Живая память навечно партизанского разведчика Саши

Или Бессмертный боец Щегловитов Александр Федорович. Бессмертного полка.

 

В  Новый год  обычно звоню, как и все, дорогим и близким, с кем судьба когда то свела и не развела в памяти до сих пор.

Иные телефоны молчат  и, если человек воевал реально в той страшной Войне, то шансов дозвониться ему с годами все меньше и меньше…

Вот так и  с моим другом и соратникам по социальным проектам ветераном ВОВ Александром Федоровичем Щегловитовым из района Лосиноостровский СВАО Москвы.

Познакомился с ним в начале 90-ых гг прошлого столетия, когда я приглашал в Моссовет как депутат всех очередников Москвы и предлагал им помощь в создании организаций для строительства жилья. А.Ф. Щегловитов создал одну из первых таких правозащитных организаций очередников  в Лосиноостровском районе СВАО  Москвы и даже после строительства за 10 лет потом с этими организациями десятков домов еще на 20 лет остался со мной  в социальных проектах.

Приходил он обычно подстриженный по солдатски «бобриком» зачастую  в форме МЧС или транспортной инспекции, где подрабатывал  на пенсии. И отличался детской наивной непосредственностью и отзывчивостью ко всем и во всем. И эта детская наивность и стремление помогать другим  навсегда осталось в нем с его трагичного военного детства, когда при отступлении наших войск он с мамой в беженцах был потрясен расстрелом в упор немцами из крупнокалиберных пулеметов кавалерийской атаки наших бойцов  на переправе через Волгу под Ржевом у деревни Пятуново.  И если тогда большинство  мирных жителей и не только, но и военных,  бежало куда глаза глядят от тягот и опасностей войны и по подвалам пряталось и печам, то он ушел мальчишкой-кибальчишом  в разведчики к партизанам и перенес с ними несколько месяцев настоящей войны, страшных и смертельно опасных и потом прошел немецкие концлагеря.

Это был искренний Советский Человек с большой буквы. Немцы все же арестовали его в 1942г, били, он умирал от тифа во вшах в прифронтовом концлагере, но Бог полюбил его и спас. Как и наше наступление 1943 года под Ржевом-Сычовкой.

И на всю оставшуюся жизнь он остался  тем мальчишкой-партизаном, готовым  воевать за Правду до конца и за людей  и я неоднократно брал его в интеллектуальные правозащитные  «атаки» в бюрократические кабинеты  для защиты людей от произвола.

Также всю свою жизнь он посвятил сохранению Живой Памяти о Правде  трагической Ржевской битвы, которая отняла  жизни   около миллиона наших солдат и является позором для жуковых. Но он не ругал Жукова и  прочих генералов-мясников, превращавших людей трупозабрасывающими атаками в пушечное мясо, а пытался найти других очевидцев и написать с ними историю тех страшных боев Калининского фронта, хлопотал о памятниках павшим, выезжал постоянно  на памятные  мероприятия в районы его огневого детства калининско-тверского региона.

По моей просьбе ездил в Архив Минобороны и подготовил справки про моего павшего в ВОВ деда,  старшего лейтенанта Плотникова Алексея Алексеевича, воевавшем до  разгрома его полка в сентябре 1941г  нач. штаба 720 артполка 10-ой артбригады РВК, вырывающегося из окружения, прошедшего бериевские концлагеря НКВД, реабилитированного  и погибшего геройски 30 ноября 1943г в        4-ом штурмовом офицерском батальоне Западного фронта  командиром офицерского взвода, по сути смертников   под Дубровно и Оршей в Белоруссии.

А погиб ли Александр Федорович Щегловитов и  как умер, от чего я так и не знаю, ибо телефоны его молчат и только Живая память во мне делает его Вечно живым. Для меня.

Но я решил сделать его вечно Живым и для вас, напечатав и опубликовав нижеприводимые воспоминания Щегловитова о Правде войны, ибо пока наши любимые люди в нашей памяти, то они  не умерли в нас и по сути Живы !

А иные  и здравствующие то живут без пользы людям как покойники.

