Стычка

У каждого молодого человека, оканчивающего ВУЗ, независимо от того, гражданский это институт или военное училище, будет первый в его жизни начальник. Если это грамотный специалист и порядочный человек, то он передаст вам много опыта, и вы будете его с благодарностью вспоминать всю жизнь. А если наоборот, то он попортит вам много крови, и вспоминать его вы будете совсем другими словами…

В 1972 году я окончил Рижское ВВИАУ им. Якова Алксниса и по распределению был назначен инженером по радиотехническому оборудованию в истребительный авиационный полк. Там моим непосредственным начальником являлся заместитель командира полка по инженерно-авиационной службе (ИАС) подполковник Соловьев Юрий Николаевич. Не могу сказать, что в том возрасте я хорошо разбирался в людях и умел видеть подоплеку человеческих отношений. Это сейчас, через много лет, я могу дать ему характеристику, каким я его тогда воспринимал. Внешне это был высокий стройный, даже худощавый мужчина. У него была походка уверенного человека, знающего себе цену. Красивое лицо — мог быть моделью для скульптора, ваяющего древнеримского бога. Лицо чаще всего было невозмутимое, оно было предназначено для того, чтобы скрывать эмоции, а не показывать их. Тонкие губы, когда он сердился, еще больше сжимал их, тогда они становились как ниточки. Я не помню, чтобы он с нами, инженерами, разговаривал на темы, не связанные со службой — таких называют «сухарь». По отношению к подчиненным он был требовательным, иногда чрезмерно требовательным. А вот, чтобы учить подчиненных «военному делу настоящим образом» (цитата из Ленина), это за ним как-то не замечалось. Видимо он считал, что ты не маленький, всему должен сам научиться.

Кратко опишу то место, где все и произошло, нашу комнату в штабе. Находилась она на втором этаже. Помещение было большое, в нем были шесть рабочих мест, по числу инженеров. Наша комната была проходная, только через нее можно было попасть в кабинет Зама по ИАС. Двустворчатые двери были обтянуты толстым слоем ваты и обиты черным дерматином. Я думаю, что это было сделано не для тепла, а для возможности ведения конфиденциальных телефонных разговоров с вышестоящими начальниками.

Теперь расскажу предысторию о том, что послужило причиной конфликта. Как только я прибыл в часть, мне вручили настоящую амбарную книгу. В ней было листов 200 формата А4. Каждый лист соответствовал одному рабочему дню. Лист был типографским способом разделен на графы разной формы и разного размера. Графы имели свои названия в соответствии с фантазией того, кто придумал эту книгу, например, «Кому позвонить». Была и графа для запланированных дел, которые не получилось формализовать, просто «Что сделать». Такой военно-бюрократический прообраз современных ежедневников. В чем было его неудобство, которое сводило к нулю его достоинства? Мы, инженеры, не были кабинетными работниками, большая часть рабочего дня проходила на самолетных стоянках. Таскать с собой этот гроссбух можно было только если в портфеле. Инженер с портфелем на стоянке был бы хорошим поводом для насмешек. В технической форме, в которой мы ходили летом в брюках на уровне бедра имелись большие накладные карманы. Вот если бы ежедневник был такого размера, чтобы влезал в этот карман, да еще с мягкой обложкой, то он был удобен и полезен.

Теперь о том, какие требования предъявлял Соловьев к ведению этого журнала. Во-первых, план на день должен быть составлен накануне. Во-вторых, в графе «Что сделать» должно быть не менее 8 пунктов. В общей сложности я проработал инженером полка 2 года, так что хорошо представляю себе специфику этой работы. Набрать для плана на один день 8 пунктов было практически невозможно. Например, напишу я пункт: «Провести проверку исполнения предварительной подготовки в 1-й АЭ (авиационной эскадрилье)». А что писать на следующий день? То же самое, только во 2-й АЭ? И даже если я мобилизую все свои мозговые ресурсы и сочиню 8 пунктов, то на завтра надо сочинить другие 8 пунктов. А где их взять, другие 8 пунктов? Короче говоря, это была чистой воды показуха, примерно то же самое, как перед приездом генерала красить траву в зеленый цвет.

Соловьев не каждый день, но достаточно часто контролировал ведение этого журнала инженерами. Когда мы после завтрака приезжали на аэродром, то он акцентированно быстрым шагом направлялся в штаб, чтобы обогнать нас и первым зайти в свой кабинет. Когда мы видели это, то уже знали, что сейчас кого-то из нас выдернут на проверку. Я видел это и внутренне улыбался, я прекрасно понимал, что торопится он потому, что не хочет дать возможность кому-то из нас подняться раньше него и исправить свою вчерашнюю недоработку.

В один прекрасный день пришла моя очередь быть проверяемым. У меня на сегодня было запланировано 6 пунктов — больше я не смог придумать. Только мы вошли в свою комнату, как Соловьев вызывает меня с журналом. Беру в руки журнал, сегодняшний лист держу пальцем, чтобы долго его не искать, и захожу в кабинет. Начальник официальным тоном говорит: «Показывай план на сегодня». Я разворачиваю журнал и кладу на стол перед ним, сам стою по стойке смирно. Несколько секунд он изучает мой план и, наконец, понимает, что там только 6 пунктов вместо требуемых им 8. Он поднимает голову и вопросительно смотрит на меня, ждет, что я буду оправдываться. Я стою и молча смотрю ему прямо в глаза. Я не вижу со стороны выражение своего лица, но я стараюсь, чтобы оно было спокойным, чтобы на нем не отражались переполняющие меня эмоции. Скажу честно, что мне было не по себе, ведь я не знал, какое может последовать наказание.

