Коммуналка

Из медного носика крана четвёртые сутки капала вода.
Хорошо Аристарху Палычу, он глуховат и интеллигентен, а Варвару эта психическая как-кап-атака наводила на мысли о гестапо. Она родилась уже после войны, потому о пытках знала только из фильмов про шпионов и разведчиков, выписывала Литературную газету и считалась среди коллег вполне образованной. Жила одна, сын с семьёй завербовались на север, внучку видела только на фотографии. Работала  сутки на трое, медсестрой в стационаре при заводе.
Каждый год в апреле и ноябре на пару недель от санчасти её направляли на вахту в профилакторий. Именно поэтому дома была часто, ходила и тихонько ворчала себе под нос и, неся миссию экономии ресурсов, выключала за всеми свет.
 
Справа, первая по коридору дверь - это комната ответственного квартиросъёмщика Игнатова. Он человек занятой, да ещё, поговаривают, жил на две семьи, поэтому всеми оргвопросами занималась его супруга Марья Фёдоровна, женщина яркая, цветастая по всем направлениям, громкая, вдохновляющая, отказать в просьбе ей могли только слепоглухонемые, а таковых в нашем доме не имелось. Серые с болотинкой густо накрашенные глаза этой энергичной женщины смотрели соседям не только в душу, но также и бухгалтерскую зарплатную ведомость одновременно и пронзительно.

Их 5-6 летняя Маруся часто болела, оставалась дома и каждую свободную минутку была занята каким-то творческим процессом - рисовала цветными карандашами в старых тетрадках Альбины Петровны, любила читать, сидя под торшером с махровым абажуром, в кресле у окна в конце коридора, рассматривала большие и красочные, принесённые из библиотеки книжки, читала свои. В детсад она ходила мало, лет до 4х, а читать научилась рано, так что с 5 лет эта всегда бледная девочка уже уверенно путешествовала по страницам литературных миров. Маруся ощущалась каким-то инородным ребёнком у крепких и здоровых Игнатовых, мало ела и жила книжками. Всем казалось, что, несмотря на разницу возрастов, с Альбиной Петровной у них тайное филологическое общество.  Соседка эта - из комнаты напротив Игнатовых, преподавала русскую литературу и следила за уважительным отношением к языку в данной коммуналке. Матерные ругательства позволялись лишь в отсутствие учительницы, да и то с оглядкой.

Через стенку от учительницы жил граммофон. Из большой латунной трубы-цветка каждый день с позднего утра и до вечера слышались мелодии  романсов с характерной хрипотцой довоенных пластинок. Это "Анна Николаевна, урождённая Вельяминова" (так она сама представлялась) заводила "шарманку своей молодости". Стены её комнаты напоминали заброшенный музей - с разноколиберных  фотокарточек, тронутых временем и давно не тронутых влажной уборкой,  смотрели женщины и мужчины в забавных костюмах, особенно много танцующих и в разных позах. Сама Анна Николаевна мало о себе рассказывала, но слухи вокруг неё ходили самые невероятные. Например, что она в прошлом балерина и была  лично знакома со всеми партйными чинами, что одиноко прожила свою жизнь, при этом полную скандальных романов, стрелялся кто-то из-за неё или травился - не важно, явно что-то роковое в истории её жизни было, говорили, что все её близкие сбежали за границу, а она, по мнению Варвары, скорее всего "шпионила сразу в нескольких направлениях".
Шептались, что родителям Анны Николаевны раньше принадлежала вся эта большая квартира, а Аристарх Палыч где-то вычитал, что среди предков этой особы есть Шимон, сын варяжского князя Африкана. Что правда, а что вымысел - неизвестно, а сама соседка только крутила ручку граммофона, по утрам накидывала на шею жемчужные бусы в два ряда, доставала из буфета чайную пару в мелкий цветочек, наполняла её из тусклого кофейника и улыбалась своей фирменной улыбкой цепких глаз, после чего закуривала папиросу и на выдохе первой затяжки произносила "шарман". Вся округа за глаза называла её ведьмой-шарман, или попросту Шарманкой.

Напротив грамофона проживал уже упомянутый Аристарх Палыч с супругой Марфой Ивановной. Жили тихо, скромно, любили друг друга трепетно. Детей общих у них не завелось, а дочка Марфы от деревенского мужа выросла, выучилась в институте на фармацевта, вышла замуж и жила в Ленинграде. Аристарха Палыча очень любила и  называла папой, на праздники присылала открытки с надписью "Дорогие Мама и Папа Палыч". Аристарх супругу обожал, сравнивал не иначе, как с третьей женой Ивана Грозного красавицей Марфой Собакиной. Жене это сравнение, безусловно, льстило, особенно после рассказа о том, что эта барышня победила в финале 24-х конкуренток в конкурсе красоты 16 века, при подборе невесты царю.  Про то, что эта красавица быстро сгинула, муж не упомянул.
 - Зачем огорчать мою Марфушу. Она такая ранимая и тонкая.
Ну, а что, такой видел её супруг.

Когда Марфа Ивановна стряпала на кухне, ароматы сводили с ума весь подъезд. Муж много работал дома над учебником, три раза в неделю преподавал историю русских древностей в университете, поэтому Марфа наготавливала ему обеды и всякие вкусности наперёд, чтоб не голодал, пока она работает.
А ещё Марфа вязала крючком и одаривала всех салфетками, а для Шарманки связала большую кружевную скатерть под граммофон. Комната у них была такая же большая, как у балерины, светлая, полная книг и горшечных мясистых цветов. Игнатовы давно положили на комнату глаз и уговаривали поменяться. Марфа бы и согласилась, но Аристарх Палыч был неумолим.

