Мать и мачеха

Если попытаться создать антологию вселенской родни, используя анекдоты и фольклорные источники, то довольно легко обнаружится, что самая скверная роль досталась мачехе. На втором месте – тёща. Среди самых несчастных – падчерицы и пасынки. Падчерицей быть, слава Богу, не привелось. В роли тёщи ещё надеюсь себя описать. А вот мачеха – это про меня тоже.
Есть такая трава мать-и-мачеха. Когда я однажды увидела её, эту траву, у колодца, подумала: ну почему её так обозвали и чем мы похожи? Стала докапываться. Ничего особенного. Только с одной стороны гладко, а с другой – шершаво. Вот ведь народ! Что-то в этом есть, иначе название давно забыли бы.
Траву рассматривать легче, чем себя. И проще трава, и пристрастий в анализе никаких. А о себе начинаешь думать, и так хочется, чтобы ты выглядела белой и пушистой. Ведь всё одинаково делаешь, а разница-то всё-таки есть.
Я и раньше, оказывается, об этом задумывалась, да додумывать было некогда: обязанностей как матери, так и мачехи было по уши.
Матерью я стала на 18 лет раньше, чем мачехой, поэтому – по порядку.
Итак, в роли матери я себя не очень-то представляла до того момента, пока не отдышалась после родов и не ощутила однажды, что вот оно, моё дитя. Вот тогда я уже пронзительно почувствовала, что это – любовь. Раз и навсегда. Я подробно писала о своих ощущениях, о материнском вдохновении, которое пришло ко мне не в момент зачатия, а гораздо позже. Потому, что не было этого вдохновения в наших отношениях с отцом Светы. И ещё говорят, что мужчины позже начинают ощущать свою привязанность к детям, чем женщины. Может, у меня превалировали мужские начала. Нет, я – представитель совершенно нормальной, традиционной сексуальной ориентации, но почему-то же у меня не было этого сюсю-пусю!
Зато потом я уже любила всегда и осознанно. Уважала. Жалела. Заботилась. Радовалась. Переживала. И сейчас все эти глаголы можно использовать, они действительны в настоящем времени, кроме, пожалуй, глагола «заботилась» Теперь она заботится обо мне, а я иногда изображаю заботу, потому, что делаю то, без чего она вполне может обойтись. А принимает заботу скорее для того, чтобы меня не обидеть или чтобы у меня не возникало чувство ненужности.
Как-то она, полушутя, полусерьёзно сказала: «На бабушку ты даже на двадцать процентов не тянешь». И это правда, хоть и обидно это слышать. А на сколько же процентов я – мама? Надо спросить.
Что я могу написать о себе, как о матери? Эта роль, конечно, по степени душевных переживаний, тревог, ожиданий, любви для меня в душе всегда была главной. Это правда. Я плакала, когда Света болела ангиной или бронхитом. Я боялась за неё во время её родов так, что мне хотелось умереть, потому что казалось, не хватит сил пережить её мучения. Я с тревогой вглядываюсь в её морщинки – свидетельства её проблем. Я очень скучаю по ней, жду её с работы. Проклинаю её вредное начальство, которое её терзает и чего-то требует.
Уважаю её за то, что она добилась того, о чём мечтала я и не сумела отстоять. Я хотела работать в милиции, как мой отец, капитан Никашкин. Но именно он в своё время заявил: «Только через мой труп». Я не посмела ослушаться. Он вышел в отставку капитаном, а его внучка догнала его в 37 лет. Уважаю!
Уважаю не только за звание. Она – правильный человек. Общительно-обаятельный. Симпатичный снаружи и изнутри. Поэтому когда она, усталая, придя с работы, говорит, что её сегодня просто мехом внутрь выворачивали, мне хочется не к месту пошутить: «Ну и чего они хотят увидеть? Ты со всех сторон хороша».
Вот как-то не получается у меня презентовать роль матери. Всё больше о дочери. Хотя говорят, яблочко от яблоньки…Может, и мне немножко её правильности перепадёт. Нет, я не питаю иллюзий насчёт себя. Во многом я не хочу, чтобы она была на меня похожей. Я консервативна, мыслю какими-то мелкими, допотопными категориями. И я не такая хорошая мать, как она. Но мы с ней дружим. И, кажется, понимаем друг друга. И если раньше она мне в чём-то уступала, вынуждена была по молодости лет, то теперь я с удовольствием подчиняюсь ей. Именно потому, что она моложе, современнее, расторопнее, решительнее. Одно слово – опер.
Когда Свете было 18 лет, я переехала в Репное, к своему третьему мужу, к Володе. Наверное, я рано оставила дочь одну, но так всё складывалось: либо мы должны были жить все вместе, впятером, либо разбегаться. У Светы уже был Саша и, думаю, им было лучше без нас. Запас продуктов в погребе и в кухонных шкафах плюс кое-какие денежные и продовольственные вливания – вот всё, чем мы могли поделиться.
Нищета, в которую я впала в этой новой семье (мой гражданский муж и двое его сыновей), мне до тех пор была просто неведома. В подвале несколько ведер проросшей до пола мелкой, вялой картошки, пара ведер моркови и штук десять капустных кочанов – вот весь запас на зиму на четверых. Да, правда, несколько банок варенья из смородины, переваренного до черноты.
Так я вступила на сцену, где мне предстояло сыграть не только роль невенчанной жены, но и мачехи.
