Му-му

Первое, что пришло в мой недобитый бубен, после того, как  очнулся и кое-как дотумкал, где нахожусь это то, что у меня наконец появился маленький шанс, и я никоим образом не должен его упустить. А как иначе выкарабкаться из этого цирка с конями, который именуется советская армия периода полураспада. Где в качестве коней выступали новобранцы, а наездники, безразличные, но чаще злые офицеры тем и заняты, как на весьма  жалкое довольствие прокормить свои семьи.  Им по сути абсолютно плевать, чем занимается и как выживает, призванное на кануне пополнение. По хозяйски переданное ими в заботливые руки старослужащих, Т-кой дивизии. Громкое имя, славный военный путь и близость к столице ничем себя не выдавало и скорее всего, как и в самой далёкой глубинке умирающей империи, в нашей части процветала махровая дедовщина. Все три с небольшим месяца,отданые мною на службе любимой советской родине,  запомнились постоянными, зуботычинами, издевательствами и постоянным нестерпимым желанием спать и, особенно, жрать.

 Собственно, из-за этого я и оказался в военном госпитале. Произошло все довольно банально. Нас с моим приятелем обычным "духом" , которые по мнению "дедушек" должны вешаться, имени его я уже сейчас и не упомню, поставили в наряд по столовой. Как обычно заведено, в конце дежурства мы выносили с ним бачки с помоями отправляемые в подсобное хозяйство. Приятель, потеряв контроль с голодухи, набросился на один из баков и начал судорожно запихивать себе в рот содержимое, как отощавший пёс. Я всячески пытался его отогнать, включая грубую силу, но в основном уговаривая идиота, остановиться. Предупреждая, за это нас "деды"могут забить до смерти, но все было бесполезно, он продолжал и продолжал, как хомяк набивать рот этим дерьмом. Проглатывая почти не жуя. Мы подняли невероятную возню и шум, нас услышали на кухне и единственное, что я помню, как от сильного толчка в спину падаю и со всего маха ударяюсь  тыковкой об нечто, похожее на стопку кирпича, сложенную для возведения пристройки к столовой.

С трудом разлепив затекшие синевой глаза, я обнаружил над головой палку с перекладиной очень похожую на крест, с чего-то подумалось...
-- Так, ну вот и пи.. ц , похоже все? Ан нет, кажись ещё побарахтаюсь, больничка.

 На разных концах перекрестия рогами материализовались перевернутые вверх дном бутылочки с жёлтой и прозрачной жидкостями. Из левой, вниз сочилось нечто, прерываясь наполненной колбой, из её верхней части , раз в секунду срываясь, падала капелька цвета утренней мочи и плюхалась куда-то. То что происходило с ней дальше было вне зоны градуса моего затуманенного обзора, и как  не пытался я перенастроить картинку  и узреть, что же находится ниже, у меня ни черта не получалось. Я оставил бесполезные попытки и чтобы  снова не съехать в кому, начал потихоньку мараковать план своего дальнейшего функционирования.  Как-то  ничего путного не придумал, жутко хотелось в туалет, я напрягся, чтобы кого-нибудь позвать и уже открыл было рот, но тут же поперхнулся рвотой, пришедшей откуда-то, как мне показалось, из мозжечка вместе с дикой головной болью. После чего я провалился в другой мир, составленный из рваных картинок моего прошлого, будущего и ещё черт знает каковского, периодически сопровождаемых яркими вспышками нестерпимой боли и острой нехваткой воздуха. Неожиданно все  успокоилось, и я снова провалился в сон, пустив все на самотёк, включая свой мочевой пузырь.

Не помню может это было еще во сне, может позже, но барахтаясь в теплом и вонючем море, очень схожим с тем, что было в солнечной Анапе, времен моей не зрелой юности, кое-какой план я все-таки наметал. И вот уже полтора месяца как я молчу. Ну, не то чтобы совсем молчу, как рыба, а отвечаю на все задаваемые вопросы раздраженным или весёлым, в зависимости от ситуации, мычанием. Иногда все же проговаривая про себя ответы, в основном, чтобы разобраться самому, --я все ещё нормальный, или окончательно двинулся,--не оставляя  слабую надежду на добрых советских докторов, Может они таки вынесут  вердикт, о моей комисации из состава несокрушимых рядов СА.

