3. История Мадлен

-Вот беда-то, - брякнула я. – Со мной такое и раньше бывало. Все потому, что я сомнам… сомну…
Пару секунд я могла наблюдать, как Святая Каролина пытается сохранить на лице суровое, разгневанное выражение. Потом ее против воли разобрал смех.
-Когда-то я сказала то же самое одной добродетельной монахине, примерно в таких же обстоятельствах, - пояснила она между взрывами смеха.
-Давно вы меня заметили?
-С самого начала, еще возле гостиницы. Но, признаюсь, почти случайно. В отражении на каком-то стекле заметила, как ты похищаешь зеленый плащ. После этого мне оставалось только время от времени поглядывать, как ты пытаешься выслеживать меня. Было интересно наблюдать за этим. Определенный талант у тебя есть, Мадлен.
-Спасибо. А кто был этот человек, которому вы сказали что-то про каких-то козочек? Нам с Луизон уже пора рвать когти из гостиницы?
-Мадлен, поверь мне, все не так, как выглядит.
-Ну еще бы.
-Это касается моей подруги Катрин, - она запнулась, глядя на меня так, будто лихорадочно раздумывала: не придется ли ей после сказанного принимать такие меры, которые навсегда заставят меня хранить молчание. Потом все-таки продолжала:
-Мы росли вместе, ее наказывали вместе со мной из-за моих выходок. Мне нужна весточка от нее, понимаешь? Мадлен, прошу тебя, не выдавай меня Беатрисе.
Я и впрямь начала смекать больше, чем она сказала вслух.
Кто подруга шпионки? – Шпионка.
Что делает шпионка? – Шпионит.
Как она это делает? – Втирается к людям в доверие.
К кому втерлась в доверие подруга святой Каролины? – Очевидно, врагам кардинала – испанцам.
Значит, если я скажу Луизон, что святая Каролины ждет весточки от своей подруги Катрин, может статься так, что Луизон-Беатриса слышала о некоей Катрин, и для нее будет новостью, что она подруга нашей Миледи. Конечно, так случится необязательно, но кто может исключить такую возможность? А что может ждать разоблаченную шпионку?
Я вовсе не хотела, чтобы из-за меня подругу графини постигла такая участь. Как мне убедить ее, что я буду держать язык за зубами?
Я показала ей мой крестик, который я обычно ношу под рубахой на веревке:
-Клянусь вам этим крестом, что не скажу Луизон, что видела вас с этим человеком, и не передам ей то, что вы мне сказали, потому что вы доверились мне. А если я ошибаюсь, то пусть Рено-Ломаные-Руки поможет мне поступить так, чтобы поменьше людей пострадало.
Святой Рено-Ломаные-Руки жил в нашей деревне четыре столетия назад, и поскольку ему было нелегко кормить семью, он заставлял купцов и дворян, что проезжали через темный лес по дороге на ярмарку Санкуэн, проявлять милосердие, развязывая кошелек. Когда королевская стража схватила его, палач переломал ему на колесе руки и ноги, но он с таким смирением переносил страдания, и так искренне каялся в грехах, что все признали его святым. После казни тело его сочли достойным быть преданным освященной земле, и местные жители соорудили часовню над его могилой. В Париже я часто прибегала к помощи этого святого, когда требовалась удача в задуманном деле, и ни разу не ошиблась.
