Ветка. Ч. 2

ВЕТКА


                Часть вторая.
                В облаках пара и дыма. Почти фантастическое
                путешествие в прошлом.

     Для начала, для такого здорового антуража  ;  давайте вдохнем поглубже и вместе со мной окунемся в прошлый век. Нет у меня с собой хроноланга*, чтобы нырнуть поглубже, в то время, когда Ветка только строилась. Посмотреть на природу, на энтузиазм рабочих масс, услышать, что двигало их на трудовые подвиги… А хотелось бы…

     Но сейчас мы заберёмся в самое начало 60-х и проедем по одному из маршрутов н а ш е й Ветки на паровозе. На «кукушке». Всего пятнадцать лет минуло после войны. Люди жили тогда очень экономно. Позднее можно было бы предложить и «комфортабельный теплоход» (простите за оговорку ;  тепловоз с мягким пассажирским вагоном)  ;  там много комфортнее и чище. Но вкушать экзотику ;  так вкушать…

     Июньское лето. В этом году поменяли деньги на новые. Я ; пацан, и мне, ну-у-у, лет этак двенадцать от роду, к примеру.  Меньше – нельзя, одного в Трубчевск не отпустят и в будку паровоза не возьмут, хотя мой знакомый Коля – кочегар на паровозе. У меня самый любопытствующий возраст, когда вокруг все интересно и хорошо запоминается.  Вчера днем стояла жара, к вечеру из лесу, что на западе Поселка, на небо выползла черная туча. Погремела угрожающе, затем немного размялась, попускав молнии и поломав деревья, а потом и облегчилась освежающим дождем. Вот поэтому сегодняшнее  раннее утро прохладное и сырое. 
    
     Наш паровоз стоит напротив вокзала. Он только что отвалил от огромной колонки, наполнив тендер водой и теперь, довольно попыхивая паром, стоит, прицепившись к зеленому, с коричневой крышей «грибком», пассажирскому вагону. Наш паровоз – это длинная черная колбасина серии «Ов», на четырех парах больших красных колес, почти с мой рост, с высокой куря;щейся трубой. Он же обладатель черной будки, где обитает паровозная бригада и прицепа-тендера, с запасом угля и воды. Сегодня на паровозе – молодежная бригада: кочегару Коле – девятнадцать лет, осенью его призывают в армию; помощнику машиниста  Сане - двадцать пять; машинисту Петровичу – всего лишь (!) тридцать и он самый молодой машинист на Ветке. На нашем паровозе угля еще много, где-то половина тендера, поэтому грузиться не будем – на поездку туда-сюда хватит. К пассажирскому вагону прицеплен свой «хвост». Он небольшой: всего-то пять теплушек, две цистерны и дюжина полувагонов. Эх, тяжеловато придется «овечке»... 

     Забравшись в будку, я с трудом притулился за спиной у помощника. Так и придется мне «плавать» в будке, чтобы не мешать трудиться всей бригаде: машинисту Петровичу (он у правого по ходу окошка), помощнику Сане –  он у левого, и кочегару Коле, который занимает остальное пространство будки и тендера. Сейчас один Петрович спокойно сидел справа по ходу на своем откидном стульчике, помощник шуровал топку, а кочегар Коля, подкинув в неё по указанию Сани десяток лопат угля, схватил пару жестянок с длинными носиками и спустился вниз. Надо смазать ползуны и пополнить смазкой масленки кулис и буксы тендера.

