Дорога в родной дом

Моросило. Было мокро и ветрено, и оттого так хотелось быстрее оказаться дома.

Весна в этом году была необычайно ранней. Она, вначале обрадовала солнечными днями, но, в этот день, сменила свою милость на гнев. И вот с утра, и до ранних сумерек, мелкий ситник и северный ветер терзали одинокого путника. Небо от края до края было затянуто серыми тучами, отчего веселый еще вчера пейзаж, стал печальным, словно лицо старика намедни схоронившего свою старуху. А путник все шел и шел, потому что до наступления темноты надо было добраться до дома, так как ночевать в поле, даже если забраться в стог соломы, ему не хотелось. Только от одной этой мысли становилось зябко. Он поправил мешок с инструментом висевший за спиной, и, несмотря на то, что дорога под ногами стала скользкой и жидкой, рискуя, поскользнулся и упасть, ускорил шаг. Благо, что ноги его были обуты в добротные сапоги, надетые на шерстяные носки, вязаные его женой долгими зимними вечерами.

Он поднимался на холм. Там, внизу, раскинувшись на берегу небольшой речушки, стояла его деревня.

В домах уже зажигали огни и топили на ночь печи. Дым, подхваченный ветром стелился, по вскрывшейся раньше обычного, речке. Еще три версты, и он дома. Там его ждут жена и сын. Он несет сыну большой кусок сахара, который настоятель дальнего монастыря, куда его позвали подлатать крышу, передал ребенку. Сахар, он надежно, чтобы не промочил дождь, завернул в оберточную бумагу и, положил во внутренний карман кафтана.

С крышей он провозился целый день. Вечером, когда закончил работу, поужинал с монашеской братией и, забеспокоился. Он ушел бы домой на ночь глядя, будь сейчас лето, так как уже соскучился по жене и сынишке, который делал первые шаги изучая избу: от стола до кровати, от кровати до лавки, от лавки до печки, но ничего не поделаешь - с природой не поспоришь. Ему определили кровать в пустующей келье. Он долго лежал и не мог заснуть, все вспоминал женины глаза, голубые как небо в погожий день, и всю ее, такую красивую - русской солнечной красотой, сына унаследовавшего от матери такие же как у нее небесно-голубые глаза, и ямочки на пухлых щечках.

Он остановился. Запустил руку в карман, проверил на месте ли деньги, что ему заплатили за ремонт крыши. На месте. Проверил, не размок ли сахар. Нет, не размок. Дом все ближе, жена обрадуется деньгам, а сынишка сахару. Он уже представлял улыбки на их лицах, и от этого ему стало, вдруг, как-то теплее.
Вот и первая изба. Его дом по счету седьмой с этого края. Дымок над крышей. Он открывает дверь, дохнуло теплом. Жена стоит у печки, оборачивается, в руках ухват. Только что она поставила в печь чугунок. Печь жарко пылает, на столе самовар. Сынишка удивленными глазами смотрит на него, не узнав вначале, а после, признав, на неверных еще ножках засеменил к отцу, стаскивавшему с плеч мокрый брезентовый плащ. Он достает из кармана сахар, завернутый в клочок оберточной бумаги, разворачивает, протягивает сыну, тот обеими ручками хватает его и подносит ко рту.

И так явственно ему представилось все это, что он не заметил, как прошел оставшуюся часть пути, взялся за дверную ручку, раскрыл дверь, и слегка пригнувшись, чтобы не ушибиться о дверной косяк, вошёл в родной дом...