Продолжение повести Какую Библию читал М. А. Шолох

                «Всколыхнулся, взволновался…»

Начиная с эпиграфов, текст «Тихого Дона», можно сказать, пересыпан народными песнями. И каждая из них приводится вовсе не случайно. Каждая песня не просто иллюстрирует духовное и душевное состояние персонажей романа в тот или иной момент их жизни, но и выполняет некую духовно-мировоззренческую задачу в мире «Тихого Дона». Интересно было проследить как эпичность народных песен переходит, перетекает в эпичность романа. Можно сказать, что эпичность романа, во многой мере, обусловлена эпичностью  народных старинных, лирических и исторических песен. Однажды, я проделал такую работу, проследив в меру своих малых сил внутреннюю взаимосвязь песен, приводимых в романе,  с его духовно-мировоззренческой основой, в работе «Песни жизнь обрезала…». Народная песня в «Тихом Доне». (В кн. «Кубанские песни. С точки зрения поэтической. М., «Стольный град», 2001, Краснодар, издательство «Традиция», 2012).
Но одна песня из «Тихого Дона» тогда показалась мне неуместной, что ли. Точнее, тогда я не смог почувствовать и обнаружить её значение в романе. В самом деле, ведь это песня не народная, а официальная, считавшаяся гимном донского Войска. А в гимне, как и подобает, должна быть и торжественность, и хвала, и славословие, и бравурность. И исполняли её казаки, отправлявшиеся на Первую мировую войну. Трудно было представить, чтобы казаки в такой волнующий для них момент, духовного и психологического подъёма стали бы петь официальный гимн. Как и трудно представить сегодня гражданина, шествующего по улице и в каком-то эмоциональном порыве распевающего гимн России… Каждой песне – своё место. И всё же думалось, что автор напомнил об этой песне в романе, приведя её первую строфу неслучайно. Ведь в ней поётся о том, как «Всколыхнулся, взволновался/ Православный тихий Дон/ И послушно отозвался/ На призыв монарха он». Ведь то, что Дон «всколыхнулся, взволновался» можно было соотнести с изображаемыми в романе событиями кануна большой войны. Но примечательно, что в этой официальной песне, выражающей монаршую, правительственную точку зрения поётся вовсе не о той войне, на которую ехали казаки, которая так круто перевернёт не только их судьбы, но и судьбу всей страны:
Он детей своих сзывает На кровавый бранный пир, К туркам в гости снаряжает, Чтоб добыть России мир. «С Богом, дети, в путь далёкий, Переплыть вам лишь Дунай, А за ним ведь недалёко Цареград – и наших знай. Сорок лет тому в Париже Вас прославили отцы, Цареград ещё к нам ближе, В путь же, с Богом, молодцы. Стойте крепко за святую Церковь, божию нам мать – Бог нам даст луну чужую С храмов божиих сорвать. На местах, где чтут пророка, Скласть Христовы алтари. И тогда к звезде с востока Придут с запада цари! Над землёю всей прольётся, Вспыхнет алая заря; И до неба вознесётся Наше русское «Ура!» И.Я. Рокачёв-Вёшенский. «Песни станицы Вёшенской» (Ростов-на-Дону, Ростовское книжное издательство, 1990).

