Донецк - Баку - Ош

               

20.10.2020 года.               

Донецк - Баку - Ош.
 
  Вирус интернационализма ужалил меня давно, в детстве. Антитела не выработались до сих пор, но я от этого не страдаю, дышу ровно, без ИВЛ. Знаю, где и когда заразился – в Оше, финишном пункте нашего бегства от национализма в форме нацизма, в зиму 1941 года. Нас поселили в кибитке – одной комнате с тамбурочком и одним окошком. Бабушка с дедушкой спали на узкой кровати, мама со мной на топчане, а брат девяти лет отроду – на столе. Когда шел дождь, он перемещался под стол, а на его персональное место ставили большой погнутый таз, в котором меня купала мама в хорошую погоду. За ночь несколько раз дедушка выливал во двор воду из таза. Над нашим с мамой топчаном натягивалась клеенка. В углу комнаты находилась печь, для топки которой брат собирал хворост, кизяки, дрова, срезал грунт в месте перелива мазута из цистерны, воровал уголь на ж/д станции. Тягостная атмосфера голода царила первое время, пока мама и дедушка не нашли работу. Я просыпался до рассвета и начинал клянчить еду, на что мама меня одергивала: «Спи! Еще темно!». Я приводил свою аргументацию: «Уже дерево видно!» и указывал на окно. Соседская бабушка Сурмахон часто манила меня, трехлетнего, пальчиком, что-то ласково говорила на своем узбекском, и угощала меня сладостью. Несколько раз, когда стояла особо гнусная дождливая и холодная погода, она забирала меня к себе на ночь. Как было тепло и сухо у бабушки Сурмахон! Если мои яркие детские воспоминания изложить словами взрослого, то конструкция очага имеет следующее техническое описание. В углубление круглой формы с пологими стенами в полу укладываются разогретые камни, над ямой устанавливается низкий стол, который покрывается большим круглым толстым одеялом. Бабушка, ее внук, постарше моего брата, и малолетний гость забираются ногами вперед поближе к камням и укрываются одеялом. Вот тогда я и подхватил этот самый вирус. Потом, когда мы переехали в просторную, сухую комнату на восьмерых, я уговаривал брата несколько раз отвести меня проведать бабушку Сурмахон к ее неподдельной радости. Перед отъездом на родину я, уже семилетний, сам пошел проведать бабулю, но не застал – она умерла несколько месяцев назад. Пусть земля ей будет пухом.
 
  Пять лет, проведенные в Оше в лихую годину, не могли не оставить след в моей памяти. Старый город, где была наша кибитка, бабуля Сурмахон, Новый город, куда мы переехали на улицу Советская, детсадик и заведующая Лидия Григорьевна, гора Сулейманка, река Ак-Бура, комсомольское озеро, парк, мамина столовая, почта, церковь, военкомат, базар – все это застряло навсегда  в памяти, как прекрасная даль в дымке. Один эпизод военной поры выбивался из благостной картины жизни в тылу. Мы с братом гуляли в парке и увидели галдящую толпу местных, человек десять. Они тащили мимо нас белобрысого избитого пацана лет 10-12-ти. Вдруг бородатый предводитель схватил несчастного за ноги и с размаху грохнул головой о землю. Я оцепенел, не мог сдвинуться с места. Взрослые заорали, схватили беспомощного ребенка и понесли в боковую аллею. Брат, видя мое состояние, потянул меня к выходу из парка. У меня на лице было написано: «За что?». Он, освоивший на слух узбекску мову, перевел мне смысл ора извергов: «Он украл у них что-то». Парк! Надо побывать на месте казни! Мазохизм + романтизм. Хочу посмотреть места, доставившие радость в детстве. Короче, заела меня ностальгия, с годами усиливающаяся. В разговоре с братом выяснилось, что и он страдает этим недугом. И решили мы проехать через 36 лет, в 1977 году, по пути беженцев 1941 года и заодно отдохнуть на Иссык-Куле. В то время турагентств не было вовсе, все путевки, даже туристические, распределялись через профсоюз. За год до этого мой дружок Закир Гарифович Мазитов ходил по маршруту Фрунзе – турбаза Иссык-Куль – турбаза «Казахстан» – Алма-Ата. Напоминаю, при социализме интернет был только у фантастов в голове, поэтому Гарифович дал мне вводные данные, как выйти на Киргизский республиканский совпроф. Я списался с отделом, заказал две путевки, но брат внезапно загремел под срочную операцию, и мне пришлось выкупить только одну путевку. Закир ехал до Фрунзе поездами с пересадкой, чтоб выспаться в дороге. Оперативки у директора шахты часто прерывались после всхрапа в рядах присутствующих подчиненных. Раздавался начальственный окрик: «Мазитов, не спать!», на что мгновенно следовал ответ: «А я не сплю!». В трехсуточном поезде «Москва-Фрунзе» ему досталась в попутчики по купе молодая пара, которая сразу предупредила Гарифовича, что страшно оба храпят. Он с сожалением развел руки и, обладая дефектом речи – звук «ч» в разговоре заменял удобным для него «с» –, прошепелявил: «Нисиво, нисиво. Я устю». Короче говоря, Закир включил свой никем неограниченный знаменитый храп и ехал один в купе всю дорогу.
 
