Конец високосного года 20

И он становится абсолютно серьёзным.
Люблю в нём это: вот только что издевался, ёрничал, высмеивал меня на всю катушку, и вдруг лицо твердеет, в глазах прорезывается ледяная синева внимания, губы сжимаются в линию – и можно полагаться на него с потрохами.
- С этого места поподробнее, - говорит.
И я ему всё выкладываю – и почему упал с мотоцикла, и про джип с дурацким смайликом, и про мост через овраг.
- Если в первый раз я ещё мог сам что-то нарушить – я тогда спешил, то второй… Ты же понимаешь, я на этой дороге и так в восемь глаз смотрю, а тут со мной ребёнок был.
- А ты зачем вообще там ездишь? – сердится он. - Другой дороги нет?
- На тот момент не было. Там авария случилась, полиция всё перекрыла, ленточки их, а я уже обещал Рики, что поедем на озеро – ну и… Сам же говоришь, с паранойей надо справляться.
- Вот этого тебе и хватило для формирования полноценной развесистой иллюзии: мост через овраг, авария, полиция – и пожалуйста. Так что запиши очко паранойе.
Но я снова качаю головой отрицательно:
- Нет, я уже думал об этом. Мне могло показаться, что он что-то ко мне имеет – я и сейчас не уверен, но сам джип мне не показался. И смайлик я разглядел. И то, что он сделал: внезапно ускорился, влетел на полутораполосный мост и врубил дальний свет навстречу. Он же не мог не слышать мой мотор…
- Мог, если торчал в наушниках на каком-нибудь музыкальном сайте. Ну, или если вообще торчал... Слушай-ка, а у тебя, кроме Мастерс, интрижек с замужними не было?
- У меня. Не было. С ней. Никакой. Интрижки.
- Не бесись. Я тебя не первый год знаю. И знаю, как это у тебя бывает. Ей было одиноко. Она была несчастна. А у тебя зачесалось…
- Да перестань ты! – я ударяю ладонью по столу так, что стакан с соком подпрыгивает и плюёт на салфетку.
- Ну, ладно, ладно. А ты сам-то что, не слышал его мотор? Ты-то его почему не пропустил?
- Я же тебе говорю: он ускорился внезапно. И на мосту не прижался, а попёр бульдозером прямо посередине – я еле вписался сбоку, и то центробежная сила помогла. Если бы я остановился или сбросил скорость, он бы меня просто снёс и закатал в асфальт.
- Центробежная сила… А Чейз, кстати, знает, как ты лихачишь с его дочкой?
- Я не лихачил. У меня хватает ответственности этого не делать с ребёнком за спиной. Я осторожно ехал.
- И твоё «осторожно» - это какая скорость?
- Миль тридцать – не больше.
- Так. А он с какой скоростью ехал?
- Да почти вдвое против моей.
- Ну, тогда ты зря загрузился: он просто не успел бы так тщательно продумать своё покушение на твою персону. Ты же не предупреждал никого, когда именно появишься на мосту, ты сам на него ещё за пять минут до этого не собирался. Успокойся. Это случайность.
И у меня отлегает от сердца: в самом деле – ну, что он, со спутника следил за мной, что ли? Да и кому я сдался?
Поэтому ленч доедаю уже почти с аппетитом. И иду смотреть своё «приобретение» - восемь раковых больных из «ПП», один из которых, судя по всему, буйный. С него и собираюсь начать.
Но ещё в коридоре ловит меня Ней с неприятным сюрпризом: отяжелел Ричард Байкли – наш хулиган на гемодиализе.
- Реакция полимеразных цепей чистая, и оксигенация держится. Но креатинин даже после сеанса высокий, и, самое главное, там беда с электролитами. Льём в обе руки, но всё равно нарастает загруженность. Венди составила ходатайство в тюрьму. Вы подпишете?
- Господи! Подпишу, конечно. Буллит больше не звонил? Ничего не сообщал о себе?
- Я сама ему звонила. Температура субфебрильная. Я сказала, что вы сказали, чтобы он оставался дома и дальше. У него, кстати, всё равно ещё есть дни по больничному. Доктор Уилсон, но это ведь не…это?
