Гл. 14. Железобетонный гость. Прочие мелкие сошки

       Глава четырнадцатая
       ЖЕЛЕЗОБЕТОННЫЙ ГОСТЬ. ПРОЧИЕ МЕЛКИЕ СОШКИ

Хотя Веня и сказал так, что чует, а не почуял. То есть как оно  на самом деле. Соврал. Не заметил, как  при сих словах ниже в сквере произошло действительное движение, в земле, как подвзбилось и вздыбилось из земли что-то вроде отростков, как пошли и двинулись в рост, ну да, как утверждал впоследствии Веня, чистоганом – человеческие кости. Погост, ить, стоял тут некогда, под церковью Михаила Архангела, и в нем многие, хотя и субтильные за временем лет, однако ж весьма представительные, важные и достойные пребывали кости.

- Аттас! – вскрикнул Левша, обладавший также, как и Веня,  весьма изощрённым слухом, то исть не только, чтоб глазом. – Хто-то идёт!  Каки-т необычны шаги…
Некоторое напряжение образовалось в воздухе.
- Ты, енто, - обратился Левша к дьяку, привязанному к столбу.  – пребывай на шухере, некада ж нам с тобой возиться, то завязывай, то развязывай тя…  Ты, Веня, тоже, - прибавил, - как человек натуральный оставайся на месте!.. Остальны – по местам! 
Хфигуры попрыгали на столбы и замерли. Как-то даже так показательно. Что даже превзошли себя, то исть, как статуи! Превратились в совершенные изваяния! Веня ж опять залез под скамейку к Николаю Семёновичу.
- Боже, какой маскарад! Какое лицемерие!  Тиятр! Ток не хватает ширмы! Господа, занавес!!. – верно, вишня ударила в голову возлюбленной охфицера, да таким боком, што Любовь Онисимовна  кинулась ну просто в непотребную каку-т декламацию. 
- Цыц! Распоясалась! – рыкнула Катерина Львовна. И, надо сказать, кумир её от сверхнеподвижности сделался просто страшен.
Однако, похоже, Любовь Онисимовна нисколько не испугалась.
- Не, чистые оборотни! – так высказалась.
- Убью, ведьмачка! – взъярилась каторжанка. – Не посмотрю, что ты статуя! Да и не впервой мне будет идтить по этапу!
- Господа, господа! Ну што за ажитация!..
- Так схватют же нас, до времени! То исть, ежли раскроют заговор! Аркадий Ильич, заткните вашей любовнице глотку! Нехай помолчит в тряпочку.
- Катерина Львовна, - сказал охфицер, - пожалуйста, звините их, Любовь Онисимовну! Они всё представляют себя на сцене. Офелией, значитца. Не берут в голову, что у нас  бытие здесь всамделишное разворачивается, с неизвестным ещё исходом… – И к Любовь Онисимовне с ласковостью: - Любушка! Пжалста! Душичка моя, подзаткнись! Хучь немножечко! Пра! В сам деле! Следовает соблюдать конспирацию!  – нежнейшим, право, голосом молвил Аркадий Ильич, таким нежным и вразумительным, што Любовь Онисимовна, они  немедля влепили поцелуй охфицеру, то исть несмотря на все его нравоучительные наставления.

Господа, любовное отступление.