  Однако, как говорил Ильич, «Мы пойдем другим путем!». Тропою предков, но через Баку, не останавливаясь надолго, к сожалению, только в том самом Дербенте, откуда мы переплавлялись на танкерочке в Туркмению. Такое отклонение от маршрута беженцев было вызвано не только желанием зацепить по дороге в дополнение к двум, еще одну столицу южных республик, но и личным интересом к интернационализму, не высокоидейному, а бытующему на земле, в отношениях между людьми. Дело в том, что Донецк (Сталино, Сталин, Юзовка) мы считаем городом образцово интернациональным. Каждая волна вновь прибывших работяг считает коренным населением тех, кто прибыл ранее. У всех была одна забота – работа, и никто не считался «понаехавшим». В конце 19-го века в Юзовке был католический храм, православная церковь и три синагоги. Если есть десять молящихся иудея мужского пола – вот тебе и синагога. Местность входила в черту оседлости. В советское время в городе действовала одна захудалая церквушка на Боссе. Не было в степи донецкой оснований для противоречий межнациональных и межконфессиональных. Интересно, а как у них, в Баку? Беру билет на поезд «Киев – Баку» от счастливой для меня станции Ясиноватая в общий вагон. Конечно, это не открытая платформа, как это было 19 октября 1941 года, но и не роскошные условия купейного вагона. Разумеется, я мог себе позволить и полет в Баку, но самолет не вязался с моей задумкой окунуться в боевое детство. Потом, уже после путешествия, домой я летел через Москву из Алма-Аты. Жаль, билеты на Ту-144 были раскуплены, но самолет на летном поле я видел. А по пути в Баку на станции Дербент поезд стоял 10 минут, я вышел на перрон, постоял на перроне в задумчивости (по-современному – медитируя), хотя пребывание здесь в мою детскую память не врезалось.