Православный тихий Дон действительно всколыхнулся и взволновался, но не тем, о чём поётся в песне, а предстоящей войной. В песне же изображается совсем не та война, на которую едут казаки, не с германцами, а с турками. Причём, война – за Царьград. Но, в таком случае, эта песня содержит в себе полную апологетику Византийского соблазна, закончившегося трагедией Раскола. Апологетику освобождения Константинополя от турок и создания единого православного государства во главе с русским царём. Содержит в себе ту блажь византийской прелести, пред которой устояли многие русские самодержцы, как их на это ни толкали. Но не устоял Алексей Михайлович. И об  этом ведь поётся два с половиной века спустя после того, как Раскол произошёл. Когда давно уже проверена временем ложность и губительность этого Византийского соблазна. То есть, перед нами полное несоответствие реальной войны и её духовно-мировоззренческого обеспечения. Несоответствие призыва монарха и того, что происходило в действительности. Разве может при этом война закончиться победой? Разумеется, нет.
«Послушно» ли отозвался православный тихий Дон на призыв монарха? Как и подобает в государстве, каким бы «призыв» этот ни был. Следует сказать об этой «послушности», так как казаков издавна  несправедливо и лукаво, в целях политических, упрекают то в том, что они «слуги царизма», то в том, что они «опричники». В связи с этим – поразительно восприятие в «Тихом Доне» царей одним из таких «опричников».  Мирон Григорьевич Коршунов выдавал замуж дочь Наталью за Григория Мелехова. По случаю сватовства – «принаряженый стол». Причём, принаряжен клеёнкой с надписью «Самодержцы всероссийские» с их ликами: «Мирон Григорьевич облокотился  о принаряженный новой клеёнкой стол, помолчал. От клеёнки дурно пахло мокрой резиной и ещё чем-то; важно глядели покойники цари и царицы с каёмчатых углов, а на середине красовались августейшие девицы, в белых шляпах и обсиженный мухами государь Николай Александрович». Тут, что ни слово то символ, да ещё такой, что от «опричника», пусть даже и подвыпившего, никак исходить не может. Никакого тебе подобострастия: «Мирон Григорьевич, снизив голову, глядел на залитую водкой и огуречным рассолом клеёнку. Прочитал сверху завитую затейливым рисунком надпись «Самодержцы всероссийские». Повёл глазами ниже: «Его императорское величество государь император Николай…»  – Дальше легла картофельная кожура. Всмотрелся в рисунок: лица государя не видно, стоит на нём опорожненная водочная бутылка. Мирон Григорьевич благоговейно моргая, пытался разглядеть форму богатого, под белым поясом мундира, но мундир был густо заплёван огуречными скользкими семечками. Из круга бесцветно одинаковых дочерей самодовольно глядела императрица в широкополой шляпе. Стало Мирону Григорьевичу обидно до слёз. Подумал: «Глядишь зараз дюже гордо, как гусыня из кошёлки, а вот придётся дочерю выдавать замуж – тогда я по-гля-жу-у… небось тогда запрядаешь!». Очевидно, что автор «Тихого Дона» пишет, столь,  уничижительно о монархе с определённой преднамеренностью. Цари и царицы – «покойники». «Обсиженный мухами Государь» таким быть не мог на «новой» клеёнке, которой «принаряжен» стол, по случаю сватовства. «Мундир – заплёван».… Картина символическая, говорящая не только о принаряженном столе. В этой, вроде бы, мимолётной картинке, видно как умел автор, казалось бы, чисто бытовое изображение наполнять иным, символическим смыслом.

Кажется, что такая картинка только и создана писателем как ответ на постоянные несправедливые обвинения казаков как «опричников». А казаки платили тем же: каков «призыв монарха», таково и отношение к нему, даже на вот таком, бытовом уровне. Что-то уж слишком неопричные эти «опричники» в «Тихом Доне»…

Такой ли смысл вкладывал писатель, помещая в роман песню-гимн «Всколыхнулся, взволновался…» мы не знаем. Перед нами его текст, из которого выходит именно такое значение.
Но ведь подобное трагическое несоответствие «призыва» верховной власти и «отзыва» народа, по сути, повторилось в Советской России, когда революционная марксистско-ленинская догматика не соответствовала реальной жизни, так трудно складывавшейся государственности, что и стало основной причиной распада страны в новую либеральную революцию.
         