-Расскажи мне о себе, Мадлен, - попросила Миледи. – Ты говорила мне, что ты из Анжу…
-Верно. Ну, что вам сказать… Сколько себя помню, я всегда была беспокойная. Однажды мы ехали на ярмарку, а перед мостом очередь из телег скопилась, так я не стала ждать, пешком спустилась к воде и перешла вброд. Трудность была не в этом, а в том, чтобы спуститься к речке, потому что там склоны были крутые и все кустарником поросло…
Я понимала, что говорю сбивчиво, но Миледи слушала меня, не прерывая, поэтому я продолжала:
-За свое детство я бы много раз могла покалечиться, но святые оберегли. Разве что однажды мне ухо веткой рассекли – мы в дворян играли, а шпаг-то у нас не было, вот и приходилось заменять их ивовыми прутьями, и мне таким прутом с размаху дали по уху, так что я кровью всю траву на дворе заляпала, но видите, зажило, и шрама не осталось. Потом еще тот гвоздь… Ну, еще как-то я свалилась с дерева и сломала руку, но она тоже зажила, даже крепче стала. Вот посмотрите…
Возле дома, мимо которого мы проходили, стоял какой-то старик и прикидывал, как ему затащить на второй этаж большой мешок с углем, потому что здесь явно экономили на площади под строениями и винтовая лестница внутри наверняка донельзя крута. Я подошла, знаком показала чего хочу, приставила лестницу и полезла к окну под крышей, левой рукой цепляясь за ступеньки лестницы, а правой навесу удерживая груз. Протолкнув мешок в окно, я спрыгнула на землю и вернулась к Миледи, которая наблюдала за мной с большим удивлением, потому что мешок был тяжел.
-Теперь вы не удивитесь, если я скажу, что на ферме батюшки я всегда занималась такой работой, как вскопать землю, перетаскать доски или камни. Так бы все и шло, только однажды, в день Марди Гра, мой отец побился об заклад, что обойдет вокруг всей деревни, держа на плечах большую бочку вина. Помню, на дорогах тогда лежал свежий снежок, который хрустел под его башмаками, когда он шествовал со своей ношей, и все восхищались его силой, а когда он дошел до конца, то с гордой улыбкой сбросил с плеч шерстяную рубаху – кожа его блестела от пота, а лицо вдруг побелело – сбросил, и с удовольствием растер себя снегом, и вдруг замер, а потом упал где стоял. Вы понимаете, его сердце не выдержало перепада…
В деревне у нас все делается быстро. Пока сколачивали гроб, пока рыли могилу – я была как в тумане. Когда опустили последний ком земли – передо мной появилось лицо моего дяди Пьера. Он должен был заменить мне отца. Его жена обняла меня, а потом отвела в коровник и дала первое родительское поручение – собрать в одну кучу коровий навоз, которому скоро должно было появиться применение на полях, потому что приближалась весна. Помню, руки мои делали эту работу, а я думала только о том, что батюшка больше никогда не поднимет меня на руках, никогда не прижмет к груди, и все такое… Из этого состояния меня вывел мой младший двоюродный брат Поль, которого я повстречала, когда возвращалась из коровника. Он указал на меня пальцем и закричал:
-Ха-ха-ха-ха, Мадлен теперь навозница! Замарашка…
Я дала ему затрещину и пошла себе дальше. Пьер с женой набросились на меня с бранью из-за того, что я тронула их отпрыска, так что у меня в голове совсем прояснилось. Спрашиваю:
-А знаете, дядя Пьер, как легко сено загорается, да и дома с соломенной крышей, такие как у вас?
Помягчел дядя Пьер сразу, знал, на что я способна. Только мне уже самой противно стало…Короче говоря, я махнула рукой на свою долю имущества и решила отправиться в Париж. Пока я шла, снег таял, словно весна встречала меня, на душе становилось легче. Когда идти оставалось уже недолго, и с горы Монмартр я увидела городские стены Парижа, мне навстречу из-за какого-то поворота вышли пятеро мальчишек, примерно такого же возраста, как я. Должно быть, они сразу заметили, что я из дальних краев, потому что один из них присвистнул и сказал:
-Ого, деревенская краля к нам пожаловала! А ну, давай сюда свою котомку, да и сама…
Договорить он не смог, свою котомку я никому отдавать не собиралась, поэтому когда он подошел и протянул руку, я лягнула его моим сабо в голень, а сама прыгнула вбок и в сторону и заехала кулаком в челюсть его приятелю. После того, понятное дело, они все на меня навалились, а я вертелась волчком и размахивала кулаками направо-налево – в деревне мы часто так забавлялись, только здесь была не игра. Вообще-то, у меня к лодыжке был нож подвязан, но я сначала решила, что доставать его – “не по чести”, как у нас говорили, они-то лезли на меня без ножей… А потом поняла, что больше на ногах не продержусь, и все-таки выхватила, так что они все шарахнулись от меня. К тому времени мы все были в синяках.