Ну, вот я и домычался. Завтра меня из военного госпиталя, имени безусловно славного, хотя я и понятия не имею, кто он есть этот самый, Бурденко, переводят в ЦМОКПБ, (расшифровывать не буду кому интересно Яндекс в помощь) для дальнейшей реабилитации. Где я и должен, несомненно таки весело, потому как в обществе дураков, провести какое-то время, прежде чем  пройти ВВК. Которая окончательно и установит мою вменяемость и вероятную пригодность к службе в вооружённых силах СССРа. Очень хорошо помню тот день. Рядом со мной на кровати сидит моя мама и кормит меня с ложки, не обращая внимания на алчущие взгляды других таких же стукнутых, сидящих и лежащих по соседству, чёрной икрой из граненого стакана. Было это первый и без сомнения последний раз в жизни, когда я ел черную икру столовой ложкой. Милая моя мамочка, как ты тогда умудрилась достать икру, когда в магазинах кроме молока, хлеба, постного масла и бормотухи ничего уже не было, ума не приложу. Я ел эту чёртову икру и мычал от удовольствия, стараясь не раскрыть даже ей, что я решительно нормальный, опасаясь спалиться.

 Первый день в дурдоме запомнился прежде всего вот чем., У меня по прибытии на входе отобрали все мои вещи, собранные для меня мамой, включая наручные часы и кипятильник, оставив только толстенную книжку Абай. Старый санитар взвесил её на руке и уже хотел было тоже отложить в сторону, по своему опыту прикидывая и представляя (шаман однако), как я в порыве буйного гнева хреначу этим литературно-поэтичным двухтомником по чьей-то не приглянувшейся мне соседкой башке. Но в это время другой, маленький и шустрый вертухай, достал из сумки обычный складной ножик, и они вместе брызнули дружным смехом. После чего  первый санитар, продолжая ухмыляться сунул книгу мне в руки со словами:
-- Читай, шутник.
Затем меня отвели в ванную комнату, раздели, забрав всю одежду, включая трусы. Довольно аккуратно и основательно помыли, не исключая интимных мест. Выдали больничную пижаму и проводили в палату, как выяснилось позже, надзорную.

В палате было восемь железных коек на спинках которых, мягкими, плоскими, матерчатыми ремнями свисали вязки. О назначении коих было нетрудно догадаться даже новичку. Возле каждой койки, моя была крайняя справа у двери, естественно, стояла тумбочка. Свет проникал через два зарешеченных окна, что для того времени показалось мне довольно необычным и сразу бросилось в глаза. В остальном все было, как в обыкновенной больничке – довольно чисто и опрятно. Возле палаты находился санитарный пост, на котором днем и ночью дежурил санитар, непременно мужчина, довольно доброжелательный и вежливый, впрочем, как и все сотрудники отделения. Хотя, если требовалось, то вся местная доброжелательность мгновенно могла и улетучится.
 Пациентам надзорной запрещалось выходить в коридор кроме, как для посещения туалета и курилки. Зачем и добросовестно наблюдал и всячески пресекал попытки прорваться на волю дежурный. Посещение из других палат  надзорную не возбранялись, что, как я вскоре убедился на своем опыте, было в принципе не совсем верным.