                Волхвы и ведьмы

В начале романа М.А. Шолохов кратко описывает историю рода Мелеховых. И в частности, рассказывает о деде Григория – Прокофии Мелехове, который, вернувшись с последней турецкой войны, привёз с собой жену-иноземку, пленную турчанку. Понятно, что эта турчанка отличалась от казачек, выбивалась из общего строя хуторской казачьей жизни. Это её отличие, эта её выделенность, видимо, и дала повод обвинить её в «ведьмачестве», в колдовстве: «По хутору загудели шёпотом, что жена Прокофия ведьмачит. Сноха Астаховых божилась, что видела, как та простоволосая и босая доила на базу корову». И всё слухами и закончилось бы, если бы не случился небывалый падёж скота. И тогда люди нашли этому скорую причину – ведьмачество жены Прокофия, которая для общего «блага» должна быть уничтожена. Казаки пришли к Прокофию: «Волочи нам свою ведьму! Суд наведём… Лучше её уничтожить, чем всему хутору без скота гибнуть». Избитая жена Прокофия родила преждевременно и умерла вечером того же дня.
Казалось бы, зачем М.А. Шолохов изображает в романе это «ведьмачество» и такое зверское пресечение его? Позитивист найдёт скорый ответ: дабы показать, как когда-то было в среде «тёмного и непросвещённого» народа и как теперь эта отсталость преодолена. Мол, это пережиток прошлого и ничего более. Да ещё скажет, нисколько в том не сомневаясь, что это – какое-то дохристианское язычество. Но эта страшная сцена имеет самое прямое отношение к изображаемой далее в романе революционной смуте. И есть большие основания сомневаться в том, «темнота» ли это отсталого народа и то ли это, что преодолевается просвещением или же нечто совсем иное.

Изображая «ведьму» в начале «Тихого Дона», М.А. Шолохов, тем самым, представляет природу всякой смуты, периодически сотрясающей общество в разные времена. Волхование, кудесничество, чародейство, вызывающие волнение в народе, смущающие умы и шатающие души людей – это такая же смута в основе своей, как и последующая, революционная, которую переживают герои романа, только по-разному, в разные периоды истории проявляемая и выражаемая. Это – не язычество, не некая дохристианская вера, как обычно полагают. Это – антисистема, выжигающая в человеке всякую веру, покушающаяся на его духовную природу. Внешне – это как бы попытка вернуть человека в «первозданную природу», что абсолютно невозможно. А на самом деле – попытка ликвидировать выделенность человека душой и разумом из природы, то есть убить в нём веру, его духовную сущность.

Таким образом, этой драматической сценой в начале романа автор предваряет изображение современной ему смуты, не просто уподобляя их, но показывая их однотипность, сходство, по сути, идентичность и преемственность между ними. Отношение же в народе к волхвам, чародеям, гадателям изначально и до сих пор одинаково: «Не должен находиться у тебя проводящий сына своего или дочь свою чрез огонь прорицатель, гадатель, ворожея, чародей. Обаятель, вызывающий духов, волшебник и вопрошающий мёртвых, ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это и за сии мерзости Господь Бог твой изгоняет их от лица твоего» (Второзаконие, 18; 10. 11,12).

М.А. Шолохов постигает и представляет природу всякой смуты в человеческом обществе, в том числе и революционной, которая с древнейших времён и до сегодняшнего дня остаётся, по сути, неизменной в своей духовной основе.

Ведь и революционные теоретики и вожди, мировоззренчески обосновывающие смуту и толкающие в неё народ – это те же самые волхвы, мало чем отличающиеся от волхвов русских летописей. Нам могут сказать, что смута вообще – это, мол, некий объективный и неизменный процесс, не зависящий от теоретиков революции. Нет, не так. Неправда всякой революционной теории и учения в том и состоит, что проповедуя якобы общественную закономерность: бытие определяет сознание, то есть человек таков, каков окружающий его мир, вместе с тем, вопреки своей же установке, переустраивают жизнь и строят «новый мир» с помощью идеи, слова… По сути, признавая то, что в начале было слово.
Но как они сходны эти ведьмы, волхвы, чародеи, гадатели, еретики, сектанты, революционеры, появляющиеся в разное время в разных обличиях. Ведь все они появляются в смутное время, в период нестроений и потрясений. Точнее, появление их вызывает смуту в народе, крамолу и междоусобицу. Волхование и крамола, междоусобная война понимались в прямой причинно-следственной связи и взаимозависимости, о чём говорится в «Повести временных лет», что «междоусобная война бывает от дьявольского соблазна». Уже только это не даёт исследователям никакого права считать волхвов язычниками, то есть исповедниками дохристианской веры. Как, впрочем, не даёт права уподоблять их библейским волхвам – пророкам. Библейские пророки, названные волхвами и волхвы русских летописей это не одно и то же. Там волхвы – это пророки. Здесь волхв – это человек «одержимый бесом», он «волхвует по внушению бесов».