     Наконец, на станции несколько раз лязгнул колокол – отправление. Стрелочник в черной форменке откинул балансир стрелочного перевода; рельсы, сдвинувшись в нужном направлении, клацнули, и он дал отмашку желтым флажком. Петрович  продул паром цилиндры и дернул петлю гудка. Протяжный свисток, Петрович трогает ручку регулятора и мы медленно трогаемся. Несмотря на прохладное утро, в будке не холодно: жар идет не только от топки, но им пышут многие трубки.  Пахнет раскаленным металлом, маслом и кислым дымом горящего угля. Гудит пламя в топке, мерно постукивают на стыках колеса. Слева медленно проплывают здания пакгауза, справа – недавно отстроенное из белого кирпича здание химсклада. Мы прошли первую стрелку и приняли правее. Навстречу, натоптанной тропинкой  у путей, спешат на работу люди. Вот и вторая стрелка, ответвление на химсклад.
Справа, подсвеченные утренним солнцем, проплывают один за другим дома железнодорожников Ветки. Слева, в тени пакгауза – фельдшерский пункт и домик Башариных, под красной черепичной крышей. У конторы, что у переезда,  поезд притормаживает, и машинист на малом ходу принимает от дежурного по станции «Хозветка» жезл с маршрутным листом. Выходной семафор приветственно поднимает в пионерском салюте свою единственную лапу  и, под шипение пара и «фыхх-фыхх» главных цилиндров,  переезд отползает назад. От него на запад бежит улица известного, благодаря школьной программе, курчавого классика русской поэзии. Ушли назад кузня, магазин, угольный склад. Справа тянутся штабеля кругляка и пиленого леса – здесь трудятся работники завода «Победа». Поезд понемногу набирает ход, погромыхивая на стыках; промелькнули и остались позади баня, «красный уголок» и входной семафор. Машинист дал гудок и прогремев по стрелкам тупиков, поезд не спеша уходит вправо,  описывая дугу вокруг многочисленных одноименных переулков имени известного поэта. Вот справа мелькает ограда последнего огород  улицы и впереди - очередной переезд на выезде из Поселка. Тяжелыми колесами паровоз перемалывает накопившийся на его рельсах песок и пересекает улицу во второй раз. Здесь она заканчивается. Стрелка манометра чуть подрагивает на максимуме, а поезд выходит на ровный, как стрела, участок пути, направленный точно на запад. Машинист добавляет пара в цилиндры, и поезд плавно разгоняется: идущий под уклон путь этому всячески способствует. «Фы-Фых! Фы-Фых! Фы-Фых» – отмеряют путь паровые цилиндры. «Клан-кланьг, клан-кланьг» – отзываются многочисленные кулисы и рычаги. «Да-да-да-да, тах-та-тах» – вторят им колеса на рельсовых стыках. Слева и справа лежат засеянные поля; озимые уже набрали силу, они высотой по пояс и начали колоситься. Редкие скирды прошлогодней соломы дополняют незамысловатый пейзаж. В окнах мелькают невысокие кустики лозняка и краснотала. Телефонные столбы, раскинув вверху поперечины с изоляторами, кажется, висят на паутине телефонных проводов.  Минута-другая, и паровоз накатывает на грозные знаки: буква «С» в белой капле молока и «Открой сифон – закрой поддувало!».  Лязгнула ручка,  повернут кран и засвистело в дверцах топки. «О-о-о-ох!» – рявкает гудок, и через несколько секунд под нами содрогнулась ажурная конструкция деревянного «Железного» моста, а внизу сверкнула полоска воды. Всего три оборота больших красных колес – и паровоз с грохотом проскакивает дрожащий от напряжения мост.
 
     Через сто метров начинается почти километровый Горожанский подъем, и бригаде крайне необходимо, не теряя скорости, втянуть состав на горку. Справа и слева опять плывут поля, паровоз натужно дышит, выбрасывая черный дым с искрами из высокой трубы. Лязг шатунов и кулис становится глуше и реже. Состав настолько замедляет ход, что, кажется, вот-вот остановится. Машинист чуть нервно добавил пару в цилиндры, и колеса срываются в букс: «Фых-х-х-х! Фых! Фых-фых-фых-фых!»; тут же слышно шипение – Саня открыл песочницы. За окном взметнулось облако пыли. Раз, другой, третий… В конце подъема виднеется березовая роща, к которой паровоз изо всех сил тянет состав. Давление понемногу падает, а дым из трубы становится гуще. «Давай, шуруй!» ;  кричит помощник  Коле, и тот, схватив из тендера длинную кочергу, открывает топку и несколько секунд рыхлит огненный уголь. «Позор или слава!» – кричит  Петрович помощнику. Работая регулятором и песочницей, шуруя топку, бригада с трудом «вытягивает» на гребень сначала паровоз, а за ним и вагоны. За гребнем начинается небольшой уклон. Машинист вытирает лоб, по-особому тянет вниз проволочную петлю, и гудок восторженно вопит: «В-в-в-у-у-у-о-ООО-о-у-у-у-у!». Дергаясь на неровных рельсах из стороны в сторону и лязгая сцепками, обессилевший паровоз с составом набирает ход. Пронзительно цыкают по рельсам колеса. Да какой там ход, пятнадцать - двадцать километров в час. Мимо нас проплывают березовая роща с накатанной колеёй и переезд. Мелькают молодые сосенки, полоска осинника, потом опять отблескивает медью редкий сосняк. Вот сосны сменяет темный осинник. В этом месте (я уже знаю) весной растут крупные весенние грибы – сморчки. По левой стороне, вдоль насыпи, змеится глубокая канава, по которой струится широкий ручей: вчерашний дождь напитал лес, и он понемногу отдает воду в безымянную речушку, что чуть дальше.

