), и посылать в такую глушь сибирскую, в такую даль, в глубокий тыл, на сотни километров от фронта, целую тысячу боевых машин, чтобы бомбить какой-то райцентр, почти деревню, которая никакой ценности как военный объект для него не представляет! Вот если бы вы всё это читали, вы бы знали, что происходит на самом деле, умели бы рассуждать самостоятельно и никогда бы не поверили в такую чушь. Вы знаете, что Сталин издал приказ «Ни шагу – назад!»? Знаете, о чём он?
Смотрят на меня со страхом…
- Так вот. Там сказано, что наша армия во что бы то ни стало должна остановить врага на Волге… А если Сталин издал приказ, значит он обязательно должен быть выполнен. И наши войска костьми лягут, а немцев остановят!
Слушают бабы, а я гляжу - лица их словно просветлели…даже беглые улыбки появились на губах…словно начинают «оживать»…зашевелились, и давай переглядываться…А потом одна за другой испустили вздохи облегчения… Луша, та, что самая первая прибежала ко мне и от страха чуть не рухнула в дверях,  впервые обрела дар речи после пережитого ею потрясения: -Ой, Анна Фёдоровна! – воскликнула она, - спасибо вам! Вы нам всё объяснили, растолковали…если бы не вы…А мы, дуры, и поверили этой…-Так вот, -говорю им, - во всём надо самим всегда разбираться. А вы услыхали – и сразу давай паниковать…Так вам кто угодно скажет всякую чушь, наврёт, а вы верите.
-Да-да…-закивали головами, - правда…
- Вы ведь поймите – вы от жизни отстаёте…это при царе неграмотными ходили, а уж теперь-то стыдно…время совсем другое настало… Вот ваши дети в школе учатся, вырастут грамотными станут, так они ведь вас, своих родных матерей, стыдиться будут! Может твой, Тося, Стёпа, когда вырастет, в институт поступит, инженером станет, и хотя, чтоб тебя не обидеть, он тебя никогда не упрекнёт, но обидно ему всю жизнь и неловко будет, что мать у него так и осталась совсем неграмотная… Женские лица опять погрустнели…Вижу - этот разговор смутил их…неловко им было об этом слушать, стыдились они своей неграмотности…одна пуговицы телогрейки теребит, другая рукавицы свои рассматривает, как будто в первый раз их видит…Вдруг, как по команде, все заторопились…- Ну ладно…пойдём, ох…спасибо вам ещё раз, Анна Фёдоровна! Словно камень с души свалился…Тут и Журавлиха, виновница скандала, заварившая всю эту «кашу», как бы нехотя поднялась со стула, видимо, очень довольная тем, что внимание наконец-то с неё переключилось, и медленно, осторожно, как бы крадучись, пошла к порогу, всё ещё сутулясь немного, но стараясь ничем не выдать своей досады от «разоблачения», от того, что она из-за своей дури была унижена в глазах баб…И хотя она старалась «держать марку», и как бы подбадривала саму себя, горделиво оправляя шаль на голове и застёгивая телогрейку, но видно было,  как тяжело дался удар по самолюбию этой неумной, но очень высокомерной женщине…
Одна за другой, ободрённые, обрадованные, счастливые от того, что тревога оказалась ложной, повеселевшие, готовые прыгать до потолка, как школьники, которым сказали, что уроков сегодня не будет, женщины выбежали из дома, на радостях забыв плотно притворить двери, хотя на улице свирепствовал злющий, безжалостный, беспощадный ко всему живому, мороз, и сильно дуло изо всех щелей…
 
17.03.2023