Первое упоминание в летописи о волхвах и кудесниках относится к 912 году и связано оно с предсказанием смерти князя Олега Вещего. Появление волхвов в Суздале, упомянутое  в летописи под 1024 годом, связано с жестокой междоусобной войной князей после смерти Владимира Крестителя в 1015 году. «В то же лето (6532-1024) поднялись (появились – П.Т.) волхвы в Суздале, избивали зажиточных людей, по дьявольскому научению и бесовскому действию, говоря, что они держат обилие. Был мятеж великий и голод по всей той стране… Услышав о волхвах, Ярослав пришёл в Суздаль. Захватив волхвов, одних он изгнал, а других казнил, говоря: «Бог посылает за грехи на любую землю голод и мор, или засуху, или иную казнь, а человек ничего не знает о том». Они избивали баб, «старую челядь» не потому, что они обилие (урожай) прячут, а потому что они волхованием своим не дают урожаю вырасти, держат его…

Следующее появление волхвов приходится на период распри между братьями-князьями после смерти великого князя Ярослава Мудрого в 1054 году. Как сказано в летописи, «воздвиг дьявол распрю между братьями Ярославичами». И связано так же с князем – волхвом Полоцким Всеславом Брячиславовичем. Потому безвестный автор «Слова о полку Игореве» и уделяет столь много внимания этому князю, чтобы вскрыть причину и природу междоусобной войны между братьями.

Такой волхв появился и при князе Глебе в Новгороде в 1071 году. Он говорил с людьми, будто бы он бог, и многих обманул, чуть не весь город, уверяя будто наперёд знает все, что произойдёт, и хуля веру христианскую, говорил: «Перейду Волхов на глазах у всех». И смятение охватило весь город. И все поверили в него и собирались убить епископа. Епископ же с крестом в руках и в облачении вышел и сказал: «Кто хочет поверить волхву, пусть идёт за ним, кто же истинно верует, пусть идёт ко кресту».  И люди разделились надвое: Князь Глеб и дружина его пошли и стали около епископа, а люди все пошли и встали за волхвом. И начался мятеж великий в людях. Глеб же с топором под плащом подошёл к волхву и сказал ему: «Знаешь ли, что случится утром и что до вечера?» Тот же сказал: «Знаю наперёд всё». И сказал Глеб: «А знаешь что будет с тобой сегодня?». «Чудеса великие совершу», – ответил тот. Глеб же, выхватив топор, рассёк волхва и тот пал замертво, и люди разошлись, и погиб так телом и душой, отдав себя дьяволу». Как видим, с волхвами поступали точно так же, как потом с ведьмами, что и изображено в начале «Тихого Дона».

Далее сообщения в летописях о волхвах переходят в сообщения о еретиках.
В первых изданиях «Тихого Дона»  в пятой части XXVI главы был примечательный персонаж. Это – любовница Подтёлкова, «шмара», ростовская проститутка Зинка, ставшая «революционеркой», которую он возил с собой под видом сестры милосердия. Крывошлыков, «мечтатель и поэт» ненавидел её и ждал момента, чтобы выкинуть эту мразь: «Крывошлыков… зло глядел на Зинку – «шмару» Подтёлкова, белесую, полногрудую девку, которую  вёз тот с собой под видом «милосердной сестры». Зинка дарила тщедушного Кривошлыкова такой же антипатией; развалив толстые ноги, привалясь к цибику чая, она курила, мяла папиросу мелкими зверушечьими зубами и вызывающе, нагло улыбалась. Они почувствовали друг к другу острую неприязнь со дня первой же встречи. Кривошлыков ждал момента, чтобы обрушиться на Подтёлкова и выкинуть из вагона эту мразь».