      Первая остановка, неофициальная. Она же «Городня».  7 километр.  Полянка у железной дороги. От полянки в сень леса ведет накатанная дорога. Из пассажирского вагона спускаются на полотно несколько мужчин и женщин.  Кто с хозяйственной сумкой (наверное, обед), кто с корзинкой. Снимают инструмент: пару двуручных пил, завернутых в мешковину, столько же лопат, топоры. Разобрав инструмент, уходят по лесной дороге. Лесные разнорабочие. Одни расчищают делянки, рвут корчи, другие делают подсочку сосны – собирают смолу-живицу. Работы в лесу хватает.

     Подкормив топку углем и котел водой, бригада поднимает давление в котле. Впереди будут небольшие подъемы, надо держать «марку».  Трогаемся.  Справа и слева продолжается лес с вкраплениями сосны, редкими дубами и полосками ольхи. Машинист кивает помощнику, указывая на его переднюю дверь и Саня открывает дверь «на палубу». Скорость состава небольшая, километров  пятнадцать-двадцать, но набегающий поток прохладного воздуха врывается в будку и освежает нас. Саня берет меня за руку и выводит на узкую площадку, огражденную сбоку поручнем. «Держись за него покрепче», – говорит Саня, и мы протискиваемся чуть вперед. Под нами, перекликаясь, блямкают колеса с кулисами и ши;хают паровые клапаны. Впереди, в конце большой дуги, рельсы растворяются в лесу; паровоз, покачиваясь из стороны в сторону, тянет состав. «Вав-вав-вав- Вв-в-о-о-о-у-у»! – исполняет машинист соло на гудке. Слева, у невысокой насыпи, мелькают среди высокой травы кусты и небольшие березки, чуть дальше от насыпи  уже проплывают  молодые дубы, сосны, ясени. В низинке, среди ольхи, проезжаем деревянный мосток: низина, болотистые места, и поэтому тут петляет безымянная лесная речушка, не пересыхающая ни зимой, ни летом**(пройдет некоторое время и на картах появится её название: Городня). Мелькнул километровый столбик с табличкой «9», и мы возвращаемся в будку. Машинист понемногу сбавляет ход: справа виднеются выкрашенные охрой два небольших аккуратных домика и журавель, склонившийся над колодцем. 9-й километр. «Сенчуры». Здесь тоже выходит с полдюжины людей, столько же стоит у вагона, чтобы подняться в него. Скорее всего, местные.  Под живой аркой, обрамляющей накатанную лесную дорогу, виднеется повозка, запряженная красно-рыжей масти лошадью.

