Глава 5. Исцеление

С самого утра он проснулся в прекрасном расположении духа: дело вчера ночью было провернуто с блеском, теперь можно было и отдохнуть, но в кровати выродку не лежалось – как и всегда. Приключения сами собой не находились, надо было вставать, чтобы отрыть себе пару неприятностей на голову. Рэннис потянулся, хрустнув суставами, и выскочил из-под одеяла: ему не терпелось проведать больного Эрона, с которым он еще не успел толком познакомиться, да и тому, небось, было скучно лежать одному в палате, когда у остальных жизнь била ключом. Не то, чтобы выродок заботился о благосостоянии товарища, но ему было до ужаса интересно посмотреть на того, кто сумел пленить сердце Веллеса, став ему братом и первым человеком на свете.
Он наскоро оделся и выбежал в коридор, но тут перед ним встала одна проблемка: он совершенно не знал, куда идти. На его счастье из соседней комнаты вышла Сезанна в сопровождении неотлучного Дрэга, она смерила босые ступни выродка вопросительным взглядом, и тот быстро проговорил:
- Сапоги смыло, я ничего не мог сделать, я не виноват…
- Бог с ними, с ботинками, - как-то рассеянно перебила ведьма. Она даже не кричала против обыкновения, и Рэннису стало жутко: убьет ведь…. – Ты на ступни свои посмотри, - внезапно распаляясь, велела она.
Выродок оглянулся, завопил и запрыгал на месте, размножая кровавые следы: кожа на ступнях была подчистую содрана, кровь сочилась на пол, и дорожка отпечатков тянулась вслед за пострадавшим.
- Успокойся! – прикрикнула Сезанна. – Дрэг, к доктору Каратосу его, живо!
- Он и раньше сам ходил, сейчас-то что? – мрачно поинтересовался оборотень, пытаясь откосить от роли носильщика: уж больно ему не хотелось тащить раненного.
В подобные моменты он чувствовал себя животным. И хорошо, если лошадью, а то тут и ослом попахивало. А для дракона нет ничего хуже, чем ощущать себя существом неразумным.
- Полы ты будешь мыть от ржавых пятен? – бескомпромиссно спросила ведьма, совершенно перекрывая все отходы отступления.
Дрэг вздохнул, с видом мученика закатил глаза, подхватил щуплого Рэнниса поперек туловища и пошел вслед за Сезанной, соблюдая порядочную дистанцию, чтобы не пройтись по ее летящему шлейфу. Выродок беспомощно болтался головой вниз и хныкал, что не хочет мыть полы, что вообще-то не виноват, и жалобно просил не ругаться сильно.
- Я не понимаю, - злилась Сезанна, - я что вам, мамка что ли? Почему я слежу за всем и за всеми, пекусь о вашем здоровье больше, чем вы сами? Собирая армию отъявленных преступников, я не этого хотела!
Она шипела, как змея, цыкала и в нервном жесте дергала головой, злясь вообще на все, а больше всего на придурка-Рэнниса: от него хлопот было больше, чем ото всех остальных, да и с его появлением в Не Таори все установленные порядки были нарушены. Грозная организация на глазах превращалась в психбольницу какую-то.
- Вот это тебя покромсало… - доктор Каратос был уже на своем рабочем месте, хоть утречко стояло раннее.
Он с любопытством оглядел стопы Рэнниса, взял кровь на анализ – мало ли, заражение пойдет – и принялся обрабатывать и бинтовать пораненные конечности. Кайта, вызванный на допрос, сонный и помятый, с несчастным видом, как, впрочем, и Дрэг, сидел на стуле и старательно прятал лицо: в отличие от оборотня, его разбирал безудержный смех. Но, глядя на взбешенную Сезанну, он хорошо понимал, что ее гнев легко может переместиться и на него тоже, если он посмеет хоть хихикнуть.
- Вы двое, взрослые и уже разумные, что, так сложно вернуться с простейшего задания хотя бы целыми? – бушевала ведьма, меряя лабораторию резкими, крупными шагами.
Тут в дверь сунулась лысая голова Аукори, Сезанна мгновенно повернулась и заломила руки:
- Я понимаю – эти двое, отбитые психи, но вы-то куда, Мастер Аукори? Не можете что ли проследить за товарищами? От них пока только одни убытки! – возопила она, смеривая духа трагичным взглядом.
- Он не мог приглядеть, - с идиотской улыбкой встрял Рэннис, - он на поле боя так и не появился.
