Хотите, я почитаю вам Блока?

Конференция почти закончилась, и банкет проходил накануне ее официального закрытия и заключительной дискуссии – самого интересного действа на любом подобном мероприятии вне зависимости от его тематики. Однако в этот раз вместо дискуссии его будет ждать Нордавиа со своим аэробусом, но это завтра, а сейчас – банкет. Все было обыденно-празднично, мало отличающееся от уже повторенного множество раз: торжественное начало, тосты со все более короткими перерывами между ними, раскрасневшиеся улыбки, громкие разговоры, перекуры на улице под начинающимся дождиком и, наконец, танцы, правда, недолгие… Потом метро, еще одно короткое прощание с милыми и дорогими коллегами, бесконечный подъем на эскалаторе и вечерний Невский, шумный, изысканный, сверкающий и немного дождливый, спешащий и гуляющий, теплый и холодный. Банкетное возбуждение сменилось ощущением пустоты и некоей утраты, что, впрочем, всегда бывает после многолюдных вечеринок, когда рядом не оказывается понимающего человека, которому можно было бы доверить впечатление от последних событий и который мог бы разделить его с тобой.

Надо было идти в отель. Он стоял в нескольких минутах ходьбы от станции метро, на набережной канала, того самого, в «ледяной глади» которого век назад отражались строки великого Поэта. Переходя его по мостику, тесному от гуляющих и стоящих парочек, вспомнил эти строки и машинально стал искать глазами упомянутую в них аптеку. Не найдя ее и размышляя о постоянном непостоянстве мира, пошел по проспекту, конечно уже не такому, каким видел его Поэт, но не менее великолепному…

Мелкий теплый дождик продолжался. На Дворцовой площади, темной на фоне изумрудно сверкающего Дворца, людей было мало. Две пожилые туристки суетливо устремились к Александрийской колонне, несколько девушек и парней фотографировались в арке, две-три парочки куда-то спешили вдоль Дворца, да одинокий сутенер скучал в тени колонны… Было тихо, тепло и немного грустно оттого, что все закончилось, что назавтра уже определено возвращение, и с утра предстоят сборы в дорогу, пусть и не обременительные. Выпитое вино перестало бодрить, и опять захотелось вернуться на Невский и идти в отель…

За углом Дворца, на торце, изумруд его стен был особенно ярким. Он покорял свой неземной чистотой, и эта красота забирала все внимание, не позволяя отвести взгляд в сторону Собственного сада. Сад темнел слева от Дворца, а еще левее слабел шум улицы. Прямо же была Нева, которую обрамляла Дворцовая набережная. Со стороны набережной по темной аллее навстречу прошли две парочки, одна довольно быстрая, отрывочно и резковато что-то обсуждающая на ходу, вторая тихая, медленная, поглощенная только собой…

Все еще переживая великолепие Дворца, вдруг ощутил неясное, легкое чувство ожидания. Оно было слабым, но с ощущением беспокойства или даже тревоги, что даже заставило замедлить свой шаг, и так не быстрый. Это ощущение быстро исчезло, но «послевкусие» осталось…

Набережная была уже совсем близко, и в какой-то момент на ней появилась ОНА. Вроде ничего не произошло, Петербург роскошно блистал огнями, Нева спокойно плескалась в гранитах, редкие теплые капли продолжали падать на асфальт, улицы утихали, и запоздалые петербуржцы торопились домой, но все это мгновенно стало не таким, каким было секунду назад. Все изменил этот силуэт в длинном и легком светло-бежевом пальто, медленно двигавшийся вдоль парапета, ограждающего набережную. И уже не хотелось вернуться в отель, не замечался дождик, и отель, и дождик просто перестали существовать, и город уже воспринимался не так сочно и первостепенно, как раньше. Осталась только ОНА, небыстро и задумчиво идущая по набережной.

ОНА шла в сторону Дворцового моста. Шла неспешно, почти медленно, и в ее стройной, довольно высокой фигуре было что-то беспокойное. Подумалось: «Вот идет молодая, очень молодая, наверняка красивая женщина, идет одна в такой теплый и поздний вечер, никуда не торопясь, но скорее всего, и не скучая. О чем ОНА думает? Почему ОНА одна? Что ЕЕ беспокоит, и беспокоит ли в действительности? Может быть, переживает ссору или пуще того разрыв с любимым человеком? Или же никак не может забыть незаслуженную обиду? Что случилось в ЕЕ, еще такой короткой, жизни? Что заставило уйти из дома или от друзей одной в дождь, пусть и не сильный, но все равно дождь? Вряд ли когда-нибудь эта тайна будет разгадана…».