Не успела я перевести дыхание и прийти в себя, как ко мне подвалили двое взрослых, которые, как оказалось, видели все заварушку.
-Бойкая девочка, - сказал один другому. – Пожалуй, такой в столице найдется достойное ремесло, если дать ей правильные советы. Идем с нами, барышня, ты слишком хороша, чтобы мыть полы или штопать старые тряпки.
Так я и оказалась в шайке. По ночам мы проникали в особняки знатных дворян и выносили наружу, что под руку подвернется. Днем я и еще одна девка, здоровенная такая цыганка, на перекрестках подходили к каретам, которые не могли проехать из-за уличной толчеи, и говорили: “Подайте милостыню сироткам!” Для массовки с нами был выводок девчонок помельче, но главное, в руках мы обе держали, будто погремушки или куклы, бутафорские пистолеты из театра, которые выглядели как настоящие, так что получалось убедительно, и нам подавали щедро, а потом вздыхали с облегчением, когда мы отваливали на поиски других жертв. Между прочим, ту цыганскую девчонку я заставила делиться с малявками добычей, покупать им мороженое и все такое, ее душила жаба, но мне отказать она не посмела.
Помню, как-то мы с мальчишками – чуть ли не с теми самыми, - выпили много вина, так что я под конец свалилась с ног, а когда пришла в себя, увидела, что у меня кровь стекает по ногам. Как вы понимаете, мне не надо было объяснять что это такое, я все-таки выросла на лоне природы. Вот тут я испугалась – пока я была одна, я отвечала только за себя, а если бы у меня появился ребенок, как бы я растила его на Дворе Чудес? Я видела, что многие женщины с легкостью бросают своих детей под дверью ближайшей церкви, только я бы своего не оставила. Парни наблюдали за мной с торжеством, но и с опаской – будь я трезвая, они бы не посмели меня завалить. Я махнула рукой и сказала:
-Тащите еще бухла похмелиться, дайте я хоть распробую, из-за чего всего с ума сходят…
К счастью, все обошлось. Потом одна старуха сказала мне: “- Раз уж ты теперь стала гулять, так становись под фонарь как все.” Поскольку теперь все происходило на трезвую голову, риск был сведен к минимуму…
-Бедная девочка, - сказала Миледи, задумчиво глядя на меня.
-Да нет, - отмахнулась я, делая вид, что не поняла ее. – Мы в деревне не бедствовали, батюшка церковную землю в аренду брал, так что я совсем не бедная. Должна сказать, клиенты на меня не очень охотно клевали. Та же старуха объяснила мне, почему. Она сказала: “Они покупают женщин не для удовольствия. А для того чтобы насладиться чужим унижением. Даже девки, которые с клиентом ведут себя как заносчивые стервы и ведьмы, в глубине души все равно готовы угождать, и клиенты это чувствуют. Но только не ты. Ты делаешь это с таким видом, словно тебя наняли разгрузить телегу дров или подстричь газон, ни у кого нет ощущения власти над тобой, тебя скорее боятся.”
Потом кто-то притащил на Двор Чудес манекен, увешанный колокольчиками, чтобы мы, молодняк, учились вытаскивать из карманов кошельки. Поначалу эта игра заинтересовала меня. Помните ваш кинжал, Миледи, который я стибрила у вас на Заячьей улице? Когда настал срок держать экзамен, мы должны были притащить все добычу старым ворам, которые обучали нас, по уговору только одну монетку мы могли оставить себе. Мне достался молодой дворянин, который, когда я подошла и под каким-то предлогом завязала разговор, вдруг начал рассказывать мне все подряд, о своих проблемах, о своих сестрах, о какой-то даме, которая бросила его… Он явно был не в себе. Я прервала его излияния, сказав:
-Языком вы, сударь, чесать горазды, а за своим кошельком не следите.