И хорошо, что я еле-еле уговорил его написать  воспоминания о войне, ибо  как все настоящие, а не зомбированные госпропагандисткие фронтовики-тыловики, он не любил вспоминать Правду о войне, которая ничего общего не имеет с  официальной версией и с разрешенными воспоминаниями после госцензуры. Она гораздо страшнее и показывает всю бездарность руководства России, в котором до сих пор находятся потомки советской управленческой элиты типа внука Молотова как депутата от партии власти по фамилии Никонов, обосновывающего нам по ТВ и в СМИ мудрость  сталинского правления и колоссальных потерь в десятки миллионов убитых в войнах и репрессированных.

Итак, прочитайте  ниже воспоминания о войне Щегловитова Александра Федоровича без правок, отпечатанные  им после моих многочисленных просьб  на нескольких страницах о битве под Москвой, которая началась на дальних от Москвы рубежах под Вязьмой и за Калининым. Он запретил мне их публиковать при его жизни, так как в силу природной скромности не считал свое участие в войне мальчишкой подвигом  и постоянно подчеркивал, что есть много более заслуженных в той войне, чем он людей. Прочтите и сравните с пиаром воспоминаний наших «полководцев»-мясников.

 

«Герману Сергеевичу Плотникову

от калининского партизана на добрую память 8.04.2005г

Привожу основные сведения за время моего участия в партизанском движении

 

— Я, Щегловитов Александр Федорович, уроженец г. Ржева  (родился 8 октября 1930 г)  и там же застала меня Отечественная война. Моя мать в советское время была  домохозяйкой, отец, рабочий-железнодорожник еще с  позапрошлого века,  инвалид, награжденный орденом «Знак почета», ушел на заслуженную пенсию в  1940 г. В августе 1941 была большая вечерне-ночная бомбардировка и  деревянный Ржев практически весь был сожжен, а каменные дома разрушены.  Были разрушены и мосты через Волгу. Наш дом со всем добром, как и все дома в соседних кварталах, также был сожжен. Мы трое (мать, отец и я ) стали жить в  погребе.

Мать  перекапывала землю на пустынных огородах, где уже давно была  выкопана картошка и подбирала редкие клубни. Также искала остатки листьев   капусты. За сентябрь и начало октября она нарубила кадку капусты и насобирала картошки. Но в начале октября стало особенно тревожно, т. к. наши войска отходили. 13 октября наших войск уже не было и мы рано утром 14 октября с  тележкой, где был какой-то хлам, отправились в дер. Петуново, где жили наши родственники  и мы надеялись переправиться через Волгу и уйти от немцев.

Недалеко от деревни мы очутились среди большого количества бойцов на конях.   Это была кавалерийская дивизия. Конники были в пилотках, гимнастерках и с  саблями на боку. Карабинов я не увидел. Правда, вдалеке были три штабных машины и одно 45-ти мм. орудие, которые направлялись к мосту через Р. Дунка (приток Волги).

Подошел командир, спросил, где брод и мать ему указала.  Бойцы на конях стали спускаться к Волге и  переправляться на левый берег. Вдруг появились немецкие танки, бронемашины, танкетки, мотоциклы. С автомашин  попрыгали солдаты. Танки развернули свои пушки, фашисты расставили пулеметы на треногах, мотоциклисты повернули свои пулеметы и начался расстрел наших бойцов. За Волгу успело перебраться человек 400. Некоторые группы конников бросались с саблями на пулеметы и  автомашины. Но вооруженные до зубов фашисты хладнокровно расстреливали наших ребят.

Я все  это наблюдал из воронки, а родители молились на дне ее. Потом все стихло. Немцы велели нам идти на Ржев (уже он был занят ими), а их механизированная  армада направилась вверх по Волге. Сколько окидывал глаз, везде лежали в разных позах наши молодые павшие бойцы и трупы коней,  а живые кони  пощипывали траву около своих хозяев.

Всех жителей дер. Петуново, в том числе и моих родственников (около 19 человек) согнали в деревню Брехово. В  Брехово же  согнали всех жителей и из других деревень, которые были расположены на берегу  Волги: из Литвиново, Масленниково, Нечаево. Жуково, Бургово, Малахово и других.