В дальнейших изданиях романа автор почему-то исключил её из текста. Трудно сказать почему. Во всяком случае, вряд ли потому, чтобы не порочить Подтёлкова. Персонаж этот восстановлен в воениздатовском тексте 1995 года. Он  чрезвычайно важен для понимания духовного смысла изображаемого в романе.

Сергей Семанов полагал, что «шмару» Подтёлкова убрали из текста, чтобы не порочить героя Гражданской войны Подтёлкова, что это всего лишь типаж, характерный «для той эпохи», революционной эпохи. Но Зинка выражает и символизирует то, что свойственно всякой эпохе  – апокалиптическую блудницу. В «Откровении святого Иоанна Богослова» сказано, что Вавилон – город крепкий превратился в блудницу, а потому и пал: «Пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу» (18; 2)  –  «вином блудодеяния своего она наполнила все народы».

И был голос с неба, говорящий: «выйди от нея, народ Мой, чтобы не участвовать вам в грехах ея и не подвергнуться язвам ея» (18: 4). Суды Господни праведны, «Он осудил ту великую любодейцу, которая растлила землю любодейством своим, и взыскал кровь рабов Своих от руки ея» (19: 2).

Таким образом, само присутствие блудницы в отряде пророчило ему поражение. Так и произошло. Казаки захватили отряд Подтёлкова, казнили его, заодно и Крывошлыкова и всех, кто подвергся «блудодеянию ея». Господь взыскал кровь рабов своих, подвергшихся растлению от неё.

Поход Подтёлкова терпит поражение не только потому, что был плохо организован и, по сути, авантюрным, но главным образом потому, что с ними была блудница, а значит,  был он неправедным.
Так можно понять эту картину, не вошедшую было в текст «Тихого Дона». Вавилон город крепкий, всякий иной город всякое царство и всякая держава может пасть не только от внешнего влияния, но и от внутреннего перерождения, порчи, развращения: «Цивилизация каинского духа не гибнет от внешних причин, она иссякает – гибнет «от себя самой» (Е.А. Авдеенко).
Почему же автор «Тихого Дона» отказался, было,  от этого образа или уступил его редакторам? Может быть, он увидел и осознал, что падение «Вавилона» – великой православной России произошло главным образом не от внутренних нестроений, а от внешних, иноверных влияний. Эти обстоятельства оказались и по масштабу своему и по влиянию несоизмеримыми.
Такой образ блудницы – не редкость в русской литературе. Это её черты так явственно проступают в стихотворении 1906 года Александра Блока «Незнакомка» с её пьяным и тлетворным духом. Даже само название – «Незнакомка» содержит в себе как бы приглашение распознать: кто же она есть на самом деле?

По вечерам над ресторанами Горячий воздух дик и глух, И правит окриками пьяными Весенний и тлетворный дух.

Какими «древними поверьями» веют «её упругие шелка»? Видимо, этими библейскими, о блуднице:
И веют древними поверьями Её упругие шелка, И шляпа с траурными перьями, И в кольцах узкая рука.

Это – блудница, несущая смерть, потому и «траурные перья». Поэт разгадывает облик этого «пьяного чудовища». Но примечательно то, что он делает это с помощью некоего «ключа»: «В моей душе лежит сокровище, И ключ поручен только мне!» Поэт говорит о своей способности различать извечное в повседневном, обыденном и тлетворном…
Но А. Блок – поэт абсолютной чуткости и бесстрашной искренности. Напиши он только «Незнакомку», он был бы «декадентом», каковым его считают и до сих пор нечуткие к слову люди. Но через два года он пишет стихотворение «Твоё лицо мне так знакомо…», в котором уже иной, прямо противоположный образ женщины, жены праведной, о которой далее говорится в Откровении: «Возрадуемся и возвеселимся и воздадим Ему славу; ибо наступил брак Агнца, и жена Его приготовила себя» (19: 7). Это иной образ жены, несущей не траур и смерть, а на голос которой откликаются колокола:

