О Николае Рубцове

Творчество русского поэта Николая Рубцова вошло в мою жизнь прикровенно, тихими стопами, случилось это примерно лет тридцать назад. Мой дом во Всеволожске стоял (и сейчас стоит) совсем рядом с Литературно-художественным музеем-усадьбой "Приютино", история которого связана со целой плеядой русских поэтов, начиная с Пушкина, а где-то недалеко от усадьбы упокоился убиенный поэт Николай Гумилёв.

Директором музея в то время был Леонид Викторович Мазур, мой добрый приятель и университетский однокашник. С ним мы предприняли ряд проектов по спасению Приютинского усадебного парка и пруда. Леонид Викторович, коренной всеволожец, отличался феноменальной памятью. От него я впервые узнал, что поэт Николай Рубцов также жил во Всеволожске. Это открытие побудило меня побольше узнать о творчестве и жизни поэта, что в те годы было непросто.

После революции господский дом усадьбы Приютино превратили в коммунальное жильё, под кровом которого нашёл приют и русский поэт Николай Рубцов. В начале 1955 года девятнадцатилетний Рубцов устраивается слесарем-сборщиком в Приютине. Здесь же Рубцов жил и во время отпуска с эсминца “Острый” Северного военно-морского флота, на котором служил с 1955 по 1959 год. Господский дом усадьбы по факту тогда находился на территории Ржевского артиллерийского полигона, подчинённого морскому ведомству, возможно это и помогло Рубцову получить в нём жильё. В Приютине, в 1957 году, он написал стихотворение «О собаках» и «Морские выходки».

На поэтической страничке Всеволожской районной газеты «Трудовая слава» начал печататься поэт Николай Рубцов:

О радости, о лунности…

Ах, откружилась голова
От радости, от лунности,
Но будет век в душе жива
Пора любви и юности.
Пора любви среди полей,
Среди закатов тающих,
И на виду у журавлей
Над полем пролетающих.
Того уж нет, того уж нет…
Не скажешь мне, что ты моя.
И даже в то, что я поэт,
Не веришь ты, любимая.
Желая ценный дать совет
Холодным тоном критика,
Ты говоришь, что мысли нет,
Что я похож на нытика.
Мои горячие слова
Ты так любила в юности,
Но откружилась голова
И у тебя от лунности.
В закатной пламенной тиши
Вдруг трубы журавлинные
Тоску обманутой души
Пропели над долиною.
А ты ходи почаще в луг.
К цветам, к закатам пламенным,
Чтоб сердце пламенное вдруг
Не стало сердцем каменным.
И, чтоб трагедией души
Не стала драма юности,
Я говорю себе: пиши
О радости, о лунности!

«Трудовая слава» от 2 июля 1960 года.

Недавно ко мне обратились санкт-петербургские литературоведы с просьбой ответить на некоторые вопросы, касающиеся жизни Николая Рубцова. Дела давно минувших дней, пришлось погрузиться в воспоминания и попытаться восстановить детали былого. Речь пойдёт об одном интервью, взятом 27 лет назад.

Весной 1996 года Ирина Николаевна Гуреева-Дорошенко, работавшая главным редактором старейшей всеволожской газеты “Невская Заря”, сообщила мне, что она нашла родственников Николая Рубцова, живущих во Всеволожском районе, и предложила мне посетить их вместе с ней. 

Валентина Рубцова, жена родного брата Николая Рубцова, Альберта, жила в рабочем посёлке Невская Дубровка, что на правом берегу Невы, в 25 километрах к югу от Всеволожска.

Каждое посещение Невской Дубровки для меня было запоминающимся событием. Этот рабочий посёлок на правом берегу Невы навсегда вошел в историю человечества как одно из самых мрачных, таинственных мест, овеянных легендами и прославленных невероятными по своим масштабам и значению событиями. Напротив посёлка, на левом берегу Невы, находится легендарный "Невский пятачок" -- крохотнй плацдарм, начинавшийся от уреза воды в Неве, где в течение полутора лет советские войска держали оборону, готовясь к прорыву ленинградской блокады. По оценкам независимых экспертов, на подходе к переправе через Неву, по так называемой “Дороги смерти”, на дне Невы и на самом Невском пятачке погибли и упокоились сотни тысяч солдат с обеих сторон, а всего в адский водоворот здесь были втянуты около одного миллиона человек, что делает это место в своём роде единственным в истории человечества. Вплоть до конца 1980-х история Невского пятачка лежала под спудом, как всегда по политическим мотивам, как и история Синявинских болот и высот. Эта величайшая трагедия не могла оставить равнодушным поэта. Николай Рубцов, безусловно, интересовался ею и расспрашивал родственников, которые жили в Невской Дубровке.