  Поезд в Баку прибывает вечером. Нашел в центре города высотную, этажей пятнадцать, гостиницу. Администратор произнесла шаблонную фразу: «Мест нет», значит, буду дремать в холле. Таких горемык, расположившихся на диване, креслах, стульях набралось человек восемь. Как и положено, в пять минут первого прозвучал приказ: «Заполняйте карточки!». Нас было в номере четверо мужиков, заводить разговоры не было времени, все стремились протянуть затекшие ноги в постели. По графику на столицу Азербайджана у меня отводился один день, поэтому утром я отправился на морской вокзал, чтобы приобрести билет на палубу ночного морского парома «Баку – Красноводск». Речь о купе в пароме, или самолете, или «Комете» на подводных крыльях, разумеется, не шла из навязчивого желания прочувствовать невзгоды времен войны. Заложил я свою дорожную сумку в автоматический ящик хранения и пошел на пляж покупаться в Каспийском море и заодно пообщаться с предметом моего исследования – с местным людом. Море предстало пред мной непривычно теплым, а к обеду и вовсе покрылось радужной пленкой нефтепродуктов. Бакинцы оказались удивительно открытыми и доброжелательными. Семейные, молодежные, возрастные группки располагались на сером песке, вели неспешные беседы. Не видел ни одной группировки  сугубо волосатых жгучих брюнетов. Я с невинной рожей подходил к кучке бакинцев с набором вопросов: «Как пройти…?», «Где можно…?», «А почём у Вас…?». Ни разу не почувствовал отторжения или неприязни к чужаку. Наоборот, обстоятельно растолковывали как, где, почём. Спрашивали: «Откуда..?», после чего, зачастую, следовало: «Так у меня там…!». Завязывался разговор, все говорили по-русски. В процессе беседы по опыту смог опознать русских, евреев, а вот отделить армян от азербайджанцев не мог. Иду на провокацию: «У нас на шахте работают толковые ребята Абрамян, Антонян, Гаджиев, Аликперов…». Прерывают: «Так это наверняка наши. Будешь дома – спроси, они ведь бакинцы?». Всё! Эксперимент завершен. Есть на свете еще один, кроме Донецка, интернациональный город.
 
  Пока ждем отплытия парома на восток, я позволю себе отвлечься на эпизод из жизни по рассматриваемой теме на фоне впечатлений от пребывания в столице Азербайджана. В 1987 году я взял в шахткоме курсовку в Друскининкай лечить свои язвы желудка, радикулиты, бронхиты. У супруги тоже был отпуск, и мы решили ехать на «Жигулях», мало того, мы прихватили с собой семью приятелей, которым надо было добраться в гости в белорусскую Лиду. В общем, ох, полна-полна коробушка – четверо взрослых, их девочка и наш младший сын (старший в это время служил на Северном Флоте). Вспоминаю забавный случай на нашем пути.  После Чернигова, начало темнеть, и надо было думать о ночевке. Вдруг видим в селе Репки гостиницу, но парковка почему-то почти пуста. На всякий случай захожу в готель. Места есть! Номера отличные, постель чистенькая. Выспались после тысячекилометрового перехода отменно. Пока женщины кормили детей, я еще и постригся перед курортом, благо посетителей нет. Обратил внимание, что номера в отпускной летний сезон почти все пустые – вот диво! Выезжаем в Белоруссию, а я машинально начинаю сопоставлять факты. Ба! Так мы в Чернобыльской зоне, год только прошел после катастрофы, люди боятся останавливаться здесь. Продолжим путь к целебным водам-грязям. В Лиде сдали попутчиков из рук в руки хозяевам, которые говорили по-русски с большим напрягом. Дошло до меня – это же поляки. Или пятая колонна? Н-да!

