Оплошность 12-12 Вот и на этот раз

 
Из сочинения «Оплошность машиниста» состоящего из 12 частей
От  http://proza.ru/2023/03/19/909
               Вот и на этот раз фляга исчезла. Но теперь уж, доложу я вам сразу, не в тайном скрадке среди леса, где в ту пору было  как-то по-особенному холодно от капризов сибирской погоды. А обнаруживает она себя в километре к северу от кухни, на  другом, левом притоке ручья – уже известного  нам источника питьевого водоснабжения.  А  уж на этом-то, другом водотоке  и пел свою бодрую песню дизель-генератор – объект призрения неустойчивого в  традициях отцов-староверов, машиниста Евпатия Лазаревича.
                Да, погода в те дни выдалась особенно неласковая: холодно, дождливо – не любо такое каждому ингредиенту известного в народе процесса кустарного виноделия. Трудно в этих условиях выдержать рабочий интервал температуры внесения дрожжей и самого брожения. Каждому же соотечественнику прежде знаков азбуки, с детских лет, должно быть известно хотя бы по домашним булочкам, что если же температура будет ниже оптимальной, дрожжи начнут медленно работать, увеличивая время брожения, а если температура будет выше, то возможен скачкообразный саморазогрев свыше  критического, что приведет к гибели дрожжей и существенному увеличению времени или, вообще, к остановке брожения и потере той же бражки на недоброде.
                Одиноко стоящая на ручье насосная станция, посещаемая только машинистом свободного или даже удалённого управления механизмами, да постоянное тепло от работающего дизеля – прекрасное сочетание факторов для успешной реализации задуманного. Особенно сейчас внимательный к делу сбраживания машинист, ещё и поставил, подготовленную к осуществлению полного цикла реакции, флягу расчётливо под струю тёплого воздуха, отводимую вентилятором от радиатора системы охлаждения двигателя внутреннего сгорания.
              Теперь вся сложная технологическая схема обеспечения геологоразведочного производства могла работать, без труда справляясь с дополнительно возложенной на неё миссией, сулящей заговорщикам в скором будущем известное оживление среди рутины трудовых будней.
              И всё складывалось бы удачно. Но.  Когда бы  только природа не возжелала присоединить и добрые свои усилия  к ускорению продуцирования человеком себе удовольствий.
                Наступило утро нового дня. Как прекрасно сказал об этом ещё Гомер: -

Стала над мраком  младая с  перстами пурпурными Эос.

                Мы же, вооружённые тысячелетними примерами высокой поэзии выразимся  метафорически по-своему.
                Лучезарное солнце взошло над лесом и быстро растопило неприютную хмарь прошлых дней. Птицы обрадовались наступающему теплу и принялись на все лады  распевать свои песни. Воздух быстро прогрелся,  ласковый ветерок легко заструился из низин к верховьям, так что люди трудового племени, только что заступившие на смену, совсем чуть-чуть помедлили приступить к работе, да и  присели на солнышке, как дети радуясь жизни.   Но вот и полдень уж наступил. Стало жарко. И это тоже было хорошо. Хорошо, да и только. Что тут ещё можно сказать впечатлительному человеку?
                Лишь только к вечеру, разомлевшего от природных ласк, машиниста Евпатия торкнула мысль о фляге.
- Да ёкарный же бабай!
 Изо всех своих сил рванул он на станцию. Да уж было поздно.  Безмозглый вентилятор тупо гнал на флягу теперь уж до невыносимости нагретую воздушную струю, от чего  горяч стал раствор, появившаяся было уже пена опала, и последние погибающие творцы спиртов были однозначно трагически безмолвны.
                Так буднично совершается в мире природы техногенная гибель популяции живого, плоды которой обещали нам благо.
                Эта оплошность машиниста поразительно быстро стала известна народу и всякий хотел бы высказать своё сочувствие неудачнику, но из тактичных соображений не делал этого во избежание ажиотажа вокруг истории. Не первой, но, к сожалению, и не последней в этом роде на нашем веку.


               Теперь же, по прошествии многих лет, происшествие это, которое трудно назвать сколько-либо серьёзным, почему-то вспомнилось мне, от чего всё вокруг стало как-то настолько по-особенному грустно, что я прекращаю перед вами, дорогие мои читатели, самовольные речи.
                Будьте же осмотрительны и вы при осуществлении своих жизненных планов.
             Сам же я  в этом смысле безнадёжен и подвержен некой силе, о которой уж она научила меня выражаться в подражание мастерам.
Хотя бы вот так:
Гнев, о, богиня, покрой же ВиктОра Степанова сына,
Вровень с богами дерзнувшего стать на Олимпе отныне,
Зевса подвинув и ставший творцом как Пракситель.
Пламя творенья впустивший в простую обитель,
Некогда праздной души. Теперь же душой окрыленной
Он обречен навсегда отойти от покоя:
Дикую глыбу словес - что доселе теснились гурьбою -
Ныне, исполненный грёз, он небрежно с небес извлекает,
Так же  легко отсекая  излишнее нечто проворно,
Что предъявляется взорам виденье чудес рукотворных…
Увы мне, истинные мастера пера! И ведь никто же из них, гордецов, не скажет по-отечески строго: - Если можешь не писать –лучше и не пиши.  Уж тем более по такому пустяковому поводу.
19.03.2023 17:48