Сезанна со злобным удивлением переводила взгляд с одного на другого, слова замерли у нее в горле: казалось, еще мгновение, и она просто взорвется. Гэльфорд поежился и исчез - кто-кто, а он умел проваливаться «сквозь землю», ему это было доступно чисто физически.
-Валерьянки? – несмело предложил доктор Каратос, не знал, как по-другому спасать ситуацию.
Это стало последней каплей: грозно зыркнув на всех собравшихся, ведьма вылетела вон, хлопнув дверью так, что пробирки на полках жалобно зазвенели. Дрэг с укоризной посмотрел на товарищей:
- Почему злю ее не я, а достается всегда мне? – пробормотал он под нос.
- Так не догоняй ее, - предложил Рэннис, - пусть пробесится в одиночестве.
Оборотень посмотрел на него, как на психа, скривился мрачно:
- Тогда она убьет кого-нибудь.
И его слова не были сгущением красок или преувеличением: она была способна угробить любого без зазрения совести, и только присутствие Дрэга рядом не позволяло ей лишний раз поднимать руку. Дракон вышел, и доктор Каратос покачал головой, покусывая нижнюю губу:
- Зря ты так, Рэннис. Врагов себе наживаешь среди товарищей.
- Но это правда, - возразил выродок, хмурясь: он действительно не понимал, почему не должен был говорить о том, что было на самом деле. – Если Аукори стыдится, то почему продолжает так делать?
- Страх – сложно преодолимый порок, - Кайта встал и направился к выходу. Он знал, что доктор не любит, когда на его колдовство кто-то смотрит, и взгляд эндаргома уже несколько раз попросил выйти. – Некотором везет, и они не сталкиваются с ним, потому что психи. Другие борются с ним всю свою жизнь.
Он вышел, осторожно прикрыв за собой дверь, и от его слов в лаборатории повисло что-то мрачное. Доктор Каратос переложил Рэнниса на операционный стол, поднял его ступни на подушку:
- Я сейчас заговорю раны, постарайся не дергаться. Кровь твоя в порядке, заражения нет, к вечеру с твоей-то регенерацией встанешь на ноги.
Он сел на приступочку у стола, зажал между коленями посох, а руки поднял к покалеченным ступням, затем закрыл глаза и погрузился в себя. Он не шептал, не бормотал заклятье про себя, как делало большинство магов – так было проще добиться результата, но эндаргому этого не требовалось. Его вера в бога-целителя и его колдовская сила были настолько велики, что ему не нужно было помогать себе дополнительно.  По немолодому лицу поползли зеленые линии бога Ольнэриврэ, на морщинистом лбу распустился символ культа: паутина, от которой вниз, по носу, спускался паук. Свет пробивался сквозь седые волосы, окрашивая их в неестественный оттенок.
Рэннис ожидал, что и от рук разольется сияние, но снова ошибся: ему показалось, что в его ступни вошла тысяча игл, но больно не было, лишь покалывало слегка. Доктор опустил руки, и линии на его лице потухли, будто впитались в кожу - колдовство кончилось также тихо, как и началось. Белая магия, древняя, тайная, она практически не имела зримого выхода, но была куда могущественней Черной, стремительной магии боя, которой пользовались в Доме.
- Все, постарайся не ходить сегодня. А лучше полежи-ка ты у меня, - проговорил доктор, шевельнув пальцами, и выродок поплыл по воздуху, оторвавшись от операционного стола.
Белые носилки то ли из света, то ли из чистой энергии образовались под ним, и месяц на посохе доктора запульсировал, как сердце. Магические линии доставили больного в просторную, светлую комнату – видимо, местный лазарет – и опустили на мягкую кровать под полупрозрачным пологом. Свежий ветер врывался в открытое окно и бередил занавесь, было слышно, как снаружи звонко цокает капель и пересвистываются птицы. И повсюду был слепящий, радостный свет, потому что стены и потолок были целиком сделаны из стекла. Не то, что в Доме…
- Вот это да! – воскликнул Рэннис, садясь и с удивлением, граничащим с безудержным, детским восторгом, оглядываясь вокруг.
Перина и подушки гнулись, проминаясь под его весом, как воздушное, пружинящее облако. Лучшего места для реабилитации было не организовать.
- Что, нравится? – раздался смешливый голос, и выродок подскочил: Эрон тоже был здесь.