Заехал я в палату в послеобеденное время. Не без удовлетворения обнаружив на прикроватной тумбочке довольно приличный обед из трех блюд и очень вкусного московского хлеба. Поочерёдно подойдя ко всем лежальцам, промычал приветствие и поздоровался за руку. После чего от местного шутника. Некогда служившего в одном известном московском театре,откуда и был доставлен прямиком сюда, после покушения, то-ли на жизнь, то-ли на честь худрука, я и получил развеселившую всех, включая меня, погоняло Му-му. Я молча сел на свою кровать и с удовольствием приступил к трапезе, так как в связи с переездом не успел позавтракать, продолжив изображать плохо соображающего и потерявшего память.
Перекусив, я собрал тарелки и вышел в коридор, где меня остановил Сергеич. Так звали санитара, который забрал у меня посуду и указал обратно на кровать, я послушно вернулся, лёг, раскрыл Абая и углубился в чтение.
 Чушь, конечно, голимая. Но от безделья, так как общаться с соседями я пока воздержался. Соблюдая самостоятельно выработанную легенду стукнутого дурачка, и за неимением ничего лучшего. Решил непременно добить таки, хотя бы первый том злосчастного романа. Повествующего о нелегкой жизни, то ли  казахского, то ли киргизского акына Кунанбаева. Напичканный, как коровья лепешка, непереваренным силосом, его же стихами типа "Одна палка, две струна, я хозяин всей страна". Тем не менее зачитавшись, я обратил внимание на подошедшего ко мне верзилу, не из нашей палаты, с типичным лицом присутствия в теле лишней хромосомы. Когда он уже присел ко мне на кровать и шепелявя и брызгая слюной пробормотал невнятное приветствие и живенько так поинтересовался у меня, кто я и как меня зовут. При этом положив мне, чуть выше колена свою огромную потную лапу. Я осторожно убрал её, мало ли чего можно ожидать от здешних пассажиров, и попытался подняться с кровати. Но верзила  удержал меня , уперевшись лапой в мою тщедушную грудную клетку, продолжая допытываться, что я читаю. Я с надеждой посмотрел на соседа напротив, парня лет тридцати по имени Андрей напрасно ища поддержки. Тот улыбался во всю физиономию с интересом знатока наблюдая, чем это все может закончится. Когда же верзила снова положил мне руку на ляшку и начал её страстно поглаживать, я не выдержал и от страха со  всей дури зарядил ему по щам моим Абаем. Даун от неожиданности так резко отпрыгнул от меня, что поскользнулся и шлепнулся на пол, затем резко вскочил и резвым кабанчиком выбежал из палаты.
 Наблюдавший за нами сосед Андрей разразился хохотом, остальные сокамерники даже не повернулись. Через секунду в дверном проёме появилась недовольная рожа Сергеича и строго спросила:
-- Ну, что тут у вас стряслось?
Вся палата молча лежала по своим койкам, как ни в чем не бывало. Лишь только сосед с права Николай Николаевич поднял от подушки заспанное лицо и тихо промычал:
-- Всё нормально, тихий час у нас Сергеич, спим. И вот тут,все кто находился в палате дружно посмотрели в сторону Николая Николаича. Успехи советской психиатрии были на лицо.
Так, вполне себе нормальный и достойный ответ от овоща, который, как мною позже выяснилось, регулярно звонил домой дочери дергая дверную ручку и постоянно восклицая «Ирина Аллё».  Я нервно подумал:
—«Да, ситуация, не хрена себе нормально, почти пять месяцев с переменным успехом боролся за выживание. А тут в первый же день пребывания приходится отстаивать и свою девственность. Похоже тут покруче чем в Т-ской дивизии будет». — И опять раскрыл книгу, хотя читать расхотелось, меня сильно подколбасивало, но я боялся выдать себя, ощущая на себе пристальный взгляд  Андрея. Спинным мозгом чувствуя, все-таки кое-какой авторитет я себе уже заработал. Мало ли что, может пригодится... Психушка – она и есть психушка.

Но как выяснилось позднее, опасения относительно моей пока ещё девственной задницы были напрасны. Если не считать процедуры известной под термином клизма, которая к моему удивлению, применялась тут довольно регулярно и ко всем без исключения. Валера, так звали верзилу, несмотря на свой устрашающий вид, оказался весьма простодушным и тихим как все дауны, несколько даже трусоватым Божьим творением. Озабоченный отсутствием в его жизни женщин. Он повсюду таскал маленьких портативный приёмник в кожаном футлярчике с ремешком через плечо. Слушая сам и предлагая всем желающим, на средних волнах все тогдашние музыкальные программы.  Стараясь занять себя как можно больше различной работой. Первым спешил на помощь, если таковая требовалась. Особенно при поступлении в отделение буйных пассажиров и был чемпионом отделения по собиранию коробочек в комнате отдыха и трудотерапии, а так же непревзойдённым чемпионом по ночному онанизму. Мешая своим пыхтением всем отходящим ко сну соседям по палате. А что меня не сомненно порадовало больше всего, никакой обиды за оплеуху Валера на меня не держал, видимо он про неё просто забыл. Видимо, так устроен мозг у даунов, помнить только хорошее, но это не точно…

Ночь прошла спокойно. На второй день я попал в кабинет зав отделения. Высокого крупного мужика, больше похожего на ветеринара, во всяком случае, по обращению со мной, нежели на психиатра. Имени которого я не запомнил, кажется, Борис, но это не факт, и он совместно с назначенным им же мне лечащим врачом – старушкой на вид лет не менее восьмидесяти по имени Лариса Константиновна. Провел мой первый медосмотр, уже в качестве псих-больного. На все задаваемые ими вопросы, я как обычно кивал и улыбался, хорошо войдя в роль придурка. Пожилую врачиху и заведующего в основном, как я понял, интересовали мои страхи. Они долго перечисляли мне различные существующие в их практике фобии, на каждую из которых я добросовестно кивал и улыбался, улыбался и кивал, не забывая мычать сильнее всего я реагируя на страх смерти. Тут я немного всплакнул, стараясь все-таки не переиграть. Таким образом, ничего, как показалось мне, особенно не добившись, но сделав кое-какие записи. Док измерил мне давление, пульс, послушал лёгкие, отметил сильную худобу, большое количество остаточных синяков в районе груди.  Армейским дагам очень нравилось бить нас в "душу". После чего отпустил с миром. Незадолго до обеда меня перевели из надзорной палаты в обычную, вероятно, все-таки сочтя не опасным. Оставалось набраться терпения и ждать заветной комиссии.