ОНА подходила к мосту, и стало тревожно, что она не взойдет на мост, а перейдет проезжую часть и пойдет дальше по набережной или повернет в сторону от реки, и это будет означать, что ее прогулка заканчивается, и НЕЧТО, еще не оформленное, слабое, но уже народившееся, появившееся на свет, исчезнет, так и не успев обрести более совершенную форму, а ее загадка так и останется неразгаданной... Грусти в душе уже не было, но взамен ее появилось опасение того, что это НЕЧТО больше не повторится. Никогда…

Но ОНА пошла на мост, и это было сродни счастью! Перебежал дорогу и обгоняя ее, мимолетно полуоглянулся. Взгляд был слишком коротким, чтобы рассмотреть ЕЕ лицо, но показалось, что ОНА была полностью погружена в себя, в свои мысли. Скорее всего, ОНА даже не заметила его.

На другом берегу реки сияла «Адмиралтейская игла». Он зашел в первый же выступ в парапете на мосту и сделал несколько снимков вечернего Петербурга. ОНА прошла мимо, так же неспешно, задумчиво, и он долго колебался между желанием заговорить с НЕЙ и стеснительностью. Желание подойти к НЕЙ и заговорить было нестерпимым, патологически нестерпимым, но оно, все же, не смогло преодолеть робость. В мозгу метались смутные эскизы сценариев возможного знакомства с НЕЮ, но ни один из них не представлялся годным к воплощению. Что он скажет ЕЙ? Что может сказать юной красавице далеко не молодой и малоприятный мужчина, мимолетно оказавшейся в этом удивительном и родном ЕЙ городе? Да, Питер в его жизни не был связан с приятными воспоминаниями, но разве мог он всего несколько часов назад представить, что этот поздний волшебный вечер, почти ночь, сможет изменить и изменит это мнение на противоположное.

Между тем Незнакомка (да, теперь у НЕЕ уже появилось имя, прекрасное поэтическое имя из стихотворения великого Поэта) спускалась по мосту к Ростральной колонне. И он опять молил судьбу, на этот раз, чтобы ОНА не пошла прямо, туда, где горел свет в окнах жилых домов, тем самым показав, что идет домой после трудного рабочего или учебного дня, и ЕЕ тайна не осталась бы не разгаданной.

И ОНА повернула направо! К воде, к самому острию василеостровской стрелки, и это был второй счастливый миг в этот удивительный вечер. Ускорив шаг, обогнул Ростральную колонну слева и, похолодев, увидел, как из-за нее на спуск к воде вышла парочка. Девушка была в светлом, и показалось, что это была ОНА с молодым человеком, с которым у НЕЕ было здесь свидание. Но затем увидел ЕЕ.

Незнакомка стояла ниже, у самого уреза воды, носком обуви трогая ее поверхность. Он подошел к ней слева и, совершенно неожиданно для себя, не подготовив в уме требуемые для случая фразы, спросил, все ли у нее в порядке. Она не удивилась и ответила, что все хорошо. У нее был приятный, может быть немного более чем нужно высокий голос, такой, какой в народе называют грудным. Все еще не осмеливаясь взглянуть ей в лицо, и ничуть не рассчитывая на согласие, спросил: «Хотите, я почитаю вам Блока?». Она просто ответила «Хочу». Этот ответ был сродни выстрелу над ухом: реальность исчезла, перестала звучать и светить, в мозгу бушевал ураган. Конечно, нужно было читать «Незнакомку», но в голову пришло почему-то «Ушла, но гиацинты ждали…». А может быть, это было «В ресторане»? Да, видимо читал и то и другое. Конечно, волновался, конечно, читал сбивчиво, и конечно, некоторые строфы вообще забыл. Но она слушала, слушала внимательно, с легкой улыбкой, глядя на Неву и думая о чем-то своем.

Эта улыбка стала спасательным кругом, вернувшим его в реальность. Да, пока он видел ее только в профиль и еще не осознал всего ее очарования, которое можно увидеть только в анфас, но и в профиль она сводила с ума. Незнакомка была красавицей! Настоящей красавицей, завораживающей естественной красотой, не испорченной всевозможными ухищрениями. Эта красота не была жадной, ищущей, точно так же, как не была она и выставочной, коммерческой. Она была просто красотой. Она словно говорила: «Вот, я такая, какая я есть. Разве я виновата в том, что я такая? Смотрите на меня, радуйтесь вместе со мной, помните меня. И не завидуйте, ведь вы тоже красивы!».