В этих деревнях на высоком правом берегу Волги гитлеровцы создали  свою мощную оборону, а в Брехове концлагерь. Вокруг деревни расставили охрану с овчарками и никого из деревни не выпускали, только самых здоровых  под конвоем водили копать окопы на берегу. Люди начали умирать от голода.  Сначала хоронили на приусадебных участках, но когда начали умирать ежедневно  по несколько человек, то уже хоронили в общих могилах в березняке на окраине деревни. Похоронено много сотен колхозников. Так из моих родственников умерли в Брехове 20 человек, в том числе родители двоюродной сестры  моей  матери Иван Пантелеевич,  Евдокия Павстовна Лебедевы, ее свекор, брат  моей матери Трофим Пантелеевич Лебедев, родная  сестра матери Толманида Пантелеевна Лебедева, жительница Петунова Аграфена Андреевна Лебедева и  многие, многие другие.

Но остались и немногие свидетели злодеяний фашистов, которые тогда были детьми. Это Лебедев Николай Алексеевич и Соловьева Дарида Николаевна  (проживают в Мончалово), Ермакова Екатерина Петровна и Лебедева Марина Федоровна (проживают в Ржеве),  Савин Иван Меняевич и другие.

В оккупированном Ржеве люди умирали от голода. В самом городе, да и во всей оккупированной части  Калининской области, немцы у населения отбирали последние остатки зерна и овощей. У нас картошку и капусту,  которые мать насобирала, перекапывая землю на участках вокруг сожженных покинутых пепелищ,  полевые немецкие солдаты выгребли дочиста из погреба, где мы и жили.

В Смоленской области, куда я начал ходить с декабря 1942 и где  было получше с картошкой,  я добывал для матери и больного отца хоть какую то еду.  Но и там в деревнях немецкие солдаты отбирали у населения все продовольствие, искали места, где оно могло быть спрятано, а уж живность всю отобрали еще осенью 41-го.

В январе и феврале 1942 г. их маршевые подразделения шли непрерывно и непрерывно же обшаривали дома и сараи, отбирали картошку, печеный хлеб, врывались в избы и днем, и ночью. Хозяйки специально пекли хлеб  (небольшой, круглый) из льняного  семени с очень незначительным добавлением    ржи, когда врывалась очередная группа солдат с мешками, давали им только один   хлеб, зная, что через несколько часов придет и другая группа солдат, которая тоже  будет требовать еду. Много позже я узнал, что в этот период (примерно конец   января — февраль 1942 г.) немцы из Франции и с других фронтов перебрасывали  в район Вязьмы резервы,  свежие дивизии, чтобы отразить наше наступление под  Вязьмой и я невольно это наблюдал.

Как известно, три дивизии 33-й Армии  (командующий генерал Ефремов), ведя бои за Вязьму, в феврале 1942 г. попали в  окружение и в этом положении, когда боеприпасов уже не было, вели эффективную  борьбу с врагом, наладив связи с партизанами и с десантниками. Немцы вынуждены здесь держать большие силы. Когда три дивизии генерала Ефремова,   выходя из окружения, без боеприпасов и продовольствия в конце апреля 1942  были разбиты на р.Угре и большинство красноармейцев полегло в неравных боях, а многие попали в плен,  сам Ефремов, тяжело раненный, застрелился, не желая  попасть в лапы фашистов. Немцы поставили ему памятник — крест, воспитывая на его храбрости своих солдат.

Избежавшие плена красноармейцы  рассеялись по лесам. Некоторым удалось связаться с партизанами,  а некоторые  труппы бойцов сами организовали свои партизанские отряды и нападали на немецкие подразделения, исходя из конкретной ситуации. В самом начале июня 1942 г.  встретил такую группу партизан. Это произошло  в  лесу,  на опушке  леса, в Новодугинском районе Смоленской области. Увидел группу (7-8 чел) бойцов в  советской военной  форме, со знаками различия на петлицах, с автоматами ППШ  и двоих человек в гражданской одежде. Это было настолько неожиданно и необычно, что я остановился, а один из военных, к которому окружающие военные обращались со словами «товарищ политрук», поманил меня пальцем,  заговорил со мной, (сидели на пнях) и участливо расспросил меня обо всем его  интересующем. Особенно он расспрашивал, какую военную технику и какое количество немецких солдат я видел в Ржеве, Сычевке, в других пунктах в каких местах расположена техника и солдаты, линии связи (подвесные  кабели) и  т. д. После ответов на его вопросы он предложил вступить в их партизанский  отряд.