     Лошадь терпеливо стоит и обмахивается хвостом – досаждают мухи и редкие пока слепни.  Отсюда до деревни с таким же названием еще километра полтора лесом. Возле одного из домиков глазеет на поезд примечательная команда: двое ребятишек и коза в черных чулках. Пацан – постарше, девочка – поменьше. Машинист дает гудок, коза прядает на крылечко, возмущенно бьет копытом и бекает.  А мы трогаемся дальше.  Рельсы берут правее, и паровоз, послушный им, ведет состав туда же.
Могучие кусты орешника пытаются дотянуться своими лапами до паровоза, и иногда им это удается: то трубу паровоза зацепят, то по крыше будки прошуршат.
Паровоз пыхтит километра три лесом, преодолевает небольшой короткий подъем, и слева открывается вид на поле, грунтовую дорогу с переездом. Семафор приветственно приподнял лапу кверху, и мы, не доезжая  до столба с отметкой «15», останавливаемся. Первый от Поселка разъезд. «Старая Погощь».
Станционный домик, другой семафор впереди.  Несколько домиков видны справа: в паре сотен метров – населённый пункт сельского типа. Параллельный путь длиной метров сто пятьдесят и тупик справа. Накатанная колея от грузовиков и лужи. Повторяется процедура: полдюжины людей выходят из пассажирского вагона, столько же или чуть больше – поднимаются по ступенькам наверх. Следующая остановка – поселок «Новенькое».

     Пока паровоз немного отдыхает, кочегар шурует топку. Нам нужно отцепить два вагона. Они висят у нас на хвосте.  Мы протягиваем весь состав по главному пути, за стрелку тупичка, затем сдаем состав назад. Приходит сцепщик, перекрывает тормозную магистраль и отцепляет вагоны от состава. Вся операция заняла минут пять, и мы снова, вцепившись в пассажирский вагон, лязгая сцепками, ведем состав дальше.
Около пяти километров мы двигаемся  среди леса и небольших полей, единственная здесь грунтовая дорога – Трубчевский шлях. Она  прячется где-то рядом, в лесу.  Наконец, слева и справа появляются домики: это Новенькое. Машинист тормозит у небольшого, свежевыстроенного здания конторы.  Оживление небольшой толпы встречающих. Все повторяется – вагон совершает взаимовыгодный обмен людьми. Кочегар шурует топку, а Саня с масленкой обегает паровоз – потрогать кулисы, проверить уровни смазки. Здесь большой поселок, дворов на сто, не меньше.  Есть школа, магазин. Трогаемся. Следующая остановка – тоже Новенькое, но разъезд.

     Заложив левый вираж и, пройдя полтора километра, Петрович даёт гудок, приветствуя входной семафор, и, пройдя стрелку, становится на путь, что правее. На другом пути, тендером вперед, стоит другой состав, что идет навстречу, из Белой Березки.  Тот редкий случай, когда поезда на Ветке встречаются.  Встречный пойдет на Суземку, а наш, отцепив два порожних полувагона, двинется дальше, через глухомань, на Бородёнку.
Здесь, на разъезде, уже кипит жизнь. Из будки машиниста видно, как на местном лесоскладе идет погрузка в полувагоны кругляка и пиленого леса. Двигается железный кран, стоящий на рогульках, он грузит доску.  Мужики споро, при помощи веревок, закатывают по наклонным бревнам кругляк. Вот лесовоз привез на склад серо-зелёные стволы осины, и кран на рогульках, бросив доски, как паук, подхватил охапку бревен и тут же куда-то её поволок. Прятать добычу...

     Наконец, крикнув на прощанье, поезд на Суземку уходит. Пути высвобождаются, и наш паровоз, совершая почти военные маневры, заталкивает два пустых полувагона на склад, под погрузку. На обратном пути он заберет их обратно, если их успеют загрузить. Семафор на Бородёнку открыт, и наш, грузопассажирский поезд уходит на очередной перегон. Идет второй час нашего пути. Солнце, пробив утреннюю сырость и мглу, растопило облака и огромным подсолнухом висит в голубом небе. Все вокруг повеселело и наполнилось светом. Через окошко помощника машиниста Сани я вижу впереди новые пространства и приключения. Мне скучновато, и я, чтобы как-то оправдать свое пребывание в будке, беру лопату и лезу в тендер – подгрести уголь поближе, чтобы кочегару проще было бросать его в топку. Я наскреб приличную кучу и с непривычки извозюкался – уголь попался пыльный. И лопата – вся черная. И блестит. Сверху, из тендера, пока я махал лопатой, мне было видно, как состав преодолел глухой лес, болото и хмызник***. Впереди показался очередной семафор. Это полноценный разъезд. Новая Непорень. Почему Новая? Наверное, потому что после Гражданской войны закладывались только новые поселения: Новая Погощь, Новая Непорень, Новенькое… Обновлялось все. Так и Чернь превратилась в Березовку…  Интересна Новая Непорень тем, что здесь неподалеку находятся знаменитые озера: Большое Жерено и просто Жерено, оно же Жеронь. Здесь есть некая база отдыха, где любит отдыхать бывший ас, военный летчик, трижды Герой Советского Союза Иван Кожедуб. Так мне сказал мой друг Генка, большой любитель-рыбак.