Народ в отделении подобрался покладистый и дружелюбный.  В первый же день меня, как новоприбывшего одарили кучей подарков. В основном, это были поделки из капельницы, всевозможные чёртики и золотые рыбки. Было любопытно, каким образом талантливый народ в отделении изготавливает их в таких количествах при тотальном запрете на все колюще-резательные предметы. Позже выяснилось, что у всех мастеров, в спичечном коробке были припрятаны лезвия для безопасной бритвы, чем все и вырезалось.
Приблизительно из пятидесяти пациентов, конкретно дураков было человек десять не больше. Все остальные: половина такие же как и я, косившие – кто от армии, кто от тюрьмы, а вторая – алкаши на передержке в ожидании торпедо или врезки. Это были ещё те перцы, хорошо осознавая, что всю свою оставшуюся им жизнь придётся провести в сухую, они, отведенный на привыкание к этой мысли месяц, бухали, что называется, как не в себя и последний раз. В дело шло любое пойло, способное задурманить сознание. В основном, это были двухсотграммовые спутники блаженства состоявшие из тройного одеколона, розовой воды и огуречного лосьона. Бутылочками из под которых были завалены скверы под окнами больничных корпусов в непотребных количествах. Приносились они в отделение дворниками,о них расскажу позже, и выпивалось все это в туалете без разбавления водой и закуски прямо из узенького горлышка. Во что было бы трудно поверить, если бы не видеть это собственными глазами. Но после передержки  бывших бражников и синеву ожидал ещё сюрприз. Так как в позднем Союзе экономили на всем, включая дорогостоящие препараты, лекарства в дряблые задницы зашивались не всем, а одному из пяти, о чем честно и сообщалось на собеседовании Ветеринаром. Так с моей подачи и острого языка Актера стали именовать заведующего, и представляете каково это – человек весь отведенный на сушку месяц без удержу бухал, а тут понимаете, у него в жопе может быть ещё и пустышка. Соответственно, толку от процедуры было нуль, как я полагаю, один из пяти приняв на грудь умирал, один от страха сходил с ума, пополняя отделение новыми дураками, а трое через небольшой промежуток времени не выдержав начинали бухать, как обычно, но это чисто имхо.

Были в отделении ещё бедолаги, в жизни которых произошло то или иное очень страшное событие. Воспоминание о нём превращало вроде бы нормального человека в дурака, вот для помощи этим применялась методика лечения препаратами, используемыми при сахарном диабете. Человеку делали укол инсулина, после чего фиксировали на койке, и он должен был несколько часов находится на вязках. Видимо, резкая потеря организмом сахара, приводила к ужасным галлюцинациям, под воздействием которых, несчастный находился, абсолютно не контролируя свое поведение. Наверно, умные головы посчитали, что они клин выбивают клином. После чего исцеленному ставился укол глюкозы, и человека возвращали в реальный мир. Не уверен, конечно, что полностью, потому, как иногда казалось, что некоторые спустя время все ещё одной ногой находились в параллельной реальности. Всё отделение панически опасалось оказаться пациентом десятой палаты, где и проводилась эта, наверное на то время экспериментальная, процедура. Когда меня определили именно туда, шутливым соболезнованиям не было конца, особенно от Актёра...
-- Ну чё Му-му, скоро и не вспомнишь в каком телятнике родился.
 Какую цель преследовал Ветеринар, помещая меня в десятую, трудно сказать. Повода я вроде не давал, ни на что не жаловался, видимо, что-то просочилось из госпиталя про издевательства над "духами" в армии, включая мои синяки. Или моя физическая травма ему показалась менее серьёзной, чем душевная, для таких последствий, не знаю. Бог миловал и процедуру мне так и не назначили из-за низкого содержания сахара в крови, но в блатной палате, как её ещё именовали, оставили до конца, так называемого, лечения.