Я, как зачарованный, смотрел на его горло, где в самой середине была  открытая пулевая рана, из которой еще выступала сукровица (по счастью, пуля не  задела позвоночник) и, конечно, с восторгом согласился (к этому времени я  окончил 3 класса школы, а любимыми книгами были «Тимур и его команда», «РВС»,  «Дальние страны» и др), а уж зеленоватые или красноватые советские листовки, сбрасываемые с самолетов и лежащие на снежных полях, когда еще  не  работал в разведке, собирал и раздавал в деревнях по месту ночлега — хозяйки с  удовольствием их брали и слушали их содержание в моем изложении.

Меня назначили в группу разведки. В разведгруппе было 3 человека, считая и меня. Командир группы, молодой,  был кадровым военным, попавшим в окружение под Вязьмой. Он также был из  33-ей  Армии. Другой,  лет 18, был местный. Одного из них звали Николаев, другого Василием.  Так я попал в партизанский отряд.

Моей обязанностью было наблюдать и  запоминать месторасположение немецких частей, численность немцев, их форму, вооружение и транспорт, линии связи в тех населённых пунктах. В разведку ходили втроем (иногда часть пути на трофейных велосипедах, меня часть пути на раме).  В избе ночевали всего два раза, так как разведгруппа все время была в движении. Часто меня посылали одного (я был маленького роста, плохо одет и немцы в основном не обращали на меня внимания). Передвигались и ночью.   Результаты разведки сообщал в отряд  командир нашей разведгруппы.  Командир  был  доволен  работой и я не слышал ни одного нарекания в наш адрес.

Иногда разведчикам давали и иные поручения, В  частности, к ак-то  разведчики привели в исполнение приговор жителей деревни и отряда —  расстреляли старосту деревни, на которого партизанам пожаловались жители — показывал немцам, которые приезжали с обозами и большой охраной места где

колхозники прятали зерно и картошку. В сентябре партизаны несколько дней помогали жителям убирать урожай. Были и другие поручения.

Работал я все время с разведчиками и делил с ними их быт. Места нашей  партизанской боевой работы — это Новодугинский, Сычевский,  Андреевский,  Бельский и многие другие районы. К нашему молодому командиру партизаны  обращались только со словами «товарищ политрук!».  Это был Остриков Дмитрий

Иванович, окончивший перед войной среднее военно-политическое училище.  Он очень гордился своим званием, и, насколько я помню, летом, да в начале осени  всегда ходил в военной форме и при петлицах, а у деревенских при встречах с ним

поднималось чувство гордости за свою Родину. Партизаны устраивали засады,  нападали на отдельные группы немецких солдат, на их обозы, на команды солдат,

расположившихся  в деревнях, на полицаев, уничтожали боевую технику врага, автомашины, разрушали их землянки, отбивали у врага лошадей.

Продовольствие отряд отбивал у немцев и часто делился с населением  Колхозники иногда сами предлагали провиант, например, гречку.

Вначале отряд не имел непосредственной связи с «Большой землей»,  но в конце лета командиру удалось связаться с Бельским партизанским отрядом. С этого времени он стал координировать свои боевые действия с командиром  Бельского партизанского отряда, т. е. фактически влился в отряд. Рана на горле командира заживала очень медленно, говорил он с хрипотцой и тихо.  Умер он в  1988 г. в Новодугинском районе, в старой дворянской усадьбе Александрино, где  при советской власти был дом отдыха. Там и работал последние годы командир…

Примерно в конце октября — начале ноября партизаны, зная, что у меня еще живы родители, дали мне зерна и неделю с небольшим на дорогу в Ржев и обратно, и, конечно, задание на разведку. Застал только мать, отца  похоронили – умер от болезни голода, да и ноги  были обморожены – еще зимой в большой мороз немецкие солдаты сняли с него валенки.

Вернувшись обратно, я не застал отряд, а кругом уже были немцы, в том числе каратели. И в это время я сильно заболел тифом и уже с высокой температурой попросился на ночлег к какой то бабушке. Она меня то ли сдала немцам, то ли выдала,  опасаясь больного нахлебника. И она им сказала, что видела меня с партизанами. Тогда солдаты, сперва избив меня, на санях увезли меня в концлагерь военнопленных на станцию Осута (граница Смоленской и Калининской областей).