  Наконец добрались до Друскининкая, сняли комнату в многоквартирном доме, хозяева дружелюбные, сами живут на даче в курортный сезон. Вторую комнату заняла семья – бабушка, дочка и внучка. Я целый день провожу со своими проце, можно сказать, дурами, сражаясь с хроническими недугами, жена возит на «Жигулях» по Литве хозяйку в поисках дефицита, вечерами встречаемся с квартирантами на кухне. Соседи оказались бакинцами по фамилии Вайнштейн, но к чемпиону мира по шахматам отношения не имеющие. У них был объявлен феминистский слет, и подруги собрались с детьми и матерями, и без оных на берегу Немана. Закоперщики-бакинки были представлены армянкой, азербайджанкой и еврейкой. Подъехали две москвички, одна из Костромы и еще одна из Хабаровска. Компания не занималась лечением, они же приехали на дачу отдохнуть, сняли квартиры в нашем и соседнем доме. Ходили купаться на речку, в костел слушать прекрасный детский хор, в лес собирать ягоды. В том году какой-то рядовой литовец расстрелял свое отделение, в городе появились комсомольцы-волонтеры, которые за столиками с белой скатертью и портретом преступника собирали подписи в защиту «безвинного» земляка. В магазинах были случаи, когда продавщицы преднамеренно игнорировали русских, делая вид, что не понимают покупателей. Два года назад мы с сыном были здесь же по курсовке – такой обстановки в городе не наблюдалось. Во время песенного фестиваля на берегу Немана то тут, то там взмывал флаг совсем не Литовской ССР, звучали речевки на литовском. На глазах рушился государственный и личностный интернационализм под напором ползучего национализма. А тут еще женина подруга, хозяйка, всплеснула руками, узнав, что я еврей: «Как ты можешь с ним жить?». Супруга тут же сопоставила её с подошвой моего левого башмака и прервала всякое общение с нацисткой. На вечернем заседании дачников у нас на кухне было решено: 1. Отказаться покупать у хозяйки ворованные сосиски, которые она таскала из местного мясокомбината, где работала в ОТК. 2. Осудили националистические проявления на земле литовской. 3. Заверили – в Баку интернационализм нерушим. В прениях выступила армянка Марина: «Я поехала на месяц к дальним родственникам в Армению. Дикари. По-русски не говорят. Дремучие. Вернулась домой через три дня». Через год случился сумгаитский погром. Дремучие азербайджанцы, не знающие русский, спустились с гор и стали захватывать в благословенном Баку армянские квартиры. Супруга созванивалась с Майей Вайнштейн в надежде встретиться в Баку, и получила сообщение – Марина бросила жилье и сбежала в Армению к родичам, подруга-азербайджанка прервала общение, Майя раздумывает, куда перебраться – в Москву или Кострому? Через год они переехали в Израиль, тоже не совсем надежное убежище. Национализм победил Баку, город перестал быть для всех, лишившись русских, армян, евреев А в Донецке невзгоды только сплотили дончан, чем упрочили статус интернационального города.
 
  Пока мы с Вами путешествовали в грозовое будущее, ночной паром 77-го года осторожно причаливал в порту Красноводска, в том самом будущем, само собой, – городе Туркменбашы. Беру такси переехать на ж/д вокзал. По дороге верчу головой, разглядываю городские строения. Вижу трафаретную надпись «улица М.В. Фрунзе». Бросаю водителю пробный камешек: «О! У вас есть улица Фрунзе?». Водила притормаживает, поворачивается лицом ко мне и злобно изрекает: «Самая короткая!». Ясно, что интер – отдельно, национализм – отдельно, а басмачество не изжито. На станции покупаю билет на вечерний поезд «Красноводск – Ташкент», прячу дорожную сумку в ящике автоматической камеры хранения и отправляюсь в город. Смотреть особо нечего. На центральной площади напоролся на ларек, в котором продавалась вяленая вобла – невидаль для Донецка. Озираюсь по сторонам и вижу почтовое отделение. Созрел план! На почте покупаю деревянный почтовый ящик и несколько газет, которыми устилаю внутренность посылки. В ларьке покупаю 6 кило воблы и забиваю ею ящик. Возвращаюсь на почту, где мне посылку обвязывают и отправляют по адресу: г. Донецк, шахта им. Засядько, зам. нач. УВР Яковине И.С.  Обратный адрес: г. Беломорск (не может быть, чтобы в Союзе не было такого города, коль есть же Красноводск), ул. Фрунзе 1 (короче некуда), отправитель – Воблин Х.У. Потом, когда я вернулся из отпуска, мне рассказали на участке. Получили утром посылку, но открывать опасались – все-таки участок взрывных работ, а отправитель не понятно кто, да и город какой-то подозрительно белый. Приходит на наряд вторая смена. Посылка стоит на подоконнике. Рыбак со стажем Фарид Сарваров принюхивается: «А кто тут у вас таранку потрошил?». В общем, под пиво вобла прошла на ура. Я спрашиваю сослуживцев: «А воблу прислал, случайно, не Воблин?». Ребята переглянулись – теперь ясно, кто их разыграл.