Несмотря на то, что процедуру с инсулином я благополучно избежал, пытка лекарствами была предопределена. Насыпали их горстями в каких-то непотребных количествах, после завтрака, обеда и ужина. Умудряясь впихивать не впихуемое ещё и на ночь. Последствия не заставили себя долго ждать. Не говоря уже о том, что творилось у больных в голове, многие пациенты отделения тратили на обычную процедуру мочеиспускания минут по двадцать и более.  Полагаю, что объяснить все можно было довольно просто. От избытка транквилизаторов задурманенному мозгу казалось, что приказ пописать уже отдан, и тело его выполняет, а на самом деле организм  только-только получил приказ, что неплохо было бы поднять задницу с постели, стула или оторваться от экрана телевизора и направить тело в туалет. А когда мозг уверенный, что тело уже пописало, отправляет ее отдыхать в палату или обратно к телевизору,  организм, с трудом притащивший расслабленное тело в туалет, никак не поймёт, почему мозг не даёт приказа рукам расстегнуть ширинку, достать таки писюн и пустить струю. И долго-долго тупо смотрит мутным взором на писсуар, часто просто не понимая, какого хрена он вообще тут  делает. Так в несоответствии и проходит время, после чего многие пациенты, сидящие на транквилизаторах, а это большинство, с непривычки ходят в обсосанных штанах. Пока организм не привыкнет и не подтянется за мозгом, ну или мозг за организмом, я не специалист. Да ещё в дополнение, начавшейся тогда понос преследовал меня долгие годы. Многие первый раз поступившие пациенты по неопытности пытались прятать таблетки за щекой проглатывая только воду. Их быстро разоблачали, ставили на контроль и ежели замечали повторное нарушение, переводили на сильнодействующие и очень болезненные внутримышечные препараты. После чего желания мухлевать у хитрецов пропадало навсегда. Иногда препараты такие как Ц-л или Ф-м прятали специально, чтобы потом предложить торчкам или тем, кто, уже словив белочку, принимать спиртное несколько опасался, но при этом все же желал познать ещё не познанное. Таким помогали специалисты экстракласса, умудрявшиеся спрятать с десяток таблеток за гланду. Кстати одним из чародеев был даун Валера, у которого, как его не шмонали, медсестры всегда находился запас колёс для страждущих расширить свое суженное стенами, окрашенными в приятные глазу полутона, психушки сознание. Где он доставал и прятал таблетки, так и осталось для меня загадкой.

Первым кому я решил открыться,был Андрей. Н ет он не казался мне симпатичнее других,просто нужно же было как-то начинать общаться. Это был старый и опытный клиент скорбного дома, плотно сидевший на колёсах, косивший уже не первый раз, в начале от армии, а теперь и от тюрьмы. Из общения с ним я понял, что дела у него обстоят неважно, и он ускоренно готовит себя к испытанию лишением свободы в колонии или тюрьме. Старательно расспрашивая и фиксируя в голове, опыт других пациентов, прошедших эту жизненную школу. Однажды, я так же присутствуя на одном из уроков, даваемых Андрею старым сидельцем, узнал прелюбопытную деталь. Несмотря на очень предвзятое отношение зеков к чьей-либо заднице, почему-то не мешает ей (то бишь заднице) быть обычным зековским кошельком, и многое, что доставлялось на зону проходило в прямом смысле через жопу. Вскоре Андрей меня отшил, пояснив, что времени на пустые разговоры со мной у него нет, но все же дав, напоследок весьма дельный совет. Если я надеюсь выйти отсюда, хотя бы мало-мальски нормальным, то должен буду показать лечащему врачу, что его труды приносят результат. Иначе, все может кончится весьма плачевно. Чем я не преминул воспользоваться, когда уже через месяц начал нормально общаться со всеми в отделении, включая медработников. В общем-то это нисколько не помешало Ларисе Константиновне продержать меня ещё пару месяцев, прежде чем назначить ВВК.

 Шизофрения – болезнь очень коварная. Поначалу я по неопытности старался чаще появляться у старушки на глазах, всячески показывая, свою нормальность, но вскоре понял, здесь в дурдоме все не так, как в обычном мире, и, чтобы ты не делал, может восприниматься как отклонение. Абсолютно все: со всеми дружелюбен, здороваешься, общаешься – плохо – слишком навязчивый, проходишь молча мимо, слушаешь музыку один, много читаешь, не посещаешь комнату трудотерапии – плохо – замкнулся в себе, и так во всем. Когда я обратил внимание,на то, что доктор начала меня избегать, то поменял тактику и постарался пропасть из поля её зрения, благо к тому времени у меня появилась подружка из соседнего женского отделения.