И вернула ему его собственность. Мой “учитель” злобными глазами смотрел на это с противоположного конца улицы; когда я вернулась, он зашипел на меня:
-Влюбилась, девка, а о том не думаешь, что ты должна приносить старшим добычу, знаешь, что с тобой за это будет?
Мое лезвие тут же оказалось у его горла, я сказала:
-Мне плевать, что я там кому должна, да и тебе бы лучше о том не вспоминать. И не лезь в карман за своей булавкой, пока ты ее вытащишь, я тебя десять раз успею подрезать.
После того случая главари Двора Чудес заимели на меня зуб. Я решила, что прятаться от них будет “не по чести”, поэтому продолжала ходить повсюду, как раньше, но теперь прежние друзья и подруги сторонились меня, боялись мести. В Париж я пришла весной, а теперь стоял конец августа. К тому времени у меня в глазах рябило от парижской роскоши, которая первое время приводила меня в восторг – от всех этих фруктов, овощей, кусков красного мяса, сладостей на прилавках – в любом закоулке Сен-Жерменской ярмарки фруктов и овощей было столько, что в деревне я и за всю жизнь не видела, - от шелков, золота, бархата. Мне вдруг захотелось купить где-нибудь клочок земли и стать крестьянкой, как прежде. Только где бы я взяла деньги, ведь я всегда проматывала все, что попадалось в руки, раздаривала друзьям, покупала с лотков какие-то безделушки, которые, порой выбрасывала или теряла через несколько часов… Впрочем, если бы я стала копить монеты, на Дворе Чудес непременно украли бы мои сбережения.
Кроме того, я стала ловить себя на том, что перед очередным делом я думаю не столько о том, смогут ли те, кого я оберу, обойтись без этих денег, сколько о том, как поскорее уйти с добычей. Вот что с вами делает городская жизнь! В таком-то состоянии я повстречала Луизон. Когда я первый раз ее увидела, на ней было зеленое платье, из очень дорогой ткани, украшенное вшитыми золотыми нитками, плотное, закрывающее фигуру от пят до горла, белые перчатки из тонкого муслина, маленький медальон с часиками из белой платины, на золотой цепочке, шелковый, украшенный бархатом, шарф на шее, муфта из черного меха…Просто удивительно, что этакая особа оказалась на наших улицах, одна и без провожатых, а время было позднее.
Ну, я подошла и сказала:
-Давай сюда твой кошелек, и часы, и муфту.
Очень спокойно, без тени страха Луизон передала мне требуемое, и когда я уже собиралась валить с добычей, она непринужденным, уверенным движением взяла меня за руку и начала говорить. Я слушала полчаса, и потом всё вернула ей, и сказала:
-Я пойду с тобой, а ты будешь говорить, что делать.
Это слабые так и эдак прикидывают, раздумывают, а потом ничего не делают. А сильные люди сразу бросаются в тот омут, который понравился, на то мы и сильные.
Добравшись до этого места, я вдруг подумала, что даже Луизон ни разу не слышала от меня такого подробного рассказа. Несколько раз я порывалась высказаться ей, но замечала, что мысли ее где-то далеко, потому что она вся была полна великими видениями – о тех духовных подвигах, которые нам с ней предстояло совершить на избранном пути. А вот Миледи – та слушала внимательно, и было видно, что ей это действительно интересно.
-Что же она говорила тебе?