  До вечера оставалось полно времени и я, «дюже лютый до купання», решил съездить на пляж. В автобусе, кроме меня, было четверо – две девочки-подростки и молодая пара, все славянской внешности. На широченном пляже мы увидели нескольких купающихся, двух коров, с головой ныряющих в урны, которые цепями привязаны к столбам. Я бы не включил этот эпизод в рассказ, если бы не море. Мне пришлось поплавать во многих морях-океанах, но такой широкой, вальяжной, прохладной, изумрудно-бирюзовой с переливом волны, как в восточном Прикаспии близ Красноводска, я не видел. Куда там Каннам-Ницце! Насладившись морем, я к отходу поезда вернулся в город. Ночь в поезде была душной, а следующий за ней день – знойным. Унывный, песчаный, однообразный ландшафт за окном располагал к времяпрепровождению за беседой с попутчиками. Со мной в купе ехали три милиционера средних лет. Проводник разносил по вагону подносы с фарфоровым чайником и пиалами по заказу, и в процессе чаепития выяснилось, что стражи порядка ехали в Ташкент брать бандита, который сбежал из Красноводска и там скрывается. На мой вопрос, а ташкентская милиция не может поймать разбойника? Капитан, наиболее словоохотливый из группы захвата, сделал жест, означающий неприязнь и недоверие. Мои расспросы выявили картину туркменского общества. Оно, оказывается, состоит из пяти племен. Есть первое, белое, самое привилегированное, у которого много  золота и власти. Есть пятое, черное самое бедное и бесправное. Есть промежуточные касты с четкими межплеменными границами. Капитан с женой из второй по знатности касты, межплеменные браки недопустимы. У него четверо детей и ему повезло – он получит за старшую дочь калым, который пойдет на свадьбу второму сыну, а потом у него подрастет еще одна дочь и младший сын. Может капитан что-то и наплел, но на меня все равно произвел впечатление межплеменной антагонизм. К слову, в беседе ни разу не упоминалось, что туркмены и турки – один народ, как это признал недавно вождь туркменов. Ох, аукнется когда-нибудь Владимиру Путину то, что он спас дружбана-эрдогана во время восстания военных, стоящих на страже секулярности Турции по завещанию Ататюрка.
 
  Следующая остановка на моем среднеазиатском пути – Бухара. Здесь живет моя двоюродная сестра, дочь тети из Оша. График моего однодневного визита к сестре плотный – вечером, после работы хозяев, – сабантуй, ночью – поезд. Свободное дневное время я посвятил шатанию по городу. Неожиданно для себя я обнаружил и облазил в полном смысле слова множество мечетей и медресе – разрушенных, полуразрушенных, реставрируемых, несколько действующих. При моем полном невосприятии религии, как таковой, я в своих путешествиях не могу пройти мимо соборов, церквей, часовен, мечетей, синагог, храмов, кирх… . Меня интересовал не столько процесс молитвенного богослужения, сколько архитектурный антураж религиозных сооружений, принятые инженерные решения строителей, работа каменщиков, кровельщиков, стеклодувов, резчиков по дереву и камню, художников и скульпторов в конце концов. В Ватикане мы с супругой забрались на самую верхотуру купола Собора Святого Петра. Последние метров тридцать пришлось передвигаться, наклонившись под углом 45 градусов. Но опустимся на землю узбекскую. Сабантуй был шикарным. Лучший в Средней Азии плов зятя, лучшие в мире сестрины манты, непревзойденные шашлыки друзей семьи. Но вишенкой на скатерте-самобранке были ко всеобщему удовольствию три воблы, не влезшие в посылку из Беловодска. В процессе пиршества развязались языки у изготовителей яств и я, единственный в компании трезвый, уже год как завязавший напрочь, слышу: «У зверей так не получается!», «Куда там зверям до нас!». Да простит меня бабушка Сурмахон за мой наивный интернационализм. И подумалось мне, видит Бог, дореставрирует местное «зверье» свои ажурные с деревянной резьбой мечети, и попрут «звери» с помощью Аллаха понаехавших (тогда это слово еще не было в ходу), и снова станут они, изгнанники, понаехавшими там, где уже ими будут помыкать, и сохранят они ностальгически гастрономические пристрастия аборигенов, которых презирали. Пророк я хренов! Но так и получилось. Тем временем, по завершении пиршества меня доставили на стацию Каган к поезду на Самарканд. Вагон общий, билетов в купейный и плацкартный все равно нет. Ну, что делать? В 41-м было не легче. Я прекрасно сознавал, что в условиях обширной программы бега за ностальгией одного дня на осмотр Самарканда преступно мало, но проехать мимо жемчужины Узбекистана не простил бы себе. Нельзя описать мечети с ярко-синими куполами, монументальные порталы, декорированные мозаикой, росписью и позолотой, минареты, медресе, мавзолей – это надо видеть на протяжении минимум трех-четырех дней. С местными не разговаривал – вокруг одни туристы и гиды. И снова поезд, и снова сидячие места. Я, физически вымотавшийся из-за недосыпа в последнюю неделю, забрался на третью полку и отрубился до станции близ Оша. Не знаю, мой сон сопровождался мазитовским храпом или нет, но когда я опустился утром вниз, сидящие там попутчики  смотрели на меня с любопытством и облегчением. Из присущей мне природной скромности, я не стал выяснять с ними отношения.