А произошло все, как оно обычно и бывает.  Окончательно охренев в замкнутом пространстве под двойным ключом, потому, как время было зимнее и гулять не выпускали, я разстарался и доказал медперсоналу, что несмотря на всё их лечение, иду на поправку, и напросился-таки в дворники. Ну это такие, более-менее вменяемые человек пять или шесть из отделения, которых посылают выполнять различные несложные поручения, как: убраться на местной помойке,и под окнами туалетов, отнести утром в лабораторию анализы, доставить в отделение из пищеблока хавчик. А также из ЛТП, что располагалась на территории больницы, коробочки для трудотерапии, и прочую ерунду.

Девочка была моя ровесница. Звали её Лена, фамилия, как сейчас помню, Субботина, повстречался и познакомился я с ней в столовой. Она так же была из дворников со своим кругом обязанностей. Я, как джентельмен любезно помог ей погрузить на телегу бачки в женское отделение, и она в благодарность пригласила меня и моих корешей на, типа «дискотеку». Которую они выпросили у своей зав. отделением скрасить, так сказать, скудный больничный досуг, что, как я понял, в принципе, и не возбранялось. На том и договорились, тем более, я предложил более современный магнитофон, который у меня уже к тому времени появился, благодаря маме, и кучу новых кассет.

С этим магом, была история, как я вылечил одного шизика с погонялой Итальянец. В восьмидесятых была очень популярна ритмическая гимнастика и я каждое утро в комнате отдыха собирал компашку из трех-четырёх психов. Где мы, довольно весело подражая дамам из телевизора трясли жопами, по-другому это не назвать, в будни к сожалению у теледив был выходной и мы проделывали тоже самое, но уже просто под магнитофон. Все в отделение об этом знали, и никто не возражал. И вот этот шизик терпеть не мог любую музыку – хоть народную, хоть современную, хоть шансон. Была у него такая своеобразная фобия – всегда демонстративно закрывал руками уши, делал страдальческое лицо и удалялся в палату, едва заслышав по телевизору хоть малейший намёк на любую песню. Но, что было удивительно, ему почему-то нравились, я бы даже сказал, он тащился по итальянцам в любом виде (отсюда взялось стараниями того же Актера и погоняло), ну дурак,ни чего не поделаешь. А у меня была небольшая коллекция итальянцев, и этот Итальянец ходил за мной повсюду как прибинтованный...
-- Му-му, ну пожалуйста, включи итальянцев.
 Я у него как-то спрашиваю:
-- Почему итальянцы тебя не раздражают, а ничего другого ты слушать не можешь?..
 А он же псих и не может признаться, потому,мол что дурак и начинает, там фантазировать, как многие шизики, что-то сильно умное типа:
-- Потому, дескать только они профессиональные музыканты и певцы, а остальные – так шелупонь подзаборная, ни голоса, ни техники вокала, ни музыки.
-- То есть ты хочешь сказать, что великие английские, австралийские и американские группы — это шелупонь? - парировал я, приведя в пример, названия самых известных зарубежных команд, исполняющий хард. Тогда он несколько озадачился, а потом говорит:
-- Ну, нет конечно, но по нашему радио и телевидению ничего не показывают, их бы я слушал с удовольствием.
--Хорошо, говорю – докажи.
И включил на магнитофоне самую известную композицию из АС/DС с Бон Скоттом, кажется 72-го года. Кто в курсе, тот знает для нормального слуха какофония еще та, сбежалось все отделение, включая мед персонал. Если бы у Итальянца действительно было все так плохо с восприятием музыки, как он постоянно изображал, выскакивая из комнаты отдыха, как ошпаренный, стоило только включить телевизор, или магнитофон, то думаю у него из ушей должна была потечь кровь. А он сидит себе, как не бывало и ещё, сука, улыбался. Убеждён, возможно и поэтому Ветеринар, так легко и отпустил нас к женщинам на дискотеку, все-таки благодаря моей методе одним шизофреником в отделении стало меньше, но это не точно.