- Не знаю пока, Ней. Куда положили послеоперационного из «ПП»?
- Да там трое послеоперационных поступило. Вам какого?
- Того, что с психозом.
- А-а, мы его к доктору Блавски и положили.
- Разве он не на жизнеобеспечении?
- Вместе с жизнеобеспечением и положили. Ничего, вы на него ещё посмотрите.
Многообещающе звучит, и я ускоряю шаг.
В нашем маленьком психиатрическом отделении нет обитых войлоком стен и функциональных кроватей. Наручники-замыкатели мы тоже не практикуем, в крайнем случае, используем широкие ремни, и ненадолго. Ну, не такая у нас специфика, психиатрия наша постольку-поскольку и рассчитана на умственно-отсталых детишек с онкологией, преднизоновые психозы, да ещё клинические депрессии. А тут, смотрю, функциональная кровать не наша, и снабжена всеми стационарными вязками, а на кровати возлежит вполне себе в сознании и даже что-то бормочет себе в кислородную маску бледный мужчина, косоглазый, с острой бородкой и двумя симпатичными рожками на лбу – пластические хирурги постарались. А сестра с сестринского поста стоит в дверях и смотрит на него с каким-то странным выражением лица, на котором мешаются и злость и восхищение.
- Его что, - спрашиваю, - сюда вместе с кроватью доставили?
- Вместе с кроватью, - говорит. – На специальной перевозке. И с того момента, как поступил, он сначала пытался мастурбировать, потом петь, но ему дыхания не хватило – пришлось надеть маску, а теперь он лежит и бормочет наизусть библию, только все слова задом наперёд, и ни разу не сбился – я специально подходила послушать.
- Кто он такой вообще?
- Говорит, что сатана.
- Врёт. Дай-ка мне сопроводительную карту.
В сопроводительной карте написано имя: Соломон Айо – ого! Профессия: инженер-гидравлик, работал в какой-то средней руки компании, пока окончательно не сошёл с ума. Шизофрения с девяносто второго года, повторные госпитализации, токсикомания, пиромания, один приступ каталепсии, инвалидность. Поступил в госпиталь по поводу рака селезёночного угла, прооперирован в общей хирургии, послеоперационный период гладкий, но сохраняется глубокая анемия, вызванная повторными кровопусканиями – причащал кровью. Ни фига себе! Миокардиодистрофия на почве повторных интоксикаций различными ядами. Тоже неслабо. В связи с этим дыхательная недостаточность. «Причащал кровью» - бесподобно в своей лаконичности. Ох, Кадди!
- Блавски уже смотрела его?
- Кратко, при поступлении.
- Ну, давай ещё я посмотрю.
Захожу в палату. Здороваюсь, стараясь сделать это приветливо, хотя «причащал кровью» из головы не идёт. Он бросает на меня оценивающий взгляд, но не отвечает, продолжает бормотать. Знакомо. Не желает тратить драгоценное сатанинское время на пустую формальность, вроде приветствия. Поэтому сразу перехожу к делу:
- Вас прооперировали, судя по документам, чуть больше суток назад. Что-то болит сейчас?
- Конечно, болит, - отвечает живо, голос звучный. – А вы как думали? Меня прооперировали чуть больше суток назад. Когда вас оперировали, у вас сколько времени болело ваше «что-то»?
- А вы откуда знаете, что меня вообще когда-либо оперировали?
Вопрос с подвохом – жду, что он что-нибудь загнёт о своей сатанинской прозорливости.
- Слухи-сплетни, - говорит, и только теперь замечаю у него небольшую одышку. – Вы – Уилсон, здешний номинальный шеф, я вас узнал по дежурной вежливости, косому глазу и печати смерти. Только не говорите, что я «сам такой» по двум последним пунктам. Без вас знаю. Конечно, вас оперировали. Раз сто. И то, что вы после этого задаёте такие дурацкие вопросы, свидетельствует о вашем формализме и отстранённости.
И вот тут я начинаю чувствовать зуд закуситься с ним, как с Хаусом.
- Вопрос врача пациенту о самочувствии – дурацкий?
- Любой вопрос в форме вопроса, не подразумевающий ответа, дурацкий. Задайте тот, ответ на который вам, действительно, интересен.