Оно и понятно – все под боком у доктора. Рэннис живо пересел на край кровати, откинул ткань балдахина: Эрон полулежал на соседней койке, облокотившись на локоть, в его широких руках лежала раскрытая книга. Он мирно улыбался, так открыто и светло, что по нему нельзя было сказать о его профессии. Он казался обычным сельским парнем, не знавшим ни горя, ни забот жестокой жизни.
- Ага, - кивнул выродок и перебрался на кровать к Эрону, сел в ногах, тот тоже подобрался, подложив подушки под спину и убрав в сторону книгу.
Он видно соскучился, сидя в одиночестве, и теперь был рад пообщаться.
-Ты меня спас? – спросил он, улыбаясь до ушей.
У него были светлые, русые волосы и веселые серые глаза, посаженные широко и достаточно глубоко, ровные зубы поблескивали, на подбородке росла небольшая бородка. Ему было лет 27, вряд ли больше, и он вовсе не казался мрачным наемником, каким был в реальности. На такого и не подумаешь, пока он не вынесет дверь своей колдовской техникой.
- Я, - кивнул выродок: его ничуть не располагала внешняя открытость Эрона. - Как тебя угораздило своей же посох в тело заполучить?
Руки Луокарда непроизвольно дернулись к груди, сжав тонкую тунику в месте ранения: там, небось, стараниями талантливого доктора, лишь шрам остался, но тело боялось той боли, что пришла вместе с посохом, вошедшим внутрь плоти.
- А я не знаю, - легко откликнулся Эрон и снова рассмеялся. – Я болею, у меня падучая болезнь. Забыл выпить таблетку, вот и накрыло, больше ничего не помню. Очнулся уже здесь, они атаковали лежачего.
- Тебе, должно быть, не привыкать к такому? В наемничьем мире полно грязи и подлости, - заметил Рэннис, внимательно глядя на больного.
Что-то не так было с этим Эроном, что-то не сходилось, но что именно… выродок не мог понять, только чувствовал несоответствие открытого поведения и профессии этого существа. Он не был сумасшедшим, как Кайта или доктор Каратос, но тогда почему он так спокойно, с доверием и теплотой говорил с существом, что пришло из Дома? С неприветливым и грубоватым Веллесом все было просто и ясно, как день, а вот с его братцем… что за лихо потащило его в наемники? И что за сила у него была, раз он не боялся вот так запросто болтать с незнакомцами?
- Ты сейчас на меня бочку катишь? – без обиды улыбнулся Эрон. – Я никогда не ударю лежачего.
- Лежачих не бьют, - мрачновато уронил выродок, - их добивают.
- Да ты, я смотрю, совсем, как Веллес, - усмехнулся Эрон, - все мрачнеешь с каждой минутой, боишься всего. Жизнь – мгновение, зачем прожигать ее на скрытность?
И тут Рэннис вспомнил о силе, которой обладал беспечный Луокард, и все стало потихоньку складываться в логичную картинку. Эрон был подрывником, умелым создателем бомб и снарядов такой мощности, что мог выбросить здоровый кусок мира в Космос, но ценой за все это была болезнь: микро-взрывы внутри мозга, из-за которых он и падал, терял сознание и, что хуже всего, травмировал память и само серое вещество. Ему было всего 27, но жить ему оставалось от силы лет пять в спокойном режиме, если он сам себя не угробит каким-нибудь взрывом. А травмы от своих техник он получал нередко, потому был частым гостем у доктора Каратоса. И самое страшное, что Эрон знал об этом. Может, потому и не скрывался? Но додумать выродку не дали:
«Поговорить надо,» - раздался в голове сухой, властный голо Урунье, и Рэннис провалился вниз.
Он думал, что ударится об пол, но портальщик подвесил его в нескольких сантиметрах над поверхностью, не дав упасть. Выродок застыл, медленно вращаясь в невесомости, как десять колец Урунье, но в его душе поднялась почти детская радости: он не ошибся, и прокаженные все же вышел на контакт. В комнате, казалось, Время остановилось в одном моменте: все также падал свет сквозь узорчатое стекло, заменявшее стену, все также по-турецки сидел хозяин и с величественным спокойствием поворачивались громадные кольца.
- Ты сказал, что знаешь, как меня исцелить, - сразу, без долгих прелюдий, сказал портальщик, и ткань на его лице шевельнулась. – Что я должен сделать?
