Помните? Помните... Помните!

Этот дяденька, папин друг, Миша, тонет. Я утыкаюсь в круг, чтобы было видно только мамины побелевшие пальцы, вцепившиеся в брезент, и кусочек синей-синей морской воды. Потому что я не хочу смотреть, как он идёт ко дну.
Мама прижимает к груди Борю, прерывисто дыша.
Я чуть отвожу глаза, так, чтобы показались люди на палубе. Я вижу двух мужчин, ползущих к зениткам. Я вижу шлюпки. Я слышу взрывы. И снова зарываюсь лицом в пахнущий краской спасательный круг. Я не знаю, что происходит. Я боюсь спрашивать. Я знаю только, что не хочу находится здесь, в ледяной воде, не хочу, дрожа, цепляться за круг, не хочу, чтобы мама плакала, не хочу, чтобы дядя Миша умирал… Не хочу, чтобы наверху гудели самолеты.
Солнце бьет прямо в глаза. Я щурюсь. Надпись «Армения» скрывается под водой.
Не хочу.
Не хочу, не хочу, не хочу…
*
Я сижу, подперев рукой голову, и скучающе смотрю в окно на серое море, монотонно бьющееся о берег. Глаза закрываются сами собой. И тут, перебив сон, открывается дверь. Входит наша новая учительница истории, Лилия Анатольевна. Молоденькая, совсем ещё зелёная… Огромные голубые глаза на пол-лица, такие, как будто она в любой момент готова разреветься, вздернутый нос и смешные светлые кудряшки… Жалкое зрелище.
Опять эта тягомотина…
Историчка раскладывает на столе вещи, потом вставляет в компьютер флешку.
- Завтра великий праздник - День Победы, - начинает Лилия Анатольевна, - и сейчас мы поговорим о санитарном теплоходе «Армения», который в ноябре 1941 года отошёл от берегов Ялты. Место гибели этого теплохода обозначено на всех навигационных картах.
Скукота… Поворачиваюсь к Артёму и начинаю шептать какую-то бессмыслицу, ерунду, а сам, прищурившись, смотрю в упор на Лилечку. Ну, как она там? Учительница задерживает дыхание, растерянно глядя на нас, но ничего не говорит, просто продолжает:
- Если посмотреть в окно, можно увидеть гавань, от которой «Армения» отправилась в свой последний поход.
Шум нарастает.
Она снова оглядывается, как будто что-то ищет. Довольно улыбаюсь. Историчка кликает по мышке. На экране старые фотографии сменяют одна другую: теплоход, забитый пассажирами, люди в военной форме…
- Всё носятся и носятся с этой темой… - лениво тяну я. Она оборачивается. Кудряшки - за ней. Я сижу, развалившись на стуле, и насмешливо буравлю Лилию Анатольевну взглядом.
- Ч-что? - тихо переспрашивает учительница.
- Ну вот зачем вы каждый год нам их показываете? - я киваю на доску. - Какая разница?
По классу проносится одобрительный гул. Моя улыбка становится еще шире. Похоже, всё не так плохо. По крайней мере, обстановка накаляется.
- Как «какая разница»? - оторопело выдыхает Лилия Анатольевна. - Это же память…
- Память?! - выплёвываю я, разозлившись. Улыбка исчезает. - Да это пережитки прошлого! И так какая-то муть на ваших уроках, а тут еще и эта матросня опять. Чтим, помним, скорбим!
- Брылёв … У меня нет слов… Такие вещи надо помнить, - вырывается у исторички.
- «Надо помнить»! - я передразниваю её. - Давайте крещение Руси вспомним и отпразднуем!
- Ты… ты сам-то понимаешь, что говоришь? Арсений… - она с надеждой вглядывается в моё застывшее лицо. У неё дрожат губы, руки, плечи… Да она вся мелко дрожит, так, что кудряшки на голове подпрыгивают.
- Мне нет дела до теплоходов, Армений и этих героев, - отвечаю я. - Они у меня в печёнках уже сидят.
Я встречаюсь взглядом с расширенными глазами диковатой девчонки, сидящей на первой парте. Она рыжая, с короткими, как у мальчика, волосами. Она постоянно ходит одна и ни с кем не общается. Мои действия приводят её в ужас. Должно быть, она думает, я совсем ненормальный.