-В двух словах не расскажешь… Во-первых, нам предстояло избавить Францию от тирании Ришелье. Я знаю, вы ему служите… “У нас в стране на каждом лье…”
-По сто шпионов Ришелье, - закончила Миледи. – Я знаю все ваши глупые песни. Ришелье ел бульон с госпожой д’Эгильон, поел на экю, погулял на мильон, что хранит медальон госпожи д’Эгильон, там не то кардинал, а не то скорпион. Ли-лон ли-ла ли-лон ли-ла ли-лон ли-ла ли-ле ли-лон ли-ла ли-лон ли-ла ли-лер ли-лон ли-ла… - насмешливо промурлыкала она. - Толпа никогда не может понять великого человека. Ты воображаешь, что кардинала задевают ваши вирши?
-Не знаю, Миледи… Все было простым и понятным, когда я слушала Луизон. Потом гугеноты… Они мне никогда не нравились. Послушать их – так все на свете греховно, наши иконы и статуи, которые они зовут идолами, наши танцев вокруг дольменов и наши мистерии… Между прочим, мы с батюшкой держали в аренду церковную землю, а этим гугенотам дай волю – они бы ее отобрали и продали какому-нибудь жирному кальвинистскому купцу, который постарался выжать бы из нас все соки. В Тамплемаре, если вы помните, я им поправила рожу…
-Постой-ка. Так ты думаешь, что Тамплемар – протестансткая обитель? Наверное, еще и лояльная к Ришелье? Давно я не слышала ничего смешнее… Кстати, о Тамплемаре. Как тебе удавалось, при твоем характере, до поры до времени соблюдать конспирацию?
-Соблюдать чего?
-Как бы сформулировать, чтобы ты поняла… Ну, словом, как ты умудрилась воздержаться от ссор и столкновений, при том что порядки в Тамплемаре – едва ли очень тебе подходят?
-Да ведь меня сразу к кухне приставили… В первый день та толстая монахиня, которая у них при котле, меня задолбала своими придирками. И то я делала не так, и это. К любой работе надо сначала приноровиться, я ведь никогда раньше не была кухаркой, а она не хотела взять это в толк. Под конец я швырнула на стол передник и сказала:
-Пожалуй, вам проще самой все делать, чем добиться от меня чего хотите, так что я лучше пойду, поваляюсь во дворе на травке…
У нее от злости аж рожу перекосило, явно она хотела схватить меня за волосы и ударить физиономией об кухонный стол. А вы же понимаете, у меня в таких случаях руки сами все делают, не давая голове времени задумываться. Впрочем, я все же понимала, что физиономию портить не следует – я ударила в живот и пообещала, что убью, если она еще будет до меня докапываться…
-Великолепно! –вырвалось у Миледи. –Жаль, я этого не видела…
-А никто не мог этого видеть. Мы же были одни в кухне. Я ждала, что она позовет на помощь начальство, но, как ни странно, никто мне этого так и не припомнил…
-Ничего странного. Это же кухня, там не только у тебя руки сами тянутся, и не только – вернее даже не столько – в плане дать кому-нибудь в морду. Сколько в плане что-нибудь украсть. Наверняка она подворовывала, поэтому ей было не с руки лишний раз звать аббатису в свою… свою кухню. А все-таки ты была не права. Что начнется, если все послушницы будут набрасываться с кулаками на монахинь? Когда я была в твоем возрасте, я на многое смотрела, как и ты, но с годами приходит понимание важности дисциплины. И раскаяние…
Пока мы с Миледи коротали время за этим разговором, она будто невзначай выбирала путь так, что мы не спеша возвращались к нашей гостинице, и теперь до порога оставалось немного.
-Эх, будь все по уму, нам бы следовало расстаться, потом ты вернулась бы отдельно от меня и сказала Луизон, что я опять сбила тебя со следа. Но я же вижу по тебе – лгать тебе противно, - вздохнула она. – Заметить, когда ты врешь, ничего не стоит. Об одном прошу, не говори ей, что я встречалась с тем человеком, а я даю слово, что не заставлю об этом жалеть.
Будто Луизон и так не поймет, увидев нас вместе! – успела подумать я, переступая порог гостиницы “Славный лебедь”.