Аркадий Ильич ответили. С лобызанием. Не смогли не ответить.
Получилось взасос.
- Бесстыжие! – откомментировала Груша и как-то так при сём извернулась и при этом немножко присела, прямо скажем, подставилась, с запрокинутым кверху лицом, что губы её оказались прям пред лицом её идола, Северьяныча то исть.
Северьяныч и свой, и ей впечатал оглушительный поцелуй. В губы. В раскрытые! Можно сказать, звонкий такой поцелуй! Нота ещё долго висела в воздухе от соприкосновенья металлов.
- Вень, Веня, иди же ко мне! – зашептала и позвала Вень Ваныча Катерина Львовна, как-то даже  изнемогая вся. 
Вень Ваныч пополз, - что поделаешь, магнетизм, ну и любовь, то, чему не можно не подчиняться. Катерина Львовна, правда, обладала каким-то неземным,  нечеловеческим и упоительным - до изнеможения - голосом, с бархатами.
Правда, кака-т вакханалия получалась.
К прочему - дьяк у столба впал в уныние. В жестокую, прямо скажем,  депрессию впал. В чёрную.
- Черти, черти, господа, в глазах, от, множатся! – опять застонал. – И все, от, черти - в государственной форме! – сказал. - Такого ищё не было! Штоб при регалиях!..  Спаси и помилуй, Господи!
- Бедной!..
- Господа, слышите?!. – вернул господ хфигур к реалиям Левша.
Господа хфигуры наново вслушались.
Что же, похоже, это и впрямь были шаги, но,  гм, гм, не совсем человечьи, судя по всему, да,  да, но шаги какой-то громадной,  и не как не иначе, как высочайшего калибра статуи!
Все это как-то сразу поняли.
Фиг знает даж почему.
Никогда, отродясь,  нихто не слыхивал подобного стука.  Такого мощного и  размеренного, такого уверенного в себе. Не то чтоб чеканные были шаги… Но…  определенно. 
Вопрос – с чем хфигура шла.
Откудова?
И для чё?!.
 - Господа! Замерли!! То исть натурально – вмёрли!
М-да, правда,  слышно было по эху, ясно, что у гостя чудовищной величины обувка, скорее всего сапоги, и уж никак не чувяки. Преогромные сапожища сидели на ноге у сего, без сомнения, выдающегося,  чрезвычайно именитого, заслуженного, безусловно, идола. Ибо он вначале бацал ботинкой, там, где-то ещё за речкой, о булыжник, выворачивая его, далее ж, - столь тяжек был, - пришаркивал, чувствовалось, приволакивал ногу, со скрежетом, вскрывая улицу, верно, бороздой, ну да, похоже, что Болховскую…  То есть уже перед самым мостом был, с другой его стороны.  Мост подскакивал. Выгибался. И только што, как лошадь, не прядал!
- Да, - сказал Веня, - похоже, что энтот с другой планеты. Али с иного какого континента! Есть такие хфигуры в Америке и в Бразилии. Одна стоит над Гудзоном в Нью-Йорке, другая… 
Веня осёкся.
Дале случилась что-то вроде падения бомбы.
И тишина. Ни звука. Только вдали ещё отдавалось эхо первоначальных страшных раскатов.
Но и они смолкли. 
- Грохнулся,  значит! – сказал Веня. – От, незадача!
- Рассыпался…
- Ежли рассыпался, значитца, точно из наших.
- Ну да. Точно, к нам направлялся.
- На помощь… 
- Верно,  слух по земле как-т пронёсся… Имею в виду, про товарищество наше.
- Вне сомнения. 
- Гудит город! – встрепенулся и подтвердил Вениамин Иванович. -  Сам видел, покамест топал к вам.  На кажном углу товарки промежду собою судачат, и даж не столько о Грозном, как о нас треплются, о наших сходках, всё такое сякое талдычат. Перемалывают нам косточки. Далее тотчас всё енто и даж по всей России разносится, даж по континентам.  Всё бабы… 
- А то хто ж. 
- От, значитца, фигуры до срока, до заглавной команды и сходются.
- Подымаются.
- Идут к нам…

Ещё прислушались.
Может, как-то оправилась и поднялась хфигура. 
Нет, ни звука. Смолк монумент. Будто навеки.
- Скорее всего, споткнулся, - высказал предположение Иван Северьяныч. – Ну и – пал. Конечно, под ноги себе не смотрел. Там одна крышка в сливном колодце сдвинутая, должно быть, что провернулась… Верно, прямо в неё и вступил! Вляпался!  По самые яйцы, похоже. Конечно, по яйцы ухнул! То исть провалился.  Так, от, попал… Какой-т ногою.  Другая ж у него, которая осталась на поверхности, подломилась.
- Может, ещё собрать как-то ево получится, - вдруг и спонтаном пожалела идола Любовь Онисимовна. Жалостлива была. – Я  к тому, что к нам всё же шёл. Наш сторонник. Определенно.
- Конешно, сторонник, и потому  нужен ремонт, - сказал Иван Северьяныч. – Хфигурами нельзя бросаться!... Тем боле революционными (был уверен, значитца, что революционная фигура, зря Северьяныч не скажет). 
- На базаре замазки б позаимствовать, - сделала меж тем предложение Катерина Львовна.
– Стибрить, - поправила Катерину Львовну Груша. - Может, правда, удастся обратно склеить ево, слепить как-то. Потом… Краски пошмонать следовает. Ну, штобы покрасить. 
- Перед тем же зачистить, -  вступил Веня, - наждачною шкуркой. На стыках. Вообще, - дополнил Веня, -  статуя преогромная. Судя по всему для ремонту потребуется много песку и цемента. Следовательно. Недурно б обзавестись тачкой, а то и самосвалом,  то исть для подвозу материала. Может, даже бетономешалкой. Пра! Вдруг почнётся  повальное паломничество,  ну,  статуй. Хто знает, сколько фигур посыпется…  Хорошо бы иметь стройзапасец, ггы, - Веня осклабился, – впрок. Потом. Более чем уверен, что фигура сия – железобетонная. Подозреваю, то исть  по силе её и мощи, без каркасу ей никак не можно. Так что, предполагаю, проржавел в ней хребет, прохудились и повыперли рёбра, вообче просели конструкции. Тут никак не обойтись без зубила  и лома. К сему напильник, ножовка, ну и конечно  паяльник, вдруг потребовается чё-нибудь прилепить,  каких-т там висюльки, навроде медалек и орденов.  А то и присобачить што-нибудь покрупней,  сбитый башлык, съехавшую папаху али шинелку. Маю, вообче,  на такую махину потребовается горелка, газовая, а то и сварочный аппарат!
- От и займёшься им, Веня! – заключил Левша.
               