Твоё лицо мне так знакомо, Как будто ты жила со мной. В гостях, на улице и дома Я вижу тонкий профиль твой. Твои шаги звенят за мною, Куда я ни пойду, ты там. Не ты ли лёгкою стопою За мною ходишь по ночам? Не ты ль проскальзываешь мимо, Едва лишь в двери загляну, Полувоздушна и незрима, Подобна виденному сну? Я часто думаю, не ты ли Среди погоста, за гумном, Сидела молча на могиле В платочке ситцевом своём? Я приближался – ты сидела, Я подошёл – ты отошла, Спустилась к речке и запела… На голос твой колокола Откликнулись вечерним звоном… И плакал я, и робко ждал… Но за вечерним перезвоном Твой милый голос затихал… Ещё мгновенье – нет ответа, Платок мелькает за рекой… Но знаю горестно, что где-то Ещё увидимся с тобой.

В «Тихом Доне» М.А. Шолохов изображает два пути, два способа, что ли обновления человеческого общества, как это понималось людьми. Они в романе сопоставлены и противопоставлены. Не случайно описание Страстной недели в ночь на Пасху соседствует с описанием заговорщиков во главе со Штокманом в завалюхе Косой Лукешки.
Христианское, православное обновление мира – описание всенощного богослужения Страстной недели в ночь на Пасху. И другое «обновление» жизни, которое исподволь навязывалось революционером Штокманом, который неожиданно появился в хуторе, как некогда появлялись волхвы, вызывающие смуту, крамолу, междоусобную войну между братьями. Навязывался самый варварский путь, вроде бы, обновления, самый трагический и бесчеловечный – через ломку и уничтожение мира существующего. Как поступали с волхвами князья, как поступали с чародеями люди? Они изолировали их от народа, а то и убивали, дабы спасти народ от дьявольского искушения, смуты и междоусобной войны.
В новую эпоху люди уже иначе, более щадящее и гуманно относились к волхованию революционеров. Тем более, что волхование это выдавалось за передовое и прогрессивное и многие подпали под его влияние. Слово отпало от человека, и люди уже не видели прямой связи между этим революционным волхованием и неизбежно вытекающей из него смутой. Можно сказать, что теперь цивилизованность и образованность подвели людей. Точнее – эта нередко сомнительная образованность, не касающаяся существа человеческого, заслоняла им истинный смысл и значение происходящего.
По сути, так же, как поступали с волхвами и чародеями, поступает Григорий Мелехов с представителем «мыслящей интеллигенции», бывшим штабс-капитаном Капариным. На предложение Капарина «расстаться с этим гнусным народом», под которым разумелась не только банда Фомина, а народ вообще, Григорий обезоруживает его, отбирает у него наганы. И на вопрос перепуганного Капарина – «Зачем же тогда… зачем вы меня обезоружили?» – отвечает: «А это – чтобы ты мне в спину не выстрелил. От вас, от учёных людей, всего можно ждать…». То есть, Григорий  Мелехов отбирает у представителя «мыслящей интеллигенции» её оружие, её «учение» (оружие ведь бывает не только железным), которое почему-то не только не окормляет людей, не только не указывает им путь, а наоборот, стреляет в спину народу…

Эта природа революционной смуты сказалась и продолжилась в наше время, в либеральную революцию девяностых годов. Теперь такими «волхвами» являются всевозможные сектанты и в равной мере диссиденты, разрушающие социокультурный уклад жизни народа и государственность. Ведь слово «диссидент», согласно русскому языку, это тот, кто отступает от господствующего в стране вероисповедания, это – вероотступник, а вовсе не тот,  кто якобы имеет альтернативную точку зрения о путях этого мира. Никаких альтернативных путей он не предлагает. Его цель – разрушение существующего уклада жизни.

Главы из повести "Какую Библию читал М.А. Шолохов" (М., "У Никитских ворот", 2018 г.

Продолжение следует.