Рэннис оттолкнулся от пола руками, поворачиваясь так, чтобы видеть прокаженного: тому было нестерпимо больно, все его существо буквально сгорало заживо.
- Отпусти месть, прости, - просто сказал он, глядя на Урунье.
Тот едва не закричал: он ожидал чего угодно, но только не этого, и крик его души прозвучал явственнее, чем физический. Простить тех, кто бросил его на смерть? Простить слепого бога за годы пустой веры? Нет, это было невозможно. Ненависть стала его сутью, смыслом его жизни, и отпустить… в мире не было жалости, Урунье это на своей шкуре знал, прощение означало слабость, только месть могла отплатить должным образом за злодеяния.
- Идем прогуляемся? – внезапно предложил выродок, нарушая ход мыслей Урунье, и тот едва не дернулся, услышав голос. – Душно здесь, на воздухе легче думается. Сколько ты уже не выходил отсюда?
Портальщик молчал, в остервенении глядя на болтающегося выродка. Ничего не стоило сорвать злобу на нем, убить его, искалечить… В мире, где жил Урунье, осталась только злоба и он сам, больше никого. Жалость и боль разъедали его, и на этом все сошлось клином, попав в замкнутый круг Уныния, из которого не было видно выхода. И менять что-либо не хотелось - днями и ночами он висел в воздухе и жалел себя. И внезапно в этот выцветший ад прорвалось синее пятно - оно звало дышать, говорить, искать выход… а душа сопротивлялась, зная, что коль двинется – будет не вернуть прошлого, и в то же время хотела дышать вместе с полоумным выродком из Дома. Дышать так, как будто ничего не было прежде. Свет забрезжил, свет пришел из Дома, и это было так… странно, что подсознательно верилось. Все самые сумасшедшие истории всегда оказывались правдой, все самое нереальное когда-то происходило на самом деле, и внезапно портальщик решился. Решился, столь же внезапно, как и увидел выход.
- Идем, - выдохнул Урунье, преодолевая себя, и спрыгнул на землю.
Гнилые ноги подогнулись, и он упал кучей тряпья, желание остаться с такой силой охватило его, что стало тяжело дышать, гнилостностный запах распространился повсюду, облаком окутав умирающее тело.
«Останься!» - зашипели голоски вокруг, и холодная испарина выступила на теле, страх подкрался к самому горлу.
Да что этот придурок знал о боли, тысячами игл вонзившейся во все существо Урунье? Кольца сжались до размеров обычных украшений и повисли вокруг его головы, точно нимб мученика.
- Я знаю о боли все, - тихо проговорил Рэннис, подавая портальщику руку. – Я не всегда умел ею управлять. Но твою забрать мне ничего не стоит, давай руку, пошли.
Он стоял на забинтованных ногах, сквозь ткань сочилась свежая кровь, стоял и тянул руку к лежащему, глядя сверху вниз, и в нем не было гордости, только искреннее желание помочь. Боль отступила, уползла куда-то впервые за многие-многие годы, Урунье вцепился в протянутую ладонь, и выродок вздернул его на себя, поднимая на ноги.  В застекленном окне открылась дверь, и они, чуть пошатываясь, вышли на улицу.
Наверное, они показались бы пьяными в хлам, смотри кто со стороны, но в этой части Первозданного леса никого не было – больно много было здесь неупоенных душ, больно много нечисти шлялось между толстенными деревьями, да и сам воздух был пропитан Светлой магией, магией древних веков. Никто не смотрел, как по широкой ветке двое Не Таори пошли прочь от Логова, как Рэннис подтягивал на себя портальщика, помогая тому передвигаться. Когда ветка сузилась до ширины двух ладоней, выродок усадил товарища, сам плюхнулся рядом, тяжело отдуваясь, глянул вниз, где среди переплетений нагих рук дерева даже земли не было видно, и принялся болтать ногами, разматывая бинты окончательно.
- Есть много видов болезней, - после долгого молчания, начал он, - одни – обычные микробы в организме, другие связаны с проклятьями, насланными извне. Это то, что могут вылечить врачи. Можно попить настойки и порошки, помолиться тому, в кого веруешь, походить к знахарям, и обязательно найдется тот, кто сумеет помочь.