Я это предложение обдумываю несколько мгновений и спрашиваю:
- Зачем вам рога? Наверное, стоило немалых денег это себе устроить – зачем?
- Не устроить, а проявить уже имеющееся.
- То есть, вы имеете в виду, что рога выросли у вас сами, а косметический хирург просто сделал их… материализовал их?
- Это не они у меня, - говорит. – Это, скорее, я у них вырос.
- Надо, - говорю, - сказать о вас Хаусу.
- А у него что, проблемы с материализацией рогов?
Тут уж я не могу удержаться от фырканья.
- Вроде того, – говорю.
А он вдруг хмурится и отрезает почти неприязненно:
- Врёте, Уилсон. Это не у него – это у вас проблема с материализацией рогов. Только вам косметолог не поможет. Вы боитесь показать рога, и на операцию ни за что не пойдёте.
Даже обидно делается – раскусил меня за полминуты ровно, что ли? Я так прост? Или кто-то успел с ним обо мне хорошенько посплетничать?
- Если у меня с материализацией рогов проблема, - говорю сварливо. – Откуда вы знаете, что они у меня вообще есть? Вы – экстрасенс?
- Я – сатана, - говорит. – А вы со мной поаккуратнее, а то ведь это только заблуждение, будто сумасшествие не заразно. Пообщайтесь с психиатрами, если не верите – сами увидите: они все тронутые. И ваша баба, кстати, тоже.
Тут уже я начинаю испытывать сомнения, а действительно ли он психически больной, и не маска ли это, позволяющая говорить, что угодно, и не быть битым.
- А зачем вы бубните библию задом наперёд? – спрашиваю. – Имидж сатаны отрабатываете?
- Эта девчонка, – он кивает на медсестру, - смешно реагирует. Ну, и потом, я просто тренирую память. Отвлекает и от боли, и от гадких мыслей. Никогда не пробовали?
И тут я прикусываю язык, потому что вспоминаю, как, вперившись взглядом в каменную стену, твердил наизусть МКБ на «С» в психиатрии у Сизуки. Просто чтобы ни о чём больше не думать и помнить, что я пока ещё онколог.
Так, молча, и осматриваю его. У него довольно серьёзная дыхательная недостаточность, селезёнка увеличена, но как следует прощупать там ничего нельзя из-за послеоперационного рубца. Не исключены метастазы. Конъюнктивы бледные. Запрашиваю анализы, и мне пересылают файл. Открываю его парямо здесь же в телефоне. Там всё плохо. Гемоглобин еле-еле шестьдесят, тромбоциты тоже понижены, трансаминазы, наоборот, увеличены втрое, как и креатинин. Кислород всего девяносто пять, и это при кислородной поддержке. В сердце слышу шумы, а в нижних отделах лёгких – наоборот, зловещее молчание. Не уверен, что вообще его выпишу.
Когда выхожу из его палаты, вижу в коридоре Блавски, которая явно ожидает меня. В глазах изумрудная смешинка:
- Ну что, видел Сатану? Стоила того Варга?
Значит, уже знает про наш с Кадди обмен. Либо сама Кадди её рассказала, либо Хаус. Вот только не знаю, как отнесётся сама Варга к тому, что она пошла мне в выкуп за Сатану. Не хотелось бы её обижать. А Блавски снова подначивает:
- Понравился он тебе? Не жалеешь, что сменялся?
Дёргаю уголком рта, пожимаю плечами. Замечаю индифферентно – просто, чтобы что-то сказать:
- Косметические хирурги на его рожках прилично наварились…
- Точно, - радостно подхватывает. – Знаменитые рожки! А анамнез видел? Наконец, что-то реально интересное после ипохондриков и малолетних олигофренов. Настоящий стопроцентный псих!
Нет, серьёзно, она рада. Поводу приложить свое профессионализм к серьёзному пациенту? Ещё чему-то, для меня пока непостижимому? На всякий случай выливаю на неё своё ведро холодной воды:
- Добавь ещё, что он почти мёртвый псих, - и грожусь бессильно. - Я попомню Кадди эту подставу…
Но Блавски с оптимистичного настроя не сбивается:
- Он много лет над собой старался - и ничего. Может, и сейчас выживет. Крепкий. Кстати, Корвин просился с ним поработать. Как гипнотизёр. Что думаешь?