Однажды старший сын Володи первоклассник Вадим, придя домой, сказал, что ему дали листочек, в который нужно внести сведения о родителях для заполнения классного журнала. Заполняя графу «мать», Володя задумался…
А я вечером того же дня, 17 марта 1995 года, после отбоя, всплакнув слегка, написала вот это:
В журнале как мама не значусь,
По паспорту ты – холостяк.
От взглядов назойливых прячусь.
Наверное, это пустяк.
Пустяк – сочиненье про маму.
А я-то тут, в общем, при чём?
Я – тётя, и я – вне программы.
Не тётям, а мамам почёт.
Я, вроде, как мама стираю
И в праздник пеку пирожки,
И на ночь прилежно читаю,
И даже играю в снежки.
Я жду тебя, как Пенелопа,
Верней, чем супруга ждала,
С улыбкою и с эскалопом…
Да что там – я всё отдала…
Но в классном журнале не значусь,
По паспорту ты – холостяк.
Вот и вырисовывается разница между ролью матери и ролью мачехи. Внешне всё одинаково. А юридически – нет. Но, главное, по сути, по отношениям, по переживаниям – тоже есть разница.
Для дочки не стоял вопрос, как ко мне относиться. Какая бы я ни была, я – просто мама. И всё. Для мальчишек я была чужеродным существом. Они знали, помнили, любили свою маму. Которая была хорошей, самой лучшей, и она их любила. Но она была больна, и ни жить с ними, ни воспитывать не могла.
Да, вкусно приготовленное, вовремя постиранное – это хорошо. Но мама… Мамой не может быть никто, кроме мамы. Это правда. Я и не старалась занять её место. Я терпеливо ждала и делала всё , чтобы мальчишкам было лучше. В канун дня рождения принимались заказы от именинника на подарки в соответствии с нашими возможностями и на любимые блюда и торты. Утром был завтрак именинника: самое любимое блюдо, пакет или коробка конфет, цветы и пожелания на красивой открытке. Обязательно приглашали гостей, друзей, то есть, устраивали детский праздник по их сценарию. Каким бы скромным не был наш бюджет, я всегда старалась, чтобы стол выглядел красиво.
Я баловала мальчишек гораздо больше, чем дочь. Они спали, сколько хотели, гуляли, сколько хотели. К огородным работам их привлекали только тогда, когда нужно было посадить или выкопать картошку.
Я старалась приучить их к самообслуживанию (мыть за собой бокал и тарелку, заправлять постель, убираться в своих комнатах), но так, кажется, и не приучила. Они делали это всегда нехотя, затаив то ли злость, то ли обиду.
Я к ним относилась одинаково, поровну деля и гостинцы, и внимание. А они ко мне относились очень по-разному. До сих пор душа содрогается от одной только фразы, брошенной Вадимом отцу в дальней комнате, но долетевшей до меня и ударившей наотмашь: «Я её ненавижу». Не надо пояснять, о ком это было сказано?
Его в тот вечер долго не было с улицы. Я волновалась, растолкала Володю, заставила его идти искать старшего, Вадима. Отец при-вёл его, вернее, почти принёс, так как сын был пьян. Ему было 13 лет. Вот тогда-то он и выдал то, что было у трезвого на уме.
Как было жить с этим? Моё предложение уйти Володя отверг сразу. Против был и младший, Влад. Если честно, мне тоже не хотелось всё рушить. Трое против одного. Самое ужасное, что я понимала, как тяжело Вадиму, любившему мать и ненавидевшему меня – по его мне-нию виновницу того, что мама не может с ними жить.
Наверное, нужно было сразу объяснить детям, как всё обстоит на самом деле. Но Володя только иногда пел детям под гитару: «Ты ещё, Алёшка, маловат, рассуждать, кто прав, кто виноват».
И виноватой – априори – была я. Для Вадима. Влад воспринимал меня иначе. Лучше, чем он рассказал в своём классном сочинении о семье, пожалуй, не скажешь:
«Про любимую тётю Веру можно рассказывать днями, про её достоинства и качества. Она работает в школе учителем и у неё огромный опыт в этом деле. Все сотрудники её хвалят и, прежде, чем что-то сделать, советуются с ней. У неё добрейшая душа и золотые, можно сказать, алмазные руки. Ни одного праздника не обходится без шикарного стола, пирогов и разных сладостей.
В саду, когда в её руки попадает работа, то всё льётся, как по маслу, но когда пробуешь сам, то чувствуешь, что это не так просто.
Что касается наших отношений, то и здесь у меня всё в порядке, отношения у нас дружные. Мы помогаем друг другу и всегда чем-то радуем друг друга».
Я не исправила в сочинении ни одного слова. Переписала так, как написал ученик 7 «Б» класса.
Вот и судите сами, какой я была матерью и какой мачехой. Чтобы дополнить картину, скажу, что после гибели отца мальчиков мне предстояло решить, как нам жить дальше. Когда этот вопрос задали Вадиму, он откровенно сказал: «Мне с тетей Верой жить трудно». Это было правдой, и я, отметив все положенные сроки по мужу, переехала в город, в свой дом. Связь с ребятами не прерывается, но поддерживается очень умеренно.
Но вот в канун Нового 2012 года я получила из Санкт-Петербурга от старшего, Вадима, с курьером – его товарищем – подарок и красивую открытку следующего содержания:
«Желаем тебе от всего сердца крепкого здоровья, душевного спокойствия и благополучия.
Мы тебя очень любим!
Всегда о тебе помним!
Искренне скучаем!
Спасибо, что ты есть!»
И две подписи: Вадим и Влад.
Орфография и пунктуация – авторов поздравления.