Вот такая картина маслом, я смотрю ему прямо в глаза, он смотрит мне прямо в глаза. Но он сидит, а я стою, получается, что я смотрю на него сверху вниз, а он на меня снизу вверх. Идут томительные секунды, я вижу, что он начинает приходить в бешенство, у него буквально глаза наливаются кровью. Он хватает мой журнал и с истошным криком: «Во-о-о-о-он!» запускает им прямо мне в голову. На мое счастье журнал пролетает в сантиметре от моего уха, ударяется в дверь и с грохотом падает на пол. Я поворачиваюсь через левое плечо, как и положено по строевому уставу, поднимаю журнал и выхожу из кабинета. Прохожу вперед, сажусь за свой стол, журнал кладу перед собой. Сердце бешено колотится, руки трясутся. От удара об дверь картонная обложка согнулась в двух местах. Листаю журнал до страницы сегодняшнего дня, вижу, что половина страницы отсутствует — вырвана. Это значит, что Соловьев от злости с такой силой сжал журнал, что когда он его метнул, половина листа осталась зажата у него в кулаке.

Вот так выяснилось, что наш уважаемый Юрий Николаевич, как он ни старался на людях изображать себя спокойным и невозмутимым, на самом деле был человеком весьма вспыльчивым. Однако больше начальник у меня ни разу не проверял план работы на день — как отрезало. Более того, он никогда не напоминал мне о том, что произошло тогда в его кабинете, словно ничего и не было. И в его отношении ко мне ничего не изменилось. А с этими журналами вопрос решился сам собой — через несколько месяцев Соловьев ушел от нас на повышение. Новый Зам. по ИАС об этих журналах ничего не знал и не требовал их ведения, благодаря чему журналы были закинуты с облегчением в самый нижний ящик письменного стола и с облегчением забыты.

Вот собственно и все описание этого инцидента. Пытливый читатель может задать вопрос, почему же реакция начальника оказалась такой нестандартной. Ведь Дисциплинарный устав предоставляет широкую палитру наказаний, казалось бы, на все случаи жизни. Самое легкое наказание — это объявить замечание. Он мог встать для придания моменту официальности и сказать примерно такую фразу: «Товарищ лейтенант. Объявляю вам замечание. Завтра утром зайдете ко мне в кабинет и покажете мне журнал, где у вас в плане должно быть 8 пунктов». Я размышлял об этом, мне кажется, что я нашел ответ на этот вопрос. В Советской Армии была поговорка: «Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют». Действительно, чем можно напугать лейтенанта, который служит в 9 тысячах километров от Москвы, в деревне, расположенной в 50-ти километрах от ближайшего города (даже не областного центра) и у которого жена должна вставать в 5 часов утра, чтобы занять очередь в магазин Военторга и купить 2 бутылки молока (больше в одни руки не давали)?

Хотелось бы еще написать о том, что я вынес из случившегося для своей дальнейшей службы, да и вообще для своего жизненного опыта. Можно было бы для себя просто повесить на Соловьева ярлык «Дурак и хам» и на этом поставить точку. Но есть такое жизненное правило — относись к людям так, как ты хотел бы, чтобы они относились к тебе. Попробуем в поведении Юрия Николаевича найти смягчающие обстоятельства. Он был в звании подполковника и занимал подполковничью должность. Значит для продолжения военной карьеры ему надо было перебираться на полковничью должность. Таких вакантных должностей вообще мало, кроме деловых качеств надо быть перспективным кадром, то есть соответствовать новой должности и по возрасту. Никакой командир не захочет на должность сотрудника, которого через пару лет надо увольнять в запас по возрасту. Вообще переход из одной воинской части в другую — это длительное мероприятие, когда твое личное дело путешествует из одного штаба в другой, от одного кадровика к другому, происходят «смотрины» твоего личного дела разными командирами. Через 2 года я в этом убедился на собственном опыте, когда на меня вышли с предложением поменять место службы 12 апреля, а вошел первый раз через проходную на новое место службы 20 сентября. Все это время в части, где я служил, не было моего личного дела, не было карточки взысканий и поощрений, и вообще мне в глаза говорили: «Ты — отрезанный ломоть». Вполне может быть, что во время описываемых мной событий где-то в высоких кабинетах решалась судьба карьеры Соловьева, и он все это время жил в сильном напряжении.

Простите, что не по теме, но вот вспомнилось вдруг. Не могу не написать. Меня по молодости лет чаще, чем моих коллег, назначали в такой своеобразный наряд — старшим инженером полетов. Твоя обязанность была находиться на пункте управления (ПУ) ИАС и руководить всем личным составом, обеспечивающим полеты. После полетов проходило совещание, на котором помимо обсуждения всех других вопросов старший инженер полетов должен был высказать свои замечания обеспечивающим службам и выставить им оценку по пятибальной системе. Так вот в нашем узком кругу Соловьев требовал от инженеров быть как можно более требовательными к обеспечивающим службам, буквально натравливал на них: «А ты им поставь тройку, пусть в следующий раз лучше работают». Я по мере своих возможностей старался выполнять это указание командира.

И что? Через несколько месяцев на Военном совете в Хабаровске командующий Воздушной Армии (ВА) читал доклад и, когда дошел до оценки работы тех самых обеспечивающих служб, поднял командира нашего батальона (ОБАТО) и стал его чехвостить. А подполковник Лаптев взял и упал — мгновенная смерть, сердце не выдержало. Сейчас, когда мне 73 года, я понимаю, что в безвременной кончине Лаптева есть и моя вина, и не надо говорить, что я был просто пешкой в руках Соловьева. Хочу закончить свое повествование тривиальной, но всегда актуальной фразой: «Люди, будьте добрее друг к другу».


19.03.23