Урунье сидел, ссутулившись, из-за чего казался совсем маленьким, тряпье неопределенного, песчаного цвета колыхалось на легком весеннем ветерке. Казалось, он совсем не слушал, но Рэннис понимал, что каждое его слово вселяет надежду в сердце, подернутое гнилью отчаяния и злобы, потому продолжал как бы для самого себя:
- А бывают такие недуги, с которыми не справится ни один гениальный врач, даже как наш доктор, и твоя болезнь из таких. Она идет из сознания, порожденная ненавистью, горем, жаждой мести… это как проклятье на самого себя. Оно расползается и отравляет организм, и начинается физическое заражение. Ты не излечишься, пока не выбросишь из сердца старую обиду.
Он поднялся и пошел по ветке, раскинув руки, чтобы не свалиться. Вниз было видно далеко-далеко, и земля терялась в переплетении ветвей, наверху блестело голубое небо, и хрустальные сосульки таяли на жгучих лучах солнца, уже начавших припекать. Но Урунье ничего не видел сквозь ткань, скрывавшую его лицо.
- Ты не знаешь, что я пережил, - безнадежно уронил портальщик. – Знал бы, понял бы, почему я не могу отпустить, - он помолчал, а потом внезапно стал рассказывать глухо: - Я родился в Костяном племени, мы жили в долине Проклятых, это в Красных скалах, туда сгоняют всех из королевства Ториот, королевства карликов, кто показался им носителем хоть чего-то дурного. И изгнанных было так много, что вырос костяной город, город воров и наемников. В долине Проклятых стояли три жалкие хибарки, но оттуда через грот открывался ход в само королевство Красных пустошей. Мама пришла туда без отца, беременная мной: ее изгнали по обвинению в церковной измене, отец остался в Ториоте. Я рос в грязи и пошлости, живя при блудном доме, где работала мама, мне было семь, когда ее убили в пьяной потасовке, и тогда я вернулся в Большой мир, потому что в том жутком месте меня больше ничего н держало. По дороге меня нашел отряд разбойников, они взяли меня в плен и продали на официальной ярмарке в Диоруте, столице карличьего королевства. Я стал собственностью еще одной преступной группировки, что была узаконена самим императором, они грабили торговцев, доставляли товар ко двору, но об их связи с императором никто из других существ не знал, а господин Кёрнесун каждый раз обещался «выловить» и «покарать негодяев». Только вот они кормились с его руки… потом много всего было. У меня открылась сила, монстры приходили и уходили, я стал работать на шайку, как портальщик. Они хотели устроить переворот, но план сорвался, и все были убиты, кроме меня, а я бежал в пустыню, где из отбросов общества, таких же, как я сам, собрал отряд, прозванный Стаей. Что-то вроде Не Таори. Мы приходили, брали свое, убивали и скрывались в Алых предгорьях, нас не могли выловить из скальника, не могли найти, и шайка росла. Мы же, первые шестеро, все также работали вместе, молились богу Пустынь, храм вырезали в скале, город выбили внутри сыпучего камня. Скрытый город Бэльладан, город наемников. Но бог молчал, какие бы жертвования мы ему ни приносили. Мы думали, что это по нашему неверию нет отклика и продолжали молиться, веря в его милость. Сначала потеряли веру те члены Стаи, кто пришел позже, но и в шестерке она была подорвана молчанием. В конце остался только я один, кто верил, их это стало раздражать, потому что я порицал их, и в один день они бросили меня в пустыне, сказав, что если бог Пустынь и вправду есть, то он спасет меня. И он не пришел.
Урунье озлобленно замолчал, а Рэннис согнулся, стараясь хватать воздух потише: забирая боль, он чувствовал ее сам, а от ненависти портальщика его проказа вспыхнула с новой силой. Но так было надо. Высказываясь, больной выдавливал гнойник из души, без этого очищение не могло произойти, а терпеть выродок умел. Дом многому научил его, в том числе и терпеть. Урунье долго молчал, а потом продолжил все-таки:
- Не найди меня Сезанна, я бы там и подох, но она вытащила меня, найдя в прокаженном что-то, что показалось ей полезным. Ты говоришь: «Прости.» А я говорю, что я живу этой местью, ею дышу. Она не дала мне загнуться в пустыне и не дает сдаться сейчас. Я должен Сезанне за спасение, но лишь только Дом будет свергнут, как я найду Стаю и отправлю ее на тот свет. «Прости», - он усмехнулся, передразнивая слова выродка. – Такое не прощают. Такое карают. Неужели тебя Дом не научил этому? Больно ты добренький для выродка из самой Крепости.