     Входной семафор открыт. Здесь небольшой поселок, дворов на двадцать-тридцать. Из вагона на землю с высокой ступеньки спустилась пара женщин, одетых по-выходному. Занятия у людей тут те же: лесные работы. Лесозаготовка, сбор живицы, ягод-грибов; возле смолокурни стоят бочки, готовые к отправке; неподалеку виднеется барак с надписью «Грибоварня». Здесь наш состав также лишился двух вагонов – люди заждались работы, о чем свидетельствовали горы завезенного кругляка. «Смотри» - говорит Петрович и показывает рукой на старый и  высокий навес. «Здесь, в первое время после войны, складывали поленья, которыми загружали тендер. Угля не хватало, поэтому в топке сжигали деревянные чурки».
Пошел третий час нашего пути, как выходной семафор открыл путь на север и мы, дав гудок, двинулись. Впереди – Бородёнка. Смешное название, к которому, если не вдумываться в смысл, быстро привыкаешь. Где Бородёнка, там и старинный город Трубчевск. Правда, не совсем там, всего лишь неподалеку, через реку перебраться.

     Итак, приключения. Как же без них в такой глуши! Минут через десять Петрович задергал петлю гудка и стал сбавлять ход. Махнул мне рукой – смотри, мол. Впереди, метрах в двухстах, на рельсах стояло и смотрело в нашу сторону семейство лосей: два больших и один маленький, весь рыжий, как жеребенок. Самый большой стоял впереди. Голова его была украшена с двух сторон гребнями рогов. Он с любопытством смотрел на большого черного зверя, ревущего и приближающегося. Машинист включил фонари, дал дал длинный гудок и открыл продувку. Очевидно, это испугало самца, он повернул голову к семейству, и тут же все животные спрыгнули с насыпи; высоко задирая задние ноги, скрылись меж деревьев.

     Спустя двадцать минут мы прибыли в Бородёнку. Чем же встретила нас станция с таким  смешным названием? Деревянным зданием станционного вокзала, переплетением путей и стрелок. Площадь при станции была заполнена множеством лошадей при повозках. То ли встречали, то ли по делам приехали возницы… А еще… На станции теснились пакгаузы и склады, не меньше, чем у нас, в Поселке. Я покинул гостеприимную бригаду, сошел вниз и осмотрелся. После жаркой паровозной будки хотелось пить. Паровоз отцепили от состава и он стал заниматься своими паровозными делами – собирать стоявшие вразнобой, по тупикам вагоны и растаскивать прибывшие по разным путям. Вечером Петровичу и его бригаде вести состав обратно. А я,осмотревшись, с бывшими пассажирами классного вагона покинул платформу, и мы толпой вышли на улицу. Ту, которая обычно при вокзале – Вокзальную. Народ, вышедший чуть раньше, уже набился в маленький носатый автобус, который все старался захлопнуть единственную дверь. Наконец ему это удалось, и он, переваливаясь и скрипя, двинулся по улице, в сторону реки.  Двинулся за ним и я, присоединившись к группе знакомых молодых ребят. Они - будущие студенты.  По пути нам попался колодец и мы по очереди, прямо из ведра, напились холодной и вкусной воды. Затем ребята  помогли мне: придерживая ведро,  понемногу поливали на руки, пока я быстро умывался. Разводы черной пыли "украшали" мое лицо после пребывания на тендере паровоза. Пристроившись за три копейки с носа на попутную телегу, мы плавно съехали в пойму Десны и бодро потрусили к мосту, у которого виднелись несколько телег и грузовик.  При подъезде к нему я рассмотрел это удивительное сооружение. Мост покоился на больших деревянных лодках, длиной и шириной с деревенскую избу каждая, носы которых, окрашенные в красный цвет, торчали из-под настила.  Лодки были скреплены туго натянутыми тросами, и было их много, наверное, около тридцати, на всю ширину реки. На лодках лежал настил из тесаных бревен, на котором по краям, на всю длину моста, виднелись крепкие перила и был настелен тротуар.  Пока мы подъезжали, автомобиль и телеги с нашей стороны стали по одному въезжать на мост, который ожил, и на быстрой речной воде, струившейся меж широких и длинных корпусов лодок-понтонов, появилась легкая рябь.  Путь по мосту занял не более минуты; мы спустились с помоста на другой стороне, где тут же в обратную сторону проехали два грузовика и пара телег. Сзади, со станции, доносились свистки паровоза – он продолжал трудиться.