Через некапитальную стенку от них жила Варвара, это получается рядом с кухней, а напротив медсестры уже два года снимали комнату две сестры, двойняшки или близняшки (хозяин комнаты ходил на торговом судне и между рейсами жил с женщиной на окраине города в отдельной квартире). Девушки и похожие, и не похожие.
Обе красивые, породистые, им лет по 25, не больше.
Рита общительная, аппетитная девушка с каштановыми кудряшками и шальными глазами, мужики таких всегда взглядом провожают. При этом постоянных кавалеров не было, домой точно никого не водила, Варвара бы заметила. Ритку иногда привозили машины или такси, но сама она отшучивалась, говоря про "ничего серьёзного".

Марго коллекционировала кулинарные книги, но никогда не готовила по рецептам. Она где-то доставала травки, специи - добытчицей у них была она - готовила им с сестрой в комнате на плитке, колдовала над едой, как баба Яга над зельем. Сладковатый запах, что доносился из комнаты, всех привлекал, но сёстры туда посторонние любопытные носы не пускали. В приоткрытую дверь соседи видели, что Рита раскладывает карты, а когда Аристарх Палыч и Игнатова как то позвали её перекинуться в дурака, отказалась. Не умею я в карты играть, говорит.
Во дворе не раз гадала соседкам. Рассказывали, что и прошлое, и будущее - всё точно знает. Это привлекало и напрягало, но тем не менее её любили за весёлый нрав, блеск голубых глаз и беззлобность. Хороша, чёртова девка!

Откуда они с сестрой приехали в город, узнать не удалось. Лишь раз во время спора с учительницей Маргарита вспыхнула резким недобрым взглядом и заявила:
- Это наш дом. Мы здесь жили, сюда и вернулись.
А вы временно.
На что Альбина Петровна возразила:
- Это чепуха, я здесь 56 лет живу, вас не было.
Рита быстро успокоилась, поняв, что зря вспылила и снова добродушно засияла.

Если б не Рита, сестра давно бы пропала. Её залило бы потопом или убило током, она погибла бы под колёсами грузовика или попросту умерла от голода. Потому как не имела и не умела ничего материального, ведя своё существование между мирами - живых и не живых, прошлым и будущим. Из комнаты выходила ближе к вечеру, на улицу, как стемнеет, и бормотала себе тихонько, закатывая огромные глаза и нездорово улыбаясь внутри себя. Все думали, что она лунатик, сумасшедшая или что-то в этом роде. Высокая, бледная, всегда в серо-сине-чёрных одеждах, и при этом притягательная, даже магнетичная.

Красивая, необычно страстная - холодной  внешне и разрывающей изнутри страстью. Одевалась стильно, но странно. Иногда только в чёрное. Сейчас бы сказали - гот, но до триумфального шествия готов по стране надо было пережить трёх генсеков, перестройку, путч и дефолты, как минимум.

Сегодня повод для чёрного был. В день памяти Бродского Хари давно уже носила траур.
Ритка рассказывала, что сестру назвали то ли в честь героини  фантастического фильма, то ли в честь греческого божества, она точно не помнит. И кого спросишь? Родителей они потеряли давно в автокатастрофе, оставшейся загадкой, воспитывались до 18 лет у тёток по маме, тоже близняшек.

Хари писала стихи. Иногда она влюблялась и стихи были подёрнуты патиной романтичной печали. Иногда её распирала любовь ко всему живому, и стихи выходили светлые, даже жизнерадостные и вполне вдохновляющие. Иногда Хари впадала в грех уныния, мир казался ей холодным, равнодушным злобным существом, и она хотела умереть от непонимания, или чтоб не участвовать во вселенском зле. Её душевные рецепторы остро реагировали на всё, что Варвара, например, и не заметила бы.

Особенно тяжело Хари давались дни, когда менялся ветер. Её тошнило, в глазах по её словам "летали чёрные мушки, а в ушах громко топали муравьи". Но и это проходило. И она была снова спокойна и величественна. А лунными ночами она никогда не могла уснуть. Сидела на балконе, свесив ноги, пила портвейн или коньяк, в зависимости от того, что удавалось раздобыть сестре, и любовалась Луной (именно так, с заглавной буквы она всегда писала в своих стихах). Хари давно уже выкинула выписанные врачом таблетки и просто жила, в своём режиме. Здесь и не здесь.

Эта квартирантка раздражала Варвару Игоревну больше всего. Она не понимала ни её образа жизни, ни написанных стихов, грозилась сдать милиции, чтоб привлечь за тунеядство, но при этом что-то Варвару удерживало до поры до времени, как думала медсестра. Лунными ночами Варвара тоже маялась от бессонницы. Ещё и этот кран. Кап, кап, кап...

Еле дождавшись 7.30 утра, Варвара выключила не пригодившийся будильник, попила чай, оделась, поправила в коридоре перед зеркалом свою высокую причёску и вышла из квартиры. Спустившись на первый этаж, встретила соседку снизу, бабульку, к которой через день ходила делать уколы.
- Доброе утро, Нина Никитишна, куда это вы так рано уже сходили?
- Да какой рано, день уж давно. Привыкли тут в городе спать долго. А вот ты, молодая, куда? Вчера ж со смены?
- Кран четыре дня уже капает, до жэка добегу, слесаря вызову.
- Ну да, всё ты одна, сын то возвращаться не думает? Тяжело матери одной, а тут и квартира двухкомнатная, и удобства, да и внучка бы под присмотром. И за слесарем бегать не надо, сын, помню, с детства мастер на все руки.
- Нет, - вздохнула Варвара, у него там в Воркуте ещё год по договору, а там уж как получится. Да и не одиноко мне, люди кругом.
Варвара Игоревна ухмыльнулась.
- А ты всё равно возьми квартиранта, студента какого-нибудь, денежка не лишняя, да и тебе веселее.