Это уже прямая провокация. Да что это с ней, уж не ревнует ли? К Варге? Да ну… Уж если бы и стоило, то не к ней.
- Как хочешь, Ядвига. Это – твоё отделение. Ты ему медикаментозно расписала?
- Да, но ты же знаешь наши побочки. Боюсь навредить. Поэтому всё по минимуму. Так что оставь, пожалуйста, усиленный пост и вязки. Прошлый раз он поджёг себя в постели. А тут всё-таки кислородные баллоны…
- Может, его перевести в реанимацию к Чейзу? – предлагаю.
- А зачем? Тут всё есть. И санитары наши поздоровее, чем девочки Чейза.
- А знаешь, - говорю, - у меня сложилось такое впечатление, будто он не сумасшедшее нас с тобой, а все эти рожки и разговоры – какой-то хитрый план, чтобы дурить на головы.
- Нет, - говорит. – Хитрый план как раз создать у тебя впечатление, будто он не сумасшедшее нас с тобой. На самом деле он безумен, как шляпник, - и серьёзно советует. - Не покупайся на его рассудительность, Джим, такие утягивают с собой на-раз. А ты, между прочим, в группе риска. Так что общайся с ним пореже.
- «В группе риска» - эвфемизм слова «субкомпенсация психоза»? – горьковато усмехаюсь – чего уж, так и есть…
Но Блавски отрицательно качает головой:
- Не в этом дело. Нет у тебя психоза, и не было. Депрессия – ещё не психоз. Особенно, как феномен отмены. Но ты на тяжёлых препаратах, и иногда достаточно толчка... Ну, что ты так смотришь – это ведь наш профиль: психические осложнения тяжёлых фармацевтических схем. Забыл?
А я не забыл. Я смотрю так, потому что когда она сменила тон, меня по позвоночнику словно страусовым пером опахнуло, и мурашки побежали, вздыбливая мельчайшие волоски на коже – атавизм взъерошивания шерсти.
- Не забыл… Блавски…
- Что? – она чуть понижает голос, и в нём прорезается хрипотца, добивающая моих страусов и мурашек до полной капитуляции.
- Тут есть свободное помещение с замком?
- Тебе невербальное общение лучше даётся, да? – спрашивает с таким насмешливым сочувствием, что я чуть не посылаю её к чёрту, но тут она хватает меня за руку и тащит.
А потом, уже там, в вышеупомянутом помещении, задыхаясь, но жёстко, как на полицейском допросе, прямо мне в лицо, в губы, в глаза:
- Тебе нравится Варга?
- Да.
- А МартаЧейз?
- Да.
- А Рагмара?
- Ты всех женщин в больнице будешь перечислять? –издеваюсь я. - Расширь рамки: мне ещё и Кадди нравится.
- А я тебе нравлюсь?
- Нет.
- Какая же ты дрянь, Уилсон!
- Да! Да! Да! Я – та ещё дрянь!
- Я тебя ненавижу!
- Знаю.
Соплю ноздрями, как французский бульдог. Наверное, за дверями слышно. А у Ядвиги дыхание лёгкое, как смех. Или смех, как дыханье. И спрашивает, словно о чём-то тайном:
- А ты любишь меня?
- Да!Да!Да!
- Уилсон, мне больно! Уилсон, прекрати! Джим!!!
- Хочу, чтобы тебе было больно! Хочу, чтобы мне было больно! Боль – это жизнь. Спроси у Хауса, он знает.
- Ну, конечно! Сейчас всё брошу и побегу спрашивать Хауса, - издевается она из последних сил.
- Заткнись!
- Сам заткнись!
Мой бульдог рычит, дар человеческой речи оставил его. А Блавски шипит из-под меня, как придавленная кошка:
- Хочешь, чтобы было больно? На вот тебе больно! На ещё! Больно? Больно???
И в следующий миг плотно зажимает мне рот ладонью. Потому что низкий прочувствованный вой – это не тот звук, который уместен в стационарной зоне онкологическо-трансплантологического центра «Двадцать девятое февраля», который уже давно все неофициально называют «Дом, который построил Грег».