Мы с Леной танцевали весь вечер. это было нечто: глаза, волосы, попа, грудь, руки... Не, ну тут на счёт рук я немного перегнул, руки были ужасные. Кисти от основания ладони до локтей были исполосованы в мелкую соломку, сложилось впечатление, что Лена не желала дать своим спасителям докторам ни малейшего шанса на успех, из-за чего её и поместили в психушку. Раны ещё не зарубцевались и на ощупь, да и на внешний вид, напоминали стиральную доску. Помните раньше такие висели в каждой ванной.
И вот её восхитительные покалеченные руки у меня на плечах (точнее на моей шее и ужасно корябуются), я обнимаю хрупкую талию, на магнитофоне, в очередной раз зажевала кассета. Распутывать лень, и Актер, сев за фортепиано,(стоят такие в комнате досуга, при чем почти в каждом отделении), играет что-то из Битлз...Лена полушепотом:
-- Так я и не поняла, как тебя зовут то?
-- Му-му
--Это как, Му-му? Это фамилия что ли, имя то у тебя есть?
-- Зови Му-му, я уже привык.
 Лена, откинув голову лучезарно улыбается и смеётся, продолжая кружиться. Уже в голос:
-- Да ну тебя, дурак ненормальный.
-- Тише, тише Лариса Константиновна услышит, и я останусь тут навсегда.
Лена, прильнув шепчет на ухо:
-- Ну и оставайся, я буду тебя навещать.
-- Нет, не могу, у меня семья разорится, мама почти каждый день приносит одни деликатесы, говорит,очень сильно отощал, мне даже есть уже стыдно.
 Прильнув ближе, тоже шепчу ей на ухо:
-- Можно я тебя поцелую?
-- Нет, нельзя пока не поправишься.
-- Так я уже.
-- Что, уже? поправился?
-- Да.
-- Так, как тебя зовут?
-- Му-му.
Лена снова повышает голос:
-- Дурак.
-- Т-с-с-сс, тише и справка скоро будет.
Боже как же она пахнет, как же хорошо, мои губы ищут её, находят…
--Так, мужчины, закругляемся, время. Пора к себе, быстро по коечкам...
— В дверях на пороге комнаты досуга женского отделения под номером три, так невовремя, появляется добрая, но строгая нянечка Муза Михална. Пришла из нашего отделения за блудными мужами, временно на сегодня, как никогда ранее по уважительной причине, а именно болезни головы, почувствовавшими себя свободными.

Обычное утро следующего дня. После выполнения обязанностей дворника, выхожу на зарядку. В комнате досуга никого, включаю магнитофон, на кассете что-то дискотечное из позднего Бони-М. Настроение шикарное вчера поцеловал Лену Субботину, и она явно была не против, уверенно поднимаю над головой довольно-таки тяжелое кресло и начинаю осторожно приседать. Один, два, три... В комнату заходит новенький, парнишка плюс-минус мой ровесник и с удивлением смотрит за процессом. Ну да, зрелище двусмысленное, картина маслом. Утро в сумасшедшем доме, придурок с креслом на башке… Парнишка осторожно обходит меня справа и начинает уверенно разминаться... С придыханием интересуюсь...
-- Карате занимаешься?
-- ...
-- Ну я в том в смысле, движения очень знакомые, мне как-то пацаны во дворе показывали.
 Реакция ноль, парнишка повернулся спиной и продолжает разминку, но я же настырный...
-- Ты что глухой или дурак?
-- Нет.
-- Что нет, не глухой или не дурак?
-- Не глухой, а дурак или нет – диагноз не подтвержденный.
-- А чё молчишь тогда, когда к тебе обращаются.
-- Слушай чё пристал, я нахожусь в дурдоме, какой-то придурок с креслом на голове, что-то бормочет, может ты сам с собой разговариваешь. Мне сегодня пол ночи такой же как ты спать не давал. Подсел рядом и говорит, сочинил мол поэтическое эссе и ему нужно непременно этим со мной поделиться, потому, как я жутко симпатичен и безумно похож на героя его любимого романа Шекспира "Тристан и Изольда. И давай читать,пока все не прочитал, не отстал, сказал, к вечеру будет ждать мою рецензию.
-- Да, знаю, это Писатель, он ко мне тоже приставал, ты его не бойся, он не буйный, почитает и успокоится. Плохо только, из него эти эссе как диарея при холере, он профессором в каком-то Вузе, на экзаменах трехнулся.
--И много тут таких?
--Хватает.
-- А ты на чем трехнулся?
-- Я советской армией стукнутый.
-- А ты чего здесь, с виду вроде норм?
-- А я пытаюсь этого избежать.
-- Косишь значит, понятно, ну так, что там про карате, научишь? Время есть?
-- А тебе зачем?
-- Как зачем, вот иду я один по ночной улочке, а из темноты на меня пятеро, что делать?
-- Ну это проще простого, сейчас научу. Как только увидишь, как на тебя пятеро из темноты, тут главное точно определить в какой стороне темнота. Ты значит делаешь так – присаживаешься на корточки, затем упираешься руками в землю, ну, видел наверно, спортсмены перед стартом, и срываешься с места в противоположную от той темноты сторону, понял?
-- Нет.
-- Ну раз не понял, потом поясню, ты пока поприседай еще.
 И ушёл, оставив меня на едине с креслом, я ещё немного поприседал, затем поотжался...
-- Да, настроение ушло, вот зараза, нет, ты от меня так просто не отделаешься, я к тебе ещё в тихий час загляну.
Позже, уточнив у Музы Михалны, имя парнишки и в какой палате он скрывается от выполнения почётной обязанности. После вкусного обеда и горсти разнокалиберных пилюль, пока оные не отбили все желание к умственной деятельности. Иду проведать интересного собеседника и продолжить так неожиданно прервавшуюся утреннюю беседу.
Саня Ильичев, так звали парнишку возлежал (по-другому и не скажешь) на койке поставленной прямо по середине палаты с книжицей в жёстком переплёте болотно-зелёного цвета. Не обращая не малейшего внимания на окружающих его дураков, я подошёл ближе и демонстративно прочитал вслух название:
-- Чернышевский Николай Гаврилович "Что Делать", роман, ага...
Саня прервался, уныло посмотрел на меня, вздохнул и опять опустил глаза на страницу, я строго продолжил...
-- А что же вы, больной Ильичев, врали мне сегодня утром, что ваш диагноз не подтверждён... Вот же оно, подтверждение у вас в руках.
Саня уже с любопытством снова на меня посмотрел, видимо, ожидая моего объяснения, и я подытожил:
-- Советую на следующем обходе продемонстрировать вашему лечащему врачу, что вы тут изучаете, и справка из психушки вам гарантирована. Да только не перегни палку, а то может у тебя в тумбочке ещё припрятаны труды Маркса с Энгельсом, есть опасность остаться тут навсегда. Закончив, я пафосно повернулся и довольный пошёл спать.