Я снова довольно смеюсь.
- Арсений! Если ты сейчас же… Сейчас же… - Лилия Анатольевна захлебывается словами, а я встаю и пародирую её под всеобщий хохот.
На доске всё ещё сменяются фотографии погибших, играет тихая фортепианная музыка… Вот это спектакль!
- Я сейчас перестану вести урок! - с надрывом выкрикивает учительница, и я вижу, что она это всерьёз. Ну вот, опять нюни развела…
- Я сейчас уйду!
Ну и ну, трагедия в трёх действиях.
- Счастливо, - криво усмехаюсь я.
Она на подкашивающихся ногах выбегает из класса, стуча каблуками.
- Побежала директору докладывать, - смеется Артем.
Вдруг эта нелюдимая рыжуля, Оля, вскакивает:
- Лилия Анатольевна! Лилия Анатольевна, подождите!
И она бежит вслед за историчкой.
- Вот подлиза, - презрительно шиплю я, глядя на неё, скрывающуюся в дверном проёме.
*
  Они сидят на скамейке рядом - Смешные Кудряшки и Рыжая Макушка. Они меня не видят, но я вижу их. Они даже не знают, что я тут стою, и от этого всё внутри наполняется каким-то злорадным торжеством.
- Я вижу перед собой «Армению», - доносится до меня тихий голос Лилии Анатольевны. - Людей, бегущих вверх по трапу, теснящихся на палубе, стоящих в очереди… Я вижу их лица, чаек, застывших над водой… Пять с половиной тысяч человек. Из них выжили единицы. Теплоход разбомбили. Пять с половиной тысяч. Двадцать шесть миллионов. Двадцать шесть миллионов советских людей, отдавших жизнь за таких, как Арсений  Брылёв. У цифр нет имен. У цифр нет лиц. Что от них осталось? Поблекшие фотографии, выбитые на мемориалах фамилии, тела мужчин, так и не доползших до зениток, на затонувшем пароходе. Правнуки, срывающие уроки…
- Моя прабабушка была на этом теплоходе с дочками, - говорит Оля. - Прадедушка остался защищать Ялту. Их спасли - за ними пришли катера. Прабабушка говорила, что спаслись ещё человек десять. Она рассказывала про мать с двумя детьми. Какой-то раненный моряк отдал им свой круг, сказав, что сам не жилец… Старшего мальчика забрали на катер, на котором была прабабушка. Его мать и брат оказались на другом. Катера приплыли в Ялту в разное время. Того мальчика увела какая-то женщина, должно быть, думала, что он потерялся. Он плакал, сопротивлялся… Она не знала. Она не знала, что где-то там, на другом катере, плывет его мать… Нашли ли они друг друга?
- Нашли. Через шестьдесят лет…
Я подхожу ближе. Чуть раздвигаю ветки, чтобы было лучше видно. Они сидят совсем рядом. Медные короткие волосы и такие смешные жалкие кудряшки, колеблющиеся на ветру… Наверное, надо ей что-то сказать. Вся она неопытная такая,  беззащитная… Зря я так.
- Люди теряли друг друга. Люди отдали свои жизни для того, чтобы жили мы. Люди сражались за нас. И это не пережитки прошлого, - дикарка чеканит, как будто бьёт раскаленной кувалдой. Бьёт по мне. - Интересно, а он так сможет? Вот бы на него посмотрел его прадед, как он на уроках с молодыми учительницами сражается из-за окопов парт. Вот это доблесть. Не за таких умирали люди. Не такого правнука он себе хотел, когда сражался за каждый дом.
Я стремительно разворачиваюсь и иду прочь. Прочь от этой ненормальной рыжей девчонки. От этой молодой старомодной учительницы.
Не буду я к ним подходить.
И говорить ничего не буду.  
Потому что мой прадед не воевал. Он только купил себе медали - квартиру получил.
Я обернулся. Ветер с моря бьёт в лицо, теребит волосы… И в груди что-то жжёт. Пульсирует, сжимается и разжимается в такт с волнами, бьющимися о берег. В такт с  волнами, бьющимися о борт «Армении», качающейся где-то на горизонте. О борт теплохода, ушедшего в свое последнее плавание…

май 2023