Тот засмеялся бы, не будь ему настолько больно, а так на свет вырвалось лишь жалобный писк.
- Ты живешь воспоминаниями, - прохрипел Рэннис, с трудом передвигаясь к портальщику, - они, как ткань на твоем лице: закрывают обзор на то, что вокруг. Что ты видишь? Ничего, лишь песочную завесь. К чему ты хочешь вернуться? К воровской жизни? Но зачем? Что в ней такого, без чего нельзя прожить?
Рука легла на балдахин, коснувшись лица, Рэннис согнулся над Урией, но тот не дал ему сорвать завесь.
- Не надо, парень, - страшным голосом проговорил портальщик. – Не надо тебе видеть, что от меня осталось.
- Ты серьезно думаешь, что я не насмотрелся ужасов в Доме? – усмехнулся выродок. Линии на его теле полыхнули негасимым пламенем, он заулыбался, хоть мышцы то и дело предательски сводило от боли.
- Это традиции и вера, - пробовал отговориться Урунье, но Рэнниса это нисколько не волновало:
- Их нету, твой бог слеп, а народ изгнал тебя.
Он оттолкнул руку товарища и сдернул ткань, швырнув ее вниз. Распухшее лицо, все в гнойниках и кровавых волдырях, с закатившимся глазом и полностью черной кожей уставилось с нескрываемой ненавистью на психа, словно говоря: «Это ты хотел увидеть? Что же, смотри!»
- Ты не на меня злись, а на мир погляди, - выродок буквально сиял, словно у него праздник настал. Его нисколько не испугало уродство товарища. – Вон там, видишь, с сосульки вода капает, как бриллиант, блестит, но эта капелька ценнее его во сто крат. Ее не купишь ни за какие деньги, не вставишь в корону. А вот там, - он уселся рядом, положив руку на плечо портальщику и указывая пальцем, - осиное гнездо. И первые работницы уже выползают несмело поглядеть, есть ли цветы? Пора ли всему улью просыпаться? Можно ли кого ограбить? Или кузнечика слопать? Везде есть своя иерархия, так жизнь устроена, и этого не поменяешь, как ни бейся. В Крепости этого не понимают. Понимали бы – я бы не ушел. Но плевать на все: мир вокруг прекрасен, разве не видишь? Несмотря на его грязь, пошлость и дрянь.
Он болтал перебинтованными ногами и раскачивался на ветке так, что был готов перевернуться в любое мгновение.
- Не вижу, - тихо-тихо отозвался Урунье и сжался: что-то ломалось у него внутри от слов выродка.
- Не страшно, - отмахнулся тот. – Эрон видит, а он в состоянии похуже, чем твое, и ты увидишь. Дыши. Чувствуешь, как пахнет талым снегом и мерзлой землей? Так пахнут жизнь, что пробуждается сейчас. Начальцен – единственный месяц в году, когда видно, что такое сон и как поднимается жизнь. Синвирин терпеть не мог это время, а я обожаю: я как будто сам пробуждаюсь, и хочется прыгать, как птичка, с ветки на ветку…
Он качнулся так, что непременно свалился бы вниз, не ухвати его Урунье за грудки.
- Помрешь так, - угрюмо процедил портальщик, водворяя товарища обратно на ветку, - птенец бескрылый.
- Ну и что, что бескрылый? Я попрошу Князя, и он меня поднимет. Ты свободен сейчас как никто другой. Ни веры, ни традиций, ни народа или семьи, а прошлое… Кому оно нужно?
- Там опыт, позволяющий выжить, - уже без прежнего озлобления проговорил Урунье, глядя вниз, где холодный ветерок играл с улетевшей занавесью.
- Они уже в твоем подсознании, - мотнул головой Рэннис и завопил восторженно, тыча пальцем в небо: - Смотри, дракон летит!
Урунье задрал голову, вглядываясь в небесную синеву, и внезапно восторг выродка передался и ему. Что-то окончательно разрушилось в его душе, и стало так легко-легко, как будто ничего и не было, как будто в душную комнатушку запустили свежий воздух и свет. Дракон летел в поднебесье, взмахивая перепончатыми крыльями, и с ветки, где сидели Не Таори, было невозможно различить даже его цвет, он больше походил на птицу. И в одеждах, сковавших тело прокаженного, стало душно и жарко, Урунье порывистым движением скинул с себя многочисленные балахоны, оставшись в одних шароварах, и холодный ветер подхватил и понес затхлую ткань. Гнилое тело покрылось мурашками: солнца припекали, но все равно было холодно, зима ушла совсем недавно. Он смотрел, как улетает полотно, и из его души утекала темнота, а на ее место приходила тишина, только сердце тукало, так равномерно, как капель. Портальщик зажмурился, всем телом ощущая мир вокруг: с него словно спали колдовские чары, усыпившие его сознание на много, много лет. Нет, он не вышел из замкнутого куга своих страхов, просто этот круг перестал существовать. И боль ушла вместе с ним. Больше не надо было мстить, и в голове стало… пусто. Но в этом «пусто» и было хорошо. В этом «пусто» был весь мир.