Приложение, необходимое для понимания моей с лошадью симпатии:
Из сочинения Дорога странствий…
…Несомненным ее достоинством была высочайшая проходимость в условиях горно-таежной местности, хотя и требовала для себя существенно большего ухода - каковым, кстати, и не была обильно избалована. Вот и сейчас единственным средством ухода за ней была веревка. Точнее - капроновый фал толщиной в палец и длиной до полусотни метров. Ею обычно привязывали животное к чему-либо надёжному, дабы предотвратить необходимость последующих поисков на просторах тайги. Полагали при этом, что высокая длина веревки обеспечивает ей обширность области питания – как известно равной числу пи, умноженному  на квадрат длины  веревки - достаточную для сбора пищи в виде травы на все время стоянки.

     Оставлена она была за пределами селения, чтобы не обратить себя  в добычу для вчерашних моих собеседников, информация о напряженном состоянии, которых,  была предусмотрительно выдана мне еще в начале путешествия с горы.

     Посреди обширной поляны мною, ещё вчера, был выбран крепкий ствол дерева и, выпустив своего коня на всю длину веревки, другим ее концом я закрепил эту связку надежным узлом.

    Сейчас я застал строптивое животное в обычном для нее положении: вся длина веревки была накручена на дерево, так  что мерзопакостная рожа упиралась в ствол, а впалые бока ее владелицы, в сочетании с голодными глазами, указывали на существенный недобор мощности для предстоящей дороги.

     Но путь мой был недалек. От только что оставленного мной  поселка с таким изысканным населением -  к подножию горы под деревенским названием Стожок. И лошадь моя - из здешних: вынослива, хотя и низкоросла, с мосластыми - шерстистыми, едва ли не включая копыта - ногами, она имеет вечно понурую морду, унылостью своей маскирующую постоянную свою хитрожопость:
- Сча, хозяин, разбежимся!

    Но проходит час, другой с той поры, как я взгромоздился на нее, и никакие мои понукания не приводят к реализации ее первоначальной угрозы - мы движемся  до безобразия размеренно.

    Еще она любит цветы - ни один из них, встреченный на нашем пути не укроется от ее, на этот раз проворной, пасти. Сорвав очередное великолепие, она долго держит его в своих обильных мякотью губах, и, жевнув пару раз, тотчас утрачивает былой к цветку интерес. Но тут  же встречается новая жертва ее причудливого  пристрастия. И рабочий цикл этого вечного движения повторяется вот уже бессчетное количество раз.

    Мало-помалу мы легли на устойчивый курс, и, полагаясь на остатки разума моей суперматики, я впал в привычную свою мечтательность, опять же справедливо предполагая отсутствие сторонних наблюдателей. Не может же, в самом деле, бессловесная лошадь рассматриваться как свидетель моего порока.

    Ничто не угрожает интимности открывшихся отношений. Я и вымысел - теперь вольны  слиться в прихотливую фантазию.


    Окружающий лес уже дано проснулся; был он густ и бескраен; дорога была суха и позволяла абстрагироваться - выдавая за несущественное наличие автомобильной колеи, местами вообще ничем не обозначенной.

    Тогда окружающее утратило существенные временные признаки; и стало возможным легко  представить себя юношей, с претензиями  на  роль художника, только что покинувшим родительский кров, где все возможности развития своего таланта уж исчерпали себя, а городок какой то, допустим, верхнесредненемецкий был провинциален, и жители его ленивы в почитании художеств. Путь, который он выбрал себе лежал в давнюю – пять столетий назад – пору, из одного города в другой. Дабы отыскать Мастера, слава о котором находила себе дорогу до самых окраин мира, уже готового  вывести себя из  многих веков накопления на взлетную полосу нового возрождения. Кто этот Мастер – Дюрер ли, - Брейгель ли его фамилия? Многие из них уже уверенно заявили о себе, привлекая все новых и новых приверженцев.
Так и этот юноша счастлив открывшимся возможностям. А пока в его мешке отнюдь не шестерня  Z-34, а увесистая краюха хлеба, кусок домашнего сыра и добрая фляжка молодого вина.

    Как хорошо будет спешиться при первых же позывах прихоти и прямо на обочине утолить молодой свой голод. А затем раскинуться пластом на теплой  траве и, утонув в пряных запахах ее, смотреть сквозь нависшие кроны в глубокое небо, мечтая о своём, сокровенном.

    Но нетерпение уже просыпается в теле, и душа, словно заслышав звук отдаленной трубы, уже устремляется в даль...

...Даль,  где вот еще что привиделось мне...