Лагерь был расположен в больших землянках и огорожен колючей проволокой.  У меня был такой жар, что вши из поднесенной вывернутой шапки, либо из шва воротника шинели, рукава рубахи и т.д. сами падали и трещали.  Но окончательно избавиться  было невозможно, т. к. они кишели всюду – в сене, соломе, в потайных  швах и пр. Счастливчикам близ печки спать было теплее, а  около входа, где спал и я,  было холодно.

Днем конвой отводил военнопленных в лес, где они валили деревья. Сосновые и еловые бревна другие военнопленные грузили на жд  составы для отправки в Германию. Я тоже вместе с бойцами работал в лесу —  оттаскивал хлысты, сучья и т.п. Но т.к. я был избит и слаб (болела голова, шатался,  падал), то я тормозил движение колонны при движении в лес и  хотя охранники меня и подстегивали плеткой и, видимо, заподозрив тиф, конвойные спустя день-два отвезли меня на санях в деревню Вараксино Смоленской области  (там у немцев был специальный концлагерь, куда они свозили больных тифом), привели в какую-то избу и приказали хозяйке разместить меня. Хозяйка (муж ее был на фронте — но это я узнал потом) жила с дочкой, которая была примерно моего возраста. Солдаты раздели меня догола (чтобы не убежал) и т.к. в соседней комнате на дощатых нарах везде лежали тифозники и места не было, то добрая хозяйка поместила меня на русской печке. Хозяйка  давала мне пить, а потом и баночку для нужды. Через дней 10 температура спала.

Выжил я только благодаря хозяйке и ее дочери, т. к. немцы никаких лекарств и  пищи не давали. Хозяйка, когда у меня спала температура, даже дала почитать

книжку «Хозяин трех гор». Мысли мои были только об отряде. Когда  окончательно пришел в себя, выбрав момент, голым, по снегу (уже был снег) босиком, выбежал на улицу и начал стучать в соседний дом, где жил фельдшер (предатель), который, как только меня привезли в Вараксино, быстро осмотрел меня (это я запомнил). Он на меня наорал, набросился с кулаками.  Вытолкал с  крыльца и сказал, что меня заберут те, кто меня привез. Через день-два приехали на санях конвойные, бросили мне мою вшивую одежду, один солдат несколько  раз сильно ударил меня прикладом и один раз по голове и увезли из Вараксино в какую-то деревню под Сычевкой, где меня держали в холодном чулане и  периодически били плеткой.

Помню, что были ночные бомбежки (немцы  убегали в щели, а я оставался запертым в чулане), потом меня отвезли опять тот же концлагерь на ст. Осуга, который охранялся не только немцами,  но  и командой украинских националистов в немецкой форме, которые были также  жестокие, как и немцы.

Опять ежедневно ходил с солдатами на лесозаготовку, хотя я тащился за бойцами  через силу. Подгоняли плеткой. Дня через 5 меня отправили в концлагерь в  Сычевку, в ее окраинный поселок Юшино и поместили в камеру,  где были  военнопленные. Их водили на допросы в подвал. Там избивали так, что помимо порванной кожи на теле из горла шла кровавая пена. В первый день в подвале били и меня. Потом уж я узнал от местных жителей, что хозяином лагеря была эсэсовская часть. Эсэсовцы могли избить даже встречного жителя,  особенно отличался этим эсэсовец, которого жители прозвали «Машка крашенная» (он красил губы). Он всегда ходил с нагайкой. Любой житель Юшино старался без  крайней нужды не выходить из дома, особенно девушки.

Т.к. я не мог выполнять работы на лесоповале по причине маленького роста и слабости после битья (мне исполнилось осенью 1942 г. еще в партизанском отряде 12 лет), то меня перевели в другое отделение, в так называемые  «киндрики», где на работы уже не гоняли. Здесь были  дети от 5 до  13 лет, которые должны быть рабами-рабочими. У входа  стоял большой чан – параша. По утрам по очереди мы ее выносили, просунув палку-слегу в ручки чана. Не умывались, т.к. никакой воды не было.  У самого старшего была кличка «танкист», т.к. он ходил в танкистском шлеме. Он, как  самый сильный, отнимал или выманивал хлеб у самых слабых. То есть   здесь был и концлагерь и тюрьма.