Незнакомка окончила театральное училище, и это было приятно. Они немного поговорили о ролях, театре, сериалах, и их взгляды здесь были схожи. Она еще не снималась, но, наверняка, все это еще впереди.
Она назвалась Олей. И она любила поэзию! Оля призналась в этом в ответ на его вопрос. Возможно, первым из любимых, о ком она сказала, был Гумилев, и для него это было не очень хорошо по личным причинам. Но среди ее поэтов были и Блок, и Есенин, и это было замечательно! Почему не попросил ее прочитать что-нибудь, он не может понять до сих пор. «Черного человека» она назвала самым загадочным произведением Есенина, у него на этот счет была своя версия, но спорить они не стали – то общее, НЕЧТО, появившееся между ними, не нуждалось в спорах. Волнение продолжалось, но уверенность понемногу возвращалась (многолетнее преподавание и множество докладов на конференциях брали свое), и «Черный человек», кажется, читался значительно лучше…

Совсем не помнил, как они шли над Невой. Кажется, он болтал слишком много, но ему было интересно с ней, возможно, и ей с ним тоже. Они понимали друг друга, и это рождало легкость общения. Удивительную, неповторимую, душевную легкость, которая так редко случается в наше практичное и часто бездушное время. Темная вода, бесшумно рябившая у моста, почему-то напомнила Магаданскую осень, и он осмелился прочитать ей «Шелестели листвою осеннюю». Она сказала, что понравилось. В Собственном саду он написал на визитке адрес своей электронной почты – как же он мечтал получать от нее письма!

На Невском они зашли в какое-то кафе, возможно это было Coffee House. Здесь, при свете, он разглядел ее лицо. От него невозможно было отвести взгляд! Поначалу, пытаясь соблюсти приличия, он время от времени отводил глаза в сторону, но взгляд сам собой возвращался к ней. Он не видел ничего и никого, кроме нее. Ее лицо было как вино, нежно-сладкое с легкой горчинкой и бесподобно вкусное. Он пил и пил его, с каждым глотком пьянея все больше, и все больше и больше желая каждый следующий глоток. Это было настоящее счастье! Когда-то Поэт сказал: «Счастье – есть ловкость ума и рук…». Он ошибся! Счастье – это октябрьская, на удивление теплая, Петербургская ночь, умиротворенная, уставшая от дневного бурления Нева, Дворцовый мост, Зимний Дворец, Невский проспект, это стихи и ослепительно молодая и божественно красивая женщина, понимающая тебя с полуслова. Счастье – это видеть ее перед собой, любоваться ее лицом, ее красотой, истинной женской красотой, которую она так щедро дарила ему в эту сумасшедше великолепную питерскую ночь.

Удивительно, но его столь пристальное внимание и беззастенчивое разглядывание ее не смущали. Наоборот, она отвечала столь же прямым взглядом своих, безумно красивых карих глаз и продолжала улыбаться. Утратив остатки скромности, он читал ей свои стихи, перемежая их стихами Поэтов, а «Я придумал свой мир» ей понравилось очень, и она попросила прислать ей – если бы она знала, какое счастье было слышать эту просьбу!..

Этот абзац пишется в Москве, в гостинице, в четыре утра двадцать шестого октября. Сегодня он улетает домой, в холодный, ветреный, снежный, но все равно любимый город. Прошла неделя после этого сказочного вечера. Он благодарит Судьбу за этот вечер, за то, что он был в его жизни! За то, что был в ней блистательный и теперь уже тоже любимый Петербург! Были четыре октябрьских неполных дня в этом удивительном городе! Был теплый дождик, был Дворец, была Набережная, была Река! И на берегу Реки была встреча с НЕЙ! Сказочная, неповторимая, невозможная встреча! Он благодарит Судьбу за эту встречу!..
Сны заканчиваются, увы. Здесь можно было бы сказать: «Месяц умер, в окошке синеет рассвет…» или «Но светлеет окно, и опять просыпаться пора». Но в этих стихах все заканчивается. А он не хочет, чтобы заканчивалось. Вдруг вернется домой (он, вроде, сказал ей, что будет дома 28-го) и увидит письмо! От НЕЕ!!! А вдруг…

Варвара Визбор пела: «Мне бы только знать, что где-то ты живешь, и, клянусь, мне большего не надо» ... Пусть все будет так, как будет и, хотя бы, чуть-чуть получше…

19 октября, Санкт-Петербург, 26 октября, Москва, 2018.
* *