    …я, - местностью, где проживают раздираемые распрями народы - обходя города и селения, укрываясь от дозоров - или вовсе галопирующих колон войск какого-нибудь очередного возбудившегося маркграфа, барона, или герцога - спешу в  условленное местечко посреди враждующего многогранника, перетекающего из одной своей конфигурации в другую. Там ждут меня разноязычные мои собратья. И,  когда я доберусь-таки до места, все шумно встретят меня, и мы будем пить свежесваренное пиво, пожирать горячие, брызжущие соком колбаски, читать свои вирши, ловя восторженные, или же одобрительные, или же кислые замечания своих товарищей. Хозяйка же - в простых пышных одеждах - все будет подносить новые порции и выставлять их на залитый вязкими хлопьями пены, вперемежку с недоеденными кусками и мокрыми листами бумаг - стол, поощрительно касаясь очередного своего избранника мощной своей грудью и тогда тот, не прекращая декламировать, по-хозяйски ухватит чувственной своей дланью ее верткий зад, прижмет покрепче, да зальет это дело  веселящим душу и холодящим нутро глотком. Тогда каждый не преминет блеснуть своим красноречием, да отпустит по сему поводу что-то такое забористое, от чего стены обители содрогнутся от взрыва хохота, покруче, нежели от привычного уже грома орудий.


      Пройдет столетие, и еще одно, а, может быть, и еще одно – как трудно определиться, если искомое несущественно. Тогда развеется не только пороховой дым, но и отвоеванные столь многотрудно границы, падут, как бы сами собой, и потомки – жители этих объединенных земель - будут чинно переезжать из города в город, из страны в страну, и рассеяно взирать на замшелые стены, выстроенных некогда крепостей, то и дело сверяясь с цветастыми глянцевыми путеводителями. Знать, зерна мира и согласия, щедро политые нашими застольями и удобренные непристойностями, исходившими из нас легкими и непринужденными экспромтами – проросли таки на нашей земле!


     А  тем временем я  держу свой путь из центра огромной губернии, сначала Манзурской степью, потом, спускаясь водою туда, где широко раскинувшееся  русло реки уже готовится повернуть на север и по правому берегу обнаруживается приметное место, откуда откроется в, различимых издали горах, долина.  Крутые склоны ее все больше нависают над путником, а бегущая встречь речка бурлива. Вот круто поворачивает долина  с востока на северо-восток; затем резким углом поворачивая к югу; и снова устремляясь на северо-восток, поднимаясь все выше и выше к облакам; и там, сразу с перевала, начинается речка, рвущаяся вниз, к близкому уже морю.

      Опять же два века спустя, совершая перелет  от  смятой мощным орогенезом горной страны, похожей на поверхность серой фольги, - через пространство моря, от Магадана в Хабаровск  - задолго открываешь вид берега, уходящего косо вправо. Долго длится наше приближение к нему, и праздный ум с высоты, отведенного для пассажирских авиаперелетов эшелона, легко представляет себе всю эту грандиозную береговую линию с нависшими скалами и узкой полоской пляжа из острых обломков камня. Там волны моря, лениво ли, разрешаясь ли пушечными залпами  вздыбленных волн, набегают одна за другою, отмечая своим особым ритмом особенное же - свое, уникальное - время, которому никто еще не определил название – час ли, день ли, век или тысячелетия.

     Вот, полосу прибоя прерывает бурлящая струя горной речушки. Туда, к ее истокам, открываются темные долины, где зелень лесов сглаживает каменное тело земли. Дикая жизнь кишит: и в глубинах моря, и в полосе прибоя, и под покровом тайги.

      И мне хочется понять, чем занято внимание укрытых в этих краях людей, моих собратьев по разуму, в то время как я из прихоти своей напряженно всматриваюсь в иллюминатор.


      Через эти края стремлюсь я, чтобы в далекой охотской крепости, среди нелюдимых берегов, попасть на корабль. Он помчит меня на всех парусах - рассекая форштевнем стаи птиц, вспарывая морские косяки, отгоняя невиданно огромных чудо-юдо рыб -  голубыми просторами, мимо островерхих островов цвета темной охры с  пышными облаками, зацепившимися за вершины, - через чреватый гибельными ветрами море-океян - к далеким берегам свободной извечно - кажется, навсегда - земли. Там встретят меня разбойники, такие же как и я, и мы  не обнажим своего оружия, а будем говорить об одном на разных языках. И не будет меж нами непонимания, поскольку сам предмет разговоров и составляет основу нашей вольности. Пускай кому-то из нас не повезет, и добро его вскоре станет добычей сегодняшнего собеседника. Дело случая - знай себе, не зевай.

      Главное, что наши протухшие правители, ведущие свою вековечную интригу, не дотянутся до нас, и нам не надо то и дело приседать в ритуальных поклонах - ведь сподручнее же, зорко глядя вдаль,  пересекать в своем стремлении страны, моря и континенты, и устраивать там жизнь - по собственной воле, да предначертаниям провидения.

       С такими вот причудами взбирались мы с лошадью все выше и выше по извивам дороги, пока не пахнуло дымком и в просветах деревьев не проступили очертания темных приземистых срубов зимовья.
От вида нашего жилья моя лошадь еще больше поскучнела, справедливо полагая, что ее ждут накопившиеся за время командировки, обычные дела. В этой позиции наши - лошадиные и мои - мнения совпадали. Ибо и у меня моя  работа с железом – из смены в смену - особенно ночью, растворяла своей