Валентина Рубцова оказалась очень приятной русской женщиной, весёлой, гостеприимной и доброжелательной. Мы пили чай, беседовали, как старые добрые знакомые, вспоминали прошедшие годы, подробности жизни Николая Рубцова. В комнате царило приподнятое, радостное настроение, как это бывало в моём детстве, когда к нам в дом приходили родные и близкие, с гостинцами и подарками. Каких-то открытий, сенсационных подробностей жизни Николая Рубцова мы не ожидали. Это было погружение в былое, живое воспоминание человека, который видел Николая, общался с ним в повседневной жизни, сохранил впечатления и духовно-эмоциональный настрой, который царил в компаниях, где присутствовал Рубцов.

Интервью вела, как профессионал, Ирина Николаевна. Видеозапись вёл приглашённый оператор. Мы с Ириной Николаевной ничего не записывали, надеясь на видео. Как оказалось впоследствии, оператор, не буду называть его имени, позже смонтировал видео, вырезал кадры со мной и Ириной Николаевной, представил дело таким образом, что это только он расспрашивал Валентину Рубцову и продал запись заинтересованным товарищам. Бог ему судья и Царствие Небесное.

Нахлынувшие воспоминания потребовали от меня эмоционального сброса.

Николай Рубцов для меня дорог, как родной мне по духу и планиде человек.

При всём уважении к нашим замечательным классикам-народникам, в первую очередь к  Есенину, Высоцкому и иже с ними, которые прекрасно понимали и ценили народную душу и чаяния, воспевали Русь и русский народ, они всё же были дистанцированы от конкретно взятого простого человека, принадлежали к избранным, входили в замкнутый круг богемы, элиты, жизнь которой во многом скрыта от широкой публики интригами соперников и политиков, меркантильными, марьяжными и амурными интересами. Поэты, пользовавшиеся всенародной любовью и славой, всегда были окружены людьми, поклонниками и интересантами. Посему достоверные, важные подробности их частной жизни и внутреннего мiра мало известны, их образы сотканы из официальных репортажей, народных преданий, противоречивых и ангажированных воспоминаний, слухов и откровенных небылиц. Умение ругаться матом, пить водку стаканами, курить "Беломор" и прочие простонародные ухватки не делают московского интеллигента частью народа, а гастроли по самым отдалённым уголкам страны не погружают артиста в гущу повседневной народной жизни, скорее наоборот, создают иллюзию информированности, затемняющую истину.

Николай Рубцов был частичкой, клеточкой русского народа и никогда, никогда от него не отделялся, ни словом, делом, ни во времени, ни в пространстве. 

"В горнице моей светло" это ведь не обычное стихотворение, это гимн, словесное выражение логоса живой русской души, и написал его не просто человек, а посланник, которому это было дано свыше.

Николай Рубцов принадлежал только России и никому больше, лесть богатства и печаль мiра сего не имели власти над ним и его творчеством, равно как безсильны были против него и все мелкие бесы и их пособники. Ничто не могло его привязать, приземлить, заставить поработать мамону и отказаться от своего предназначения. Как он сам это объяснил:

* * *

"Привет, Россия — родина моя!

Как под твоей мне радостно листвою!

И пенья нет, но ясно слышу я

Незримых певчих пенье хоровое...

Как будто ветер гнал меня по ней,

По всей земле — по селам и столицам!

Я сильный был, но ветер был сильней,

И я нигде не мог остановиться".

* * *

И ещё, совершенно изумительные строки: 

"Доволен я буквально всем,

На животе лежу и ем

Бруснику, спелую бруснику!

Пугаю ящериц на пне,

Потом валяюсь на спине,

Внимая жалобному крику

Болотной птицы…

Надо мной

Между березой и сосной

В своей печали бесконечной

Плывут, как мысли, облака,

Внизу волнуется река,

Как чувство радости беспечной…

Я так люблю осенний лес,

Над ним — сияние небес,

Что я хотел бы превратиться

Или в багряный тихий лист,

Иль в дождевой веселый свист,

Но, превратившись, возродиться

И возвратиться в отчий дом,

Чтобы однажды в доме том

Перед дорогою большою

Сказать: — Я был в лесу листом!

Сказать: — Я был в лесу дождем!