Со временем мы с Саней хорошо сдружились и много времени проводили вместе. Он и в заправду был мастером восточных единоборств, но так, зараза, и не показал мне ни одного удара или приёма. Уже ближе к лету, когда всех стали выпускать на прогулку. Мы часто проводили с ним на лужайке возле корпуса, в основном, силовые, игровые упражнения, которые практиковали в его школе, и Лена Субботина, как-то даже похвалила меня, что я во многом ему не уступаю.

Как-то утром я получил записку от Лены. С того вечера мы все время переписывались, признаваясь в любви. Она приглашала на свидание в прачечную, если я только смогу выйти из отделения.  конечно я приложил все усилия, и вот выскочив в коридор, помчался к лифту ведущему в подвал, но по дороге на лестнице меня перехватила за руку Лариса Константиновна...
-- Стой!.. Что летишь как угорелый?! Смотрю дело к выписке идет, раньше, как хвост за мной таскался, а сейчас на ходу отлавливать приходится, и на лицо вон как поправился, кушаешь хорошо. Ты вот что, на следующей неделе Токарев приезжает на комиссию, буду тебя направлять, завтра консультацию психолога пройдёшь и к Токареву. Не подведи меня.
-- Спасибо, Лариса Константиновна, не подведу!.. И помчался дальше к своей красотуле и совсем не важно, что в сырой прачечной на куче не глаженного белья, с такой девочкой, это как в деревне на сеновале, даже лучше.

Токарев это глав врач Военной Врачебной Комиссии и все пациенты дурдома – и те, кто косит, и те, кому все уже осточертело, лишь бы на волю, ждут его как Бога и боятся, как огня. Он приезжает раз в месяц и принимает человек пять-шесть, половина из которых, остаются в дурдоме.

 Консультацию психолога можно было охарактеризовать одной фразой-"Ах, обмануть меня не трудно я сам обманываться рад. " Не знаю почему, может и в правду такой тупой, а может все-таки из-за травмы, но я с треском завалил все его тесты. Не собрал ни одной головоломки, не разгадал ни одной шарады, да и на картинки с жизненными ситуациями и с тестами Роршаха проблеял что-то непотребное. В общем круглый дурак, в конце  консультации психолог, собирая у меня на глазах кубик(не рубрика) головоломку, которую я безрезультатно мучил минут двадцать, подытожил..
-- Удивительно, что ты аккомодррован в обществе.
Я поинтересовался, что значит слово аккомодирован, он грустно вздохнул и махнул рукой.
-- Не парься, тебе не пригодится.
Ну все, справочка мне гарантирована, остаётся пройти комиссию и вырваться на свободу, Лариса Константиновна все время опасалась, что я сбегу, даже маму мою все время предупреждала и долго не доверяла мне, вот дура, что я псих что ли какой, по Союзу без справки бегать, осталось подождать всего то недельку,а там...