  И вот мой долгожданный, вожделенный Ош. Нашел по адресу вдовствующую тетю Соню. Отработав в городе с 1942 года на солидных должностях, она вышла на пенсию. Ее супруг после демобилизации решил, что семья остается в Оше, устроился тоже на престижную работу. Они построили дом, родили себе послевоенную дочку Аллу, от которой я привез тете свежий привет из Бухары. Мы сходили на кладбище, привели в порядок и покрасили могилки дедушки и бабушки.  Кто проведает их в 21 веке? Я взошел на Сулейманку, откуда виден Старый город и место, где был дом бабушки Сурмахон. Потом нашел мой детский садик, обустроенный по-современному. Старая церковь в центре города в еще более запущенном состоянии. Узнал адрес нашей заведующей садиком Лидии Григорьевны, приготовил гостинцы, но соседи сказали, что она уехала позавчера в гости к сыну в Таш-Кумыр. На месте маминой столовой построена многоэтажка. А почтамт на старом месте. Функционирует, как ни странно, старая, военных пор «Фотография», в которой работал мастер с огромной головой, которую он завещал, говорили, науке. Парк неузнаваем, деревья стали действительно большими, в мой обхват, аллеи благоустроены. Вокруг Комсомольского озера устроена велодорожка. Следов бани я не нашел. Ее трубу во время войны сооружали несколько раз из металлических бочек с тремя растяжками. Сильный ветер и землетрясения (частые явления в местности) неоднократно разрушали эту вавилонскую башню на потеху горожанам. Ну, а базар! Настоящий восточный базар стал краше и круче ассортиментом! Но нет пацанов, разносящих в чайниках с кружкой на носике холодную, чистую воду из родника возле Ак-Буры, чем промышлял в детстве мой брат, На заработанные деньги он снабжал фруктами, овощами семейство беженцев. Уф! Навспоминался вдосталь! Отлегло, больше меня не тянет в далекое детство. Завтра начинается туристическое путешествие из столицы Киргизии.

  Утром лечу самолетом во Фрунзе, где в гостинице идет регистрация и расселение на три дня нашей туристической группы. А вечерами я в гостях у родственников. Двоюродный брат Миша, с которым мы вместе ходили в детсад, не страдал моим недугом – ностальгией, поскольку часто посещал своих родителей в Оше. Тетя Рая, девочкой-подростком попавшая в Ош, повзрослев, вышла замуж за Алексея и переехала во Фрунзе, когда ему предложили работать в ЦК компартии Киргизии, Она, работая в Министерстве, по долгу службы бывала в Оше, заодно общалась со старшей сестрой. Их дочь Дина никак не связана с Ошем. Вся столичная родня была связана семейными узами с русскими. Чем не пример интернационализма в быту? В их среде шовинизм не ощущался совершенно, наоборот, Алексей хвалил своих подчиненных-аборигенов. Тем не менее, всем моим родичам пришлось бежать после распада Союза из Средней Азии в Россию, где они испытали участь понаехавших, а затем пришлось репатриироваться в Израиль. Вечная история блуждающего еврея. В Киргизии навсегда остались только дедушка с бабушкой.