Поверьте мне: я чист душою…"

* * *

Николай Рубцов был одним из нас, простых смертных, с автобиографией, трудовой книжкой, отметками в паспорте и честно заработанными копейками в кошельке. Из ценного имущества имел только гитару и книги. Поездками за границу не интересовался, заморские красавицы не искали с ним знакомства и не приглашали его в зарубежные поездки. Его жизнь прошла среди простого народа, в пределах Северо-Западной Руси, но принадлежал он всей России.

Напомню, что Русская земля есть пошла, а за ней и Великая Россия именно с Северо-Запада: Старая Ладога -- Новгород -- Санкт-Петербург -- Петроград -- Ленинград и опять Санкт-Петербург, в персонах: Рюрик -- Александр Невский -- Пётр Первый -- Ленин и ныне здравствующий, сами понимаете кто. На Северо-Западе России и нужно искать логос, квинтэссенцию Великой России, её заветную тайну. Николай Рубцов её знал.

Родился Николай Рубцов в сельской местности, во время войны осиротел, служил на флоте простым матросом, работал слесарем, кочегаром и шихтовщиком на Кировском заводе. Начал публиковать стихи в возрасте 21 года. С другими поэтами и творческой интеллигенцией начал общаться в Ленинграде, в возрасте 22 лет, в основном с Николаем Роговым, Николаем Кутовым, Сергеем Макаровым, Сергеем Сорокиным, Глебом Горбовским, Лидией Гладкой и другими поэтами. Встречались они у Глеба Горбовского на Пушкинской улице, где в небольшой коммунальной комнате собиралось до сорока человек. Поэты читали стихи. Рубцов долго не задерживался, шумные компании с выпивкой его утомляли, прочитав свои стихи, он старался уйти незаметно.

По фатальным цифрам Николаю Рубцову было отпущено прожить больше, чем Есенину и Николаю Гумилёву, но меньше, чем Пушкину и Маяковскому. Роковую дату в 37 лет он не пересёк. Предвижу, что взыскательные критики возразят: "Разве можно сравнивать Рубцова с Пушкиным и Маяковским, мелковато он пахал!" На этот аргумент прекрасно ответил Варлам Шаламов:

"Говорят, мы мелко пашем,
Оступаясь и скользя.
На природной почве нашей
Глубже и пахать нельзя.
Мы ведь пашем на погосте,
Разрыхляем верхний слой.
Мы задеть боимся кости,
Чуть прикрытые землёй."

Не следует забывать, что объективная реальность, в которой жил и творил Рубцов, была окрашена далеко не розовыми красками. Высоких покровителей у Рубцова не было, и за каждое сказанное или написанное слово он отвечал головой.   

Писатель Фёдор Абрамов называл Рубцова блистательной надеждой русской поэзии. Чиновники от культуры так не считали. 

Николай Рубцов как-то заметил, что у него никогда не было отдельной комнаты, что живёт он, «как на вокзале или на дебаркадере». У него не было никакой другой жизни, кроме поэзии, житейская суета его мало интересовала. Часто Рубцов просто под гитару напевал свои стихи, записей стихов он практически не вёл, а сохранял их в своей памяти.

За два года до его гибели, в 1968 году, литературные заслуги Рубцова получили официальное признание, и ему в Вологде была выделена однокомнатная квартира № 66 на пятом этаже в пятиэтажном доме № 3 на улице, названной именем другого вологодского поэта — Александра Яшина.

* * *

Вот это всё вспомнилось, когда я восстанавливал в памяти подробности нашей встречи с живой свидетельницей короткой, но яркой жизни истинно русского поэта. Быстро пролетело время встречи, и мы с Ириной Николаевной, сердечно распрощавшись с хозяйкой, бегом успели на последнюю электричку, которая внешне мало изменилась с того времени, как этим маршрутом проезжал Николай Рубцов. Поезд был пустой, кроме нас ни единой души. Мы молча улыбались, бережно сохраняя то ощущение прикосновения к великой тайне безсмертной души русского народного поэта, чуда, которого мы сподобились на берегу Невы, спустя четверть века его таинственной гибели.

* * *

И рече (Бог): изыди утро и стани пред Господем в горе: и се, мимо пойдет Господь, и дух велик и крепок разоряя горы и сокрушая камение в горе пред Господем, [но] не в дусе Господь: и по дусе трус, и не в трусе Господь: и по трусе огнь, и не во огни Господь; и по огни глас хлада тонка, и тамо Господь (3 Цар. 19: 11–12).


14.03.2023.