Печки «буржуйки» не было, а грели голландской печью, поэтому вшей было особенно много, а «вошебойка» — машина для умерщвления вшей и гнид с помощью высокой температуры в специальном автоклаве приехала только один раз. Дети непрерывно чесались. Больных не лечили, а увозили для уничтожения в газовые камеры в какое то другое место (дети называли «на курорт»).

Самого же маленького пятилетнего Витюшу в январе 1943 года расстреляли только за то, что у него были отморожены ноги.   Он мог только сидеть на своем месте  на нарах, ходил под себя, покачивался и тихо напевал всегда одну и ту же песню «Гоп, цоп цайда, брайда, литиу малайда брайда, литиума цеки брики, литиу цеко реки». От него шел  очень тяжелый запах, отваливались кусочки мягких тканей от костей. Ранним утром  января 1943 г. два эсэсовца оттащили мальчика  наружу и

в 20 метрах  от нашего окна расстреляли мальчика из автомата.  Этот расстрел мы видели сквозь щели досок, которыми были забиты окна.  Как мне рассказали местные жители, лет через  15 после войны приезжала его мать, которая разыскивала все эти годы своего сына. В 1941-м при массированных бомбежках на дорогах мать и сын потерялись и только я мог бы ей рассказать о последних днях ее сына.  Но она не оставила своего адреса в Юшино. На месте расстрела  Витюши  с моей дочерью, ветераном войны Куценко В.Ф. и учениками юшинской школы возложили  цветы при посещении концлагеря в 2001 г…

Ну, а в камере мы спали  на духэтажных деревянных нарах с жиденькой соломой, кишевшей вшами.  Периодически к нам приходил надзиратель (не немец). Кормили 2 раза в день. Утром эрзац-кофе несладкий с куском хлеба, вечером миска баланды из муки с куском хлеба.  Разлив баланды и кофе производился из большого чана на дворе, разливала  женщина. Миски с ручками имели форму тазиков из железа и были все коричневые от сплошной ржавчины. Каждый хранил свою миску и ложку.

Дверь  нашей комнаты, выходила на площадку, из которой другая дверь выходила на двор концлагеря. Но всегда двое охранников с винтовками ходили вокруг здания. Кроме того, была и внешняя охрана. Лагерь был обнесен мощной  колючей  проволокой. Здание концлагеря было двухэтажным.

Еще помню, как один из старших мальчиков объявил немцам, что он немец Поволжья. Через  несколько дней его переодели в солдатскую форму и он уже был среди охраны  лагеря с винтовкой.

Когда фронт подошел к Сычевке, взрослых увезли, а нас из концлагеря перевели в один из уцелевших деревянных домов в центре города. Присматривал надзиратель (не немец).  Нас, конечно, не кормили, да и надзиратель уже чувствовал, что часы его сочтены и особенно не смотрел за нами. Поэтому я и один мальчик (он был на год старше меня, повыше ростом и, по-моему из Ржева) ночью вдвоем пошли на позиции немецких солдат искать еду. Осторожно заходили в теплые немецкие землянки, где не было солдат (они, видимо, находились в окопах на передней линии), но, хоть и стоял теплый с суп в  котелках в ожидании хозяев, мы не могли даже попробовать его — настолько  было противно. Но в одной такой землянке обнаружили туго набитый завязанный  мешок со свастикой и орлом. Мы его оттащили в какой-то полуразрушенный  сарайчик и среди многочисленных пакетов с сургучными печатями, со свастикой, среди писем обнаружили в нём посылку с печеньем, которое тут же съели. Пакеты,  письма и мешок спрятали в куче застарелого навоза, который был в   сарайчике.  Возможно, после освобождения Сычовки нашедший содержимого мешка и сдал его в соответствующие органы или в Совет, а может нашли его и наши солдаты.

Еще помню эпизод,  как  за  2 дня до освобождения какой то фронтовой немецкий солдат принес большую канистру горохового супа. Все   набросились на канистру с мисками, но надзиратель тут же отнял канистру, сказав, что потом все разделит всем. Больше никто супа не видел.

В этом доме после привоза из концлагеря мы находились три дня. 8 марта 1943 года рано утром в город вступила первая группа наших бойцов. Вечером этого же дня тое наших военных забрали надзирателя,  когда пришли за ним, он никак не мог попасть в рукав.   Видимо, все понял. А на другой день утром я пошел к матери.  Вокруг Сычевки,  насколько хватало глаз, на полях лежало много убитых солдат в разных позах, у некоторых уже были сняты валенки.

