Возвращение. Роман. Гл. 1

     I. – Давно уже он порывался возвратиться на родину. Пусть для первого раза не навсегда, а хотя бы в качестве простого визитера. Что греха таить? не вполне добровольно он возвратился бы в родные места, но лишь исполняя давнее обещание, данное отцу и матери. Да, прижился, разжился он на далеком, сытом, пронизанном благообразной вековой стариной и одновременно с гениальной целесообразностью организованном Западе. Душа обросла по краям удобным защитным жирком, как после долгого утреннего сна.
     И народились в нем, прямо-таки следуя завету лучших образцов отечественной классики отжившего столетия, два человека-брата. Один – который просто жил и ничего другого не хотел от жизни, кроме как сделать так, чтобы завтрашний день был по меньшей мере чуть-чуть получше вчерашнего или уж во всяком случае нисколько не хуже его. А второй – который сурово судил первого, полагая, что нет жертвы, которой не следовало бы принести, дабы искупить грехи родного брата. Вот второй-то человек и порывался возвратиться на родину, таща за руку первого.
     Да все что-то мешало. В брежневскую пору как-то странно даже было об этом думать. Недавно вроде бы вырвался. С таким трудом : пусть и путем формального брака с девушкой еврейской национальности, да попробуй такую найти в провинциальной российской глуши тогдашних семидесятых! Поистине легче отгадать шесть цифр в лотто, чем наткнуться на подобную удачу... И вот на тебе : снова возвращаться. А потом неизвестно, удастся ли опять попасть в Европу. Почему? Да мало ли что? И самолеты бьются. И к документам на таможне могут придраться. А тут еще давнее нехорошее предчувствие.
     Но минула эпоха «бархатного тоталитаризма». За ней промелькнула – будто причудливая панорама за оконм мчащегося «интерсити» – и година «временщиков». Не успел ее и разглядеть как следует – время-то за кордоном идет совсем иначе, причем замедленно или ускоренно, сказать затруднительно – горбачевская «перестройка» вступила в свои права.
     Ну тут уж какое возвращение – друзья и знакомые, близкие и дальние, все, кого он знал, но также те, кто его знали и кого он забыл, и не был даже уверен, точно ли он их знал в ностальгические времена юности, под разными предлогами, на короткий и не очень короткий срок, легально и полулегально, однократно и регулярно, – все они потянулись к нему, в его заботливо свитое временем и, главным образом, стараниями супруги, жилище-гнездышко на благоустроенной окраине самого уютного, пожалуй, из немецких городов.
     А брак его, изначально задуманный как формальный, постепенно сделался настоящим. И у него появился сын. А сама любовь его к жене в той степени набрала долголетие, в какой ей не хватало изначальной страсти. Да, бывают такие браки : вроде бы и не по любви, а держутся долго. И кажется, что стоят они не на песке, а на камне. Но ведь и жизнь кажется вечной. А когда она заканчивается, сознание человека приобретает иное измерение : в нем уходящая жизнь как бы сплющивается и растекается, напоминая по субстанции жидкую струю. Такая струя может пройти и сквозь игольное ушко смерти. А это самое главное. Больше умирающему человеку и не нужно. Сходным образом, если очень внимательно присмотреться, также и многолетняя жизнь супругов, начавшаяся с важного житейского соглашения, а не со страстного взаимного увлечения, если она вдруг заканчивается, по причине запоздалого адюльтера одного из супругов, пожелавшего во что бы то ни стало испытать в этой жизни страстную любовь, то ее конец не абсолютный : любовь таких людей превращается, как правило, в тихую нерушимую дружбу. И вот она уже живет до гроба.
     Итак, они воплощали до поры до времени «идеальную семью». И жили они в «идеальном» немецком городе. А этим мало кто может похвастаться. Неудивительно, что к ним из России непрекращающимся потоком и тянулись люди. Всех чаще наезжала его сестра Анна с дочкой, привозя вместе с длиннейшими, финансово весьма обременительными списками того, что «хорошо было бы купить», запах родины, унылые рассказы о бесконечных очередях и душевной потерянности населения, живые весточки от отца и матери, а также письма с приветами и просьбами тех из отчего края, кто по каким-то причинам не мог приехать.
     Связь с родной землей, таким образом, никогда не прерывалась. Быть может, еще и поэтому забыл он – опять и в который раз! – о возвращении на родину, втянулся непроизвольно в уютную суету помимо него обновленной и непрестанно обновляющейся жизни. А годы между тем шли : «все лучшие годы», по слову поэта, и сам он, проходя сквозь них, терял ровно столько же в смертном весе первичных житейских переживаний, сколько приобретал в нетленном опыте сознания и самосознания.
     И лишь «земной свой путь пройдя до половины», а точнее перейдя демаркационную черту сорокалетнего возраста, осознав попутно, что его врожденное нежелание возвращаться «на круги своя», вследствие фатальной исполнимости, давно уже кристаллической солью «комплекса вины» отлегло в ссобщающихся сосудах души, – да, лишь после этого он, наконец, решил вернуться на родину.
     Осуществить его решение, учитывая новейшие перемены в стране, было бы проще простого. Оформить визу в здешнем российском консульстве. Заказать авиабилет в Москву и железнодорожный билет оттуда в город S. : не удобства, а традиции ради. Удобней было бы лететь в город S. из Москвы самолетом. Но уж слишком часто в незабвенные времена своей юности он ездил в столицу поездом. А сделать так, чтобы в его возвращении было как можно больше экзистенциального веса – если уж не было в нем душевной потребности – да, это и двигало им теперь в первую очередь. Далее, без опозданий прибыть в один аэропорт. Сойти с борта лайнера в другом. Переночевать одну ночь в гостинице или у приятелей. Добраться на такси ло Павелецкого возкзада. Помыкаться ночку на верхней полке, жадно прислушиваясь к разговорам пассажиров : о чем они теперь говорят? и как изменились? вот если бы они догадались, кто с ними едет... И ровно в десять утра по местному времени – если за два десятилетия его пребывания на чужбине график прибытия и отбытия поездов не изменился – со скромным торжеством ступить на вокзальный перрон родного города S.
     А дальше нужно было бы сесть в троллейбус. Прокатиться пару остановок. Пересесть на трамвай. И ехать на нем до конца. То есть в крайний восточный пригород. Когда-то у них в тех местах был сад с жалким сарайчиком и громадным заржавевшим баком для поливки : вода оттуда поступала из гигантской черной цистерны, стоявшей одиноко посреди травянистой равнины... Отец все собирался построить на месте сарайчика приличную дачу, как у соседей. Но не успел – потянулся развод. Отец вскоре ушел из семьи. Ухаживать за садом стало некому. У бабушек и дедушек не хватало сил. Мать и так была отягощена двойной работой : в заводской лаборатории (она работала главным бактериологом на молочном комбинате) и дома. Сестра Анна не выказывала ни малейшего желания заниматься садоводством. Ну а его самого в то уютное и застойное время с головой поглотил университет.
     Сад пришлось продать. Сестра спустя пару лет вышла замуж. Он сам махнул в Европу. Это было непросто и неспроста. Передвижной цирк тут сыграл немаловажную роль. На тот цирк же он набрел, когда шел в сад. А было ему в ту пору неполные тринадцать лет.