     Наша лошадка бодрой рысцой трусила по накатанной песчаной дороге. По краям её были канавы, уже зарастающие ивами и лозняком; многочисленные колеи повозок и грузовиков, уходившие в стороны, в пойму, говорили о том, что место это людям хорошо знакомо, и, наверное, летом тут хорошо косят сено и ловят рыбу.  Навстречу изредка попадались горожане, оседлавшие велосипеды. Конные повозки были тут не редкость, навстречу промчался, поднимая пыль грузовик, в кузове которого на скамейках сидели женщины. В неспешном разговоре будущих студентов с возницей (а он оказался коренным трубчевцем) последний поведал, что весной тут сухой дороги нет, в половодье вся пойма залита водой. И люди добираются из города на станцию на лодках или катерах. Как на такси. Мост  отводят к берегу, чтобы не снесло льдом.

     Спереди неспешно надвигался крутояр. Его гребень украшал шпиль колокольни, чуть ниже виднелись купола собора. Скрип и шуршание колес по песку сменились на грохот по булыжному покрытию и «водитель кобылы» перевел свое транспортное средство на шаг – трясти стало неимоверно. Да и лязг стальных ободьев колес заглушал все звуки разговора. Потянулись одноэтажные домики горожан, выше по дороге виднелись двухэтажные дома дореволюционной постройки, справа же, во всю ширь сверкала в свете дня излучина Десны.  Дорога шла в гору, возница спрыгнул с повозки, мы тоже, на этом и распрощались. Мы добрались до города…
За день я осмотрел город, изучил содержимое хозяйственного и промтоварного магазинов, побывал в парке, что на берегу Десны, обшарил развалины храма. Тут же и пообедал. Половина буханки белого хлеба и вода из родника были моим обедом за весь день…

     Обратно наш поезд вернулся, когда солнце уже склонялось к западу, и дорога назад была повторением пройденного пути, а поэтому – не так примечательна. То Саня, то Петрович, устраивали мне попутный экзамен:  требовали вспомнить о назначении встречающихся знаков у путей, то просили "напомнить" им, какими ручками и вентилями на паровозе управляют движением. «Учись на машиниста»- сказал Петрович, когда я в Суземке спускался из будки вниз. Я устал, был голоден, но счастлив: Коля,  Саня  и Петрович стали моими новыми друзьями. И за один день я впитал в себя целую реку увиденного и стал участником стольких событий, что хватит на неделю рассказов моим друзьям.

     Примерно так выглядела каждая поездка на нашей «кукушке». Разнообразие в неё вносили люди, погода, день недели, времена года. И зависело, откуда озирал округу пассажир: из окна пассажирского вагона; из товарного пустого вагона, экономии ради; с тормозной площадки.

Примечание.
*Хроноланг –  индивидуальный автономный аппарат для ныряния во времени.
**В то время карты с хорошей детализацией были недоступны ученикам. Только контурные. Спустя время, картографы нанесут на карты имя ее – «Городня», только это не придаст  ей сил и не убережет её от высыхания.
***Молодое мелколесье.