Но самым забавным во всей этой истории, самым странным, было то, что помочь смог лишь выродок, пришедший из Крепости. Откуда он все это знал? И что сделал, чтобы пробить наросшую корку злобы? Вот так вот просто ее сломать, как подтаявший лед? Урунье посмотрела на Рэнниса: тот блаженно улыбался, болтая ногами, и его темно-синие волосы блестели в свете дня. Ну псих психом, ан нет же…
- Что ты сделал со мной? – спросил портальщик, уставившись на товарища.
Тот открыл глаза, усмехнулся: он не видел изуродованного болезнью лица, только глаза, черные, большие, как и у всех карликов, имели значение для него. В них больше не горел огонек отравляющей мести, в них был мир.
- Ничего, - он пожал плечами, - ты все сам. Я что тебе, доктор Каратос? Идем, будем есть искать сосульки и их есть, если они с соком, они вкусные. Хотя…  Если деревом обладает неупокоенная душа, то кто знает? Может, ты потравимся? Как думаешь?
Он поднялся и пошел, снова балансируя, как канатоходец: с равновесием у него явно были проблемы. Урунье поднялся, сам удивившись, что ноги выдержали его вес, и двинулся вслед за психом, шатаясь еще хлеще, чем тот, хватаясь руками за воздух, а ветка под ногами все сильнее истончалась, а потом и вовсе стала гнуться и дрожать, как тетива, но это ничуть не волновало Рэнниса. Когда идти дальше стало решительно невозможно, выродок крикнул вперед:
- Улиария, я хочу посмотреть на вход.
Ему ответила тишина. Оно и неудивительно: кто в своем уме станет общаться с неупокоенной душой? Нечисть она везде нечисть, но новичок явно был не в своем уме:
- Ну, пожалуйста! – взмолился он, и гибкая ветвь обвила его поперек туловища, подняла в воздух и понесла к воротам.
Даже хозяева Логова поменялись с появлением психа из Крепости. Урунье так удивился, что наверняка свалился бы вниз, если бы Улиария не подхватил и его, осторожно так, с какой-то бережливой заботой доставил вслед за выродком. Ветви, толстые, надежны, но гибкие, опустили обоих на прочный сук, откуда было хорошо видно вход, и убрались восвояси.
Рэннис завопил слова благодарности, распугивая белок и заставляя птиц возмущенно верещать, Урунье с некоторым удивлением смотрел на товарища, приплясывающего на суку: он еще не привык, что Рэннис на голову отбитый. Тот внезапно успокоился, задумчиво глядя на вход: толстенное дерево в несколько дней обхватом было сплетено из стволов поменьше, ветви расходились и падали куполом, закрывая разрыв основного ствола, поднимаясь вверх на огромную высоту. Зеленые лианы мягкого мха свисали по краям, точки светляков путались и плыли в тенях между ветвями, и темно синий свет падал изнутри, но казалось, что он не освещал, а наоборот, нес в себе сумрак и тьму. И, если знать, куда смотреть, отсюда было видно белое пятно повешенного мальчика, ставшего хозяином этого места. Жутковатое зрелище даже в солнечный день, что уж говорить про ночное время…
- И что тебя сюда потянуло? – задумчиво пробормотал Урунье.
У некоторых из Не Таори был выбор между присоединением и смертью, с Рэннисом была другая история: он пришел по доброй воле.
Выродок ничего не ответил – он стоял, глядя на вход, и видно, вспоминая, как пришел сюда в первый раз и едва не погиб: гибкие ветви, что сейчас были друзьями, в прошлом едва не разорвали его на куски за непрошенное вторжение. И он улыбался слегка, а глаза смотрели внутрь сознания. Странный, непонятный, сумасшедший из Крепости на глазах становился неотъемлемой частью Не Таори.