Удачно прошел через лес, который был сплошь заминирован — везде мины и путанные провода   на уже подтаявшем снегу. Зашел в деревню, где жила ленинградская семья (мать и двое детей), которая приехала к родственникам отдохнуть в начале июня 1941  года, да так и не смогла уехать из-за чрезвычайно быстрых  военных событий тогда. Старший ее мальчик на 2 года был старше меня, уже в  пятом классе  изучал немецкий и все время вертелся вокруг немецкой кухни — в деревне   часто останавливались немцы. Видимо,  за его разговоры с солдатами что-то ему перепадало и его душа стала другой. Все хорошее, что ему дала советская власть забыл и восторженно хвалил все немецкое и самих немцев. Например,  вот  немецкая банка гуталина имеет сбоку рычажок и легко открывается,  а наша  русская открывается с большим трудом и т.д.  Я приводил другие аргументы — немцы привели отобранных в другой деревне коров на мясо (здесь было давно все  обобрано), привезли обоз с мукой — это же все русское, еды людям не дают, школы  не работают и т. п. Спорили мы с ним всегда, когда я заходил в эту семью…

В этот  раз все дома деревни были сожжены либо разбиты. Семью я все же нашел в каком-то погребе. Все были печальны, особенно мать. Она рассказала, что ее сын ушел с  немцами, бросив их. Когда немцы уходили перед приходом наших, мать кинулась  в ноги немецкому офицеру и просила оставить мальчика. Офицер вынул пистолет, наставил его на сына и приказал остаться. Тогда мальчик сказал:  «стреляйте,  но  оставаться не буду!». Офицер развел руками…

Тащился я еле-еле по дороге на Ржев. Сколько было видно от дороги везде трупы  наших солдат, некоторые прикрыты: кто деревянным кругом от большой кабельной катушки, кто ветошью, кто доской…

И вдруг знакомое лицо — «танкист» из концлагеря, что у детей хлеб отнимал ! Он сразу  ушел, как только пришла наша разведка в Сычевку. Первая моя мысль — рассказать первому же солдату о его издевательствах над младшими ребятами и его бы пристрелили. Но лицо его было желтое, болезненное и он так смотрел на меня заискивающе и пожалел я его.

Когда хотел есть, спрашивал сухарь у солдата. Отказа никогда не было, только солдат протягивал эту прекрасную еду на вытянутую руку, т. к. от меня сильно пахло, а по одежде и лицу  ползали вши.  Все  это я понимал.

В  Ржеве матери не нашел (она уже к этому времени  умерла от голода,  но я об этом не знал).

В Горсовете мне дали талон на хлеб, деньги на его покупку – уже  работали магазины   и сообщили время и место сбора таких детей как я, если не  найду мать. И вечером группа ребятишек (примерно 30 чел.) в сопровождении 2-х женщин (их возраст примерно 50 и 30 лет) отправились по железной дороге (вагон теплушка) в г. Калинин, в детприемник. Женщины Калинина (персонал и врачи)  спасли детей и меня в тяжелые и голодные дни войны. Они нас вымыли, дали новую одежду и пальто, а старую вшивую отправили на сожжение и после  месячного содержания с целью восстановления сил и здоровья, отправили в  город станции Струнино Ярославской  жд, (хотя сначала сказали, что в Киржач) в детский дом.  В детдоме пробыл один месяц и старшая сестра Шиманская Зинаида Федоровна нашла меня там по ее запросам и   взяла к себе на ст. Софрино Ярославской жд.

Я учился в школе сначала там,  потом в 352-й школе Бауманского района Москвы. В школе, а также в Бауманском РОНО мою историю знали и помогали мне ордерами на обувь и т.п. Потом техникум, работа на фабрике и в школе, институт, работа…

В нашей семье все работали на Победу:  2  брата и младшая сестра фронтовики с первых дней войны и до ее конца. Один брат Щегловитов Владимир Федорович даже участник трех войн – Финской, Отечественной и японской, Старшая сестра Шиманская Зинаида Федоровна участница обороны Москвы. Старший брат Щегловитов Николай Федорович  был кадровый военный, полковник и моя сестра Щегловитова Нина Федоровна, воевали с первого  и до последнего дня Великой Отечественной войны. Нина Федоровна, попавшая после окончания медицинского техникума по распределению в Суоярви, бежала по лесам оттуда в Петрозаводск и вступила добровольно в Красную армию и воевала  на многих фронтах старшей медсестрой эвакогоспиталя № 1024, а с 06.1943г по 12.1945 г старшей медсестрой армейского полевого подвижного госпиталя № 1024.

