Похороните мою бабушку так!

Дорогая бабушка, если бы ты была грузинкой, как бы красиво тебя похоронили! Никто никогда не посмел бы тебя сжечь, и все успели бы с тобой попрощаться (панихида здесь длится три дня).

Только представь себе на минуточку! Колышется белая кружевная занавеска над черным роялем Блютнера. Луч солнца золотит фамильный мейсенский фарфор, величественно расставленный в горке, дрожит в хрустальных винных бокалах, создавая эффект их наполненности оранжевым кахетинским (не сомневайся, по такому случаю оно будет доставлено и хорошо охлаждено твоим кварельским другом Резо). Сквозь выпуклое стекло книжного шкафа выступают стройные ряды мировой классики: Гомер, Софокл, Сервантес, Лопе де Вега, Рабле, Бальзак, Флобер, Пушкин, Лермонтов, Толстой, Тургенев, Шота Руставели, в своих переплетах с золотым тиснением они еще больше засверкают в лучах твоей уходящей жизни.

В центре гостиной мы видим тебя, в роскошном немецком платье из изумрудного панбархата, сшитом в конце шестидесятых у хорошей немецкой портнихи в Потсдаме. Ты лежишь на тахте, мощные львиные лапы которой (твой любимый мебельный стиль Чиппендейл!) опираются на дубовый паркет, и он за время твоей столетней жизни не потемнел и не стерся.

А сколько прекрасных туфелек пройдёт по нему в дни панихиды! Прямые и тонкие, как стрелы, шпильки Прада, высокие танкетки "Дольче и Габбана", классические изящные каблучки Коко Шанель и прочие, дорогая бабушка, будут замирать у твоих напольных китайских ваз, уровень воды в которых будет стремительно расти от погружаемых в них прощальных белых лилий и розовых гладиолусов. И какой обнажится контраст! Между мощными львиными лапами тахты, на которой ты погрузишься в вечность, и туфельками с неустойчивыми каблучками подруг твоей дочери, назовем ее грузинским именем Нанули.

Твой выбеленный лик будет покоен. Тебя в этот день окружают дети. Старший сын Георгий прилетит из Москвы (ему позвонит сосед Дато и расскажет, что тебя утром на скорой помощи увезли в больницу) организовать тебе эти роскошные похороны, которые ты, как настоящая царица и аристократка, оценила бы (ты часто рассказывала нам, что твоя детдомовская жизнь стала роковой случайностью: родители из рода Васильчиковых потеряли тебя в толпе на причале, убегая от большевиков, и, думая, что ты где-то на пароходе, уплыли с твоими братьями и сестрами из России навсегда).
   
Через день, узнав от Георгия печальную новость, прилетит из Вены твоя младшая дочь, та самая Нанули: такая же легкая и элегантная, какой ее здесь все запомнили.

Твоя мечта сбылась – все были в сборе. Дети и нарядные внуки: я, Анна, Сандрик и Тамарочка. Все было так, как ты хотела.

Твой благородный образ, обрамленный венчиком седых волос, накроют белой атласной тканью; лакированная темно-коричневая лодочка гроба приподнимется и встанет на крепкие плечи мальчиков, ещё совсем недавно игравших с твоими детьми во дворе,  и по парадной лестнице выплывет на солнечный тбилисский свет.

Улица Паоло Яшвили превратится в этот день в озеро белых цветов любивших и любящих тебя соседей и друзей. Ты проплывёшь по нему на другой берег до пристани катафалка.

До вечности останется совсем немного. Через двадцать минут тебя доставят на кладбище. Там лодочка с тобой поднимется по узким тропинкам вверх в гору, лавируя между кипарисами и памятниками усопших. Еще несколько толчков и она остановится на гребне сухой земли.

И в тот самый миг, когда над белым облаком укрывавшей тебя атласной ткани нависнет неумолимая тень крышки гроба, раздастся пронзительный крик. Это будет даже не крик, а вопль женщины, ближе всего стоявшей к тебе в земной жизни. Ее тонкий стан, укутанный черными шелками, взметнется над тобой, опережая тень крышки гроба, закрывающей тебя навсегда. И в ответ черным шелкам дрогнет белый атлас, и твой лик вновь обнажится, как бы призывая Нанули успокоиться и предать тело вечности. И все громкие рыдания и мольбы дочери о прощении ее явных и неявных грехов тут же затихнут.

Истерика Нанули станет последним волнением твоей уходящей жизни. А предпоследним будет ночное вторжение в твою больничную палату молодого соседа по дому Отара Гомиашвили, скульптора. Он призовет тебя, простоволосую, в белой больничной рубашке, опомниться и принять крещение. Отар уже будет приводить тебе последний аргумент: "Крещение даст возможность оказаться в мире ином рядом с покойным мужем",  а  приглашенный им поп начнёт распевать над тобой канон, как вдруг ты, схватившись за трубочки нависающих над тобой капельниц, приподнимешься и выдохнешь: «Я крещеная!»

Твоё заявление прозвучит так энергично для умирающей, что поп и Отар вздрогнут и мгновенно выйдут вон. (Хотя, по правде сказать, принять за некрещёную тебя было легко: ты никогда не ходила в церковь и крестилась только тогда, когда сверкала молния и гремел гром).

Все волнения наконец-то утихнут. Лодочка гроба закроется и погрузится в горнюю вечность, а сердце твое было к ней готово давно.

Прощай, бабушка!