                ***               
Озабоченные дальними громоподобными  звуками фигуры  не слышали, как близ, рядом, под стопами у них и впрямь некая межеумочная жизнь уже протекала, если точней, прозябала, как что-то там потихонечку чмокало, чавкало, вспучивалось от погоста (бывшего некогда при церкви), лезло чавой-то из под земли. Чавой-то такое непотребное. Да разминалося…  Перекидывалось шепотками.  Ой, шепелявило.  Что-то такое судачило. С уклоном, значится, метафизическим, скажу я вам. И даже с классово-политическим. Делилось… На группы и партии. И уже цапалось и сцеплялось. И… Как бы размножалося. Словом. Восставало, значитца.
И - эх, эх, господа!.. Ну и вляпались же мы с вами, не хуже того идола!..  Токо што не в колодец, в историю. М-да…  А ещё, скажу я вам, вам, господа, провидцам и тайнозрителям, и не то будет!..

Веня мне сие, понятно,  пересказывал. Про эти кости,  полезшие из земли.  С тихим таким, значит, треском лезли.  Рассохлись несколько.  Чуток так потрескивали… Не сразу, но различил, различил Веня восхождение мослов.   Дык, слышал же живописец, правда, с некоторым запозданием, как  трескали рёбра да бедрцы… Тончайшим же обладал слухом Веня! Пожалуй даже, что утончённейшим! Редким, право же, аппаратом! Каким-то таким утробным! Можно сказать, что  чуяньем! Слышал - однако ж молчал. Стеснялся Веня. То есть, делать заявления! И то – побаивался впросак попасть! Сообщит братии, шкелеты, мол, из земли выпинаются  – они Венечку  на смех поднимут!..  Не поверют! Нет же у них, как у Вени, такого особенного слуха и зрения. Ни сном, ни духом. Разве что у Левши только. Так Левша головой повредился. Заслуги ево, они в прошлом.  Однозначно – конфуз получится. Зачем оно Вене?!.

- Тсс! Господа! Господа, чуете?!.
Хфигуры вновь напряглись.
Тишину прорезал достаточно характерный стук. Но более дробный, нежели у птеродактиля. 
- Никак, вправду, ещё хто-то идет…
Помолчали.
- Точно. Только шаг покороче. Помельче, выходит, статуй.
Ещё вслушались. 
- Похоже, со стороны ж. д. таперича. От станции.
- Кака-т хфигура на поезде, значит, приехала.
- На скором. Как раз под утро с Москвы фирма; идёт.
- Следовательно, хфигура видная, из начальства, можа, из военспецов бывших.
- Не менее…  Из Москвы мелкие не наезжают.
- Гля!
- Чё?
- Где?
- Дык! Сверху!.. 
- Как-эт, что сверху?!.
- Воздухом хто-т прибывает. Вертолёт  сверху  рокочет, чую!
- Так не тарахтит ж... Тяга ровная.
- Самолёт, значитца!.. Летак.
- Ххх… Три десятка лет, как аэродром в Орле медным тазом накрылся.
- Парашютом,  значит,  статуй  прыгнет.
- Ну да. Куда же  денется…
- Спрыгнет.   
- А как на головы нам…
- Впрямь. Как б о нас не разбился!
- Следовает посигналить!
- Может, правда, знаки какие подать, - сказала Любовь Онисимовна. - Помахать им охфицерским шарфиком, который Вень Ваныч Аркадию Ильичу презентовали.
Ещё стук раздался. То было с восточной. Теперь с западной стороны.
- Сходются, сходются товарищи! Со всего государства!
- Со всея земли!   
Ну и… Пора, мол, готовиться к демонстрации и к  параду статуй.
И как то, от, провести перепись статуй.
В общем определиться со статуйной наличностью и соответственно масштабом мероприятий.