Немцы, невзирая на опознавательные знаки госпиталя – большие  красные кресты — часто бомбили госпиталь — продвигался ли он в железнодорожных составах, плыл ли на баржах с буксирами по Мариинской системе, располагался ли на фронте.  Потери раненных от бомбежек и артобстрелах были большими.

Мой средний брат, гвардии сержант Щегловитов Владимир на финской войне был связистом, затем демобилизован, затем 19 июня 1941г опять призван в Красную Армию в 20 артполк,  затем воевал в 46 гвардейском минометном  полку. Он в Отечественную войну и в Японскую был артиллеристом — «работал» на знаменитой “Катюше”. Его артполк формировался в сентябре 1941 г. в лесу слева по направлению  к Москве между пл. 43 км. и пл. Зеленоградская Ярославской жд и уже с октября участвовал в обороне Москвы.

На этом же месте его полк отдыхал и  готовился  к параду Победы в июне 1945 г.

Мой старший брат Щегловитов Николай  Федорович  еще с зимы 1940г. кадровым офицером готовился к войне с Японией — его полк проводил  маневры в лесу на Дальнем Востоке в условиях суровой зимы. С начала Отечественной войны воевал на южных фронтах, в 18 Армии, в 21 дивизии народного ополчения, в 77 гвардейской Черниговской стрелковой дивизии, в 173 стрелковой дивизии и других. Ему даже приходилось воевать с бендеровиами.

 

Сейчас я на пенсии, но всегда помню многих хороших людей, которые встречались в моей жизни и которым я многим обязан. Это сотрудник Управы района «Лосиноостровский» Нина Ивановна Нелюбова  (зам. главы Управы) и бывший глава этой же Управы Николаев Юрий Александрович, которые на протяжении нескольких лет помогали мне разыскать моего командира партизанского отряда  Острикова Д.И. и партизана Шевердова И.В.,  моих спасительниц из дер. Вараксино (в войну там спецконцлагерь для пораженных тифом) Цветковых Ирины Андреевны и Людмилы Ивановны.

Калининские партизаны и особенно Клавдия Ивановна Тяпина, а также Транспортная  инспекция г. Москвы, Твери, Смоленска и г. Ржева очень много помогли мне в розыскной работе.

Нельзя не сказать доброе слово сотрудникам и начальнику Института криминалистики  России генерал-лейтенанту Карлину, которые совершенно бесплатно проделали большую   исследовательскую работу по идентификации моего документа. Перечисление только фамилий людей, которые мне помогали, заняло бы не один лист.

Стараюсь посильное заниматься  общественной  работой. Появились и новые друзья — фронтовики. В первую очередь это белорусский  партизан Псиола Алексей Николевич, начавший войну с боев у стен Брестской крепости, участник знаменитой атаки века на подлодке «Щука С-13» под руководством капитана А. Маринеско  Куценко Владлен Федорович, Совет ветеранов района  «Лосиноостровский»  во главе с замечательной  женщиной А.М. Романчиковой, фронтовики из Совета ветеранов № 4 района Тимирязевский Москвы Верзин В.А, Григорьева В. М., фронтовики из Ассоциации юных участников воины в САО Веремьева Л.Г,  Травкин В. А., руководитель Ассоциации Подобед А.И. и многие другие.

 

С уважением,

Александр Федорович  Щегловитов.

8.04.2005г»

(конец цитаты его отчета о жизни не простой, но славной)

 

Обогащайте друг друга такими историями вашей жизни с помощью программы написания истории России в историях россиян «Живая память малой Родины».  Контакты на сайте WWW.RODINA-RF.RU

 

И еще информация о Щегловитове Александре Федоровиче по ссылкам:


https://ok.ru/video/751890336484 — видио с Щегловитовым А.Ф в Ржеве

https://arc.familyspace.ru/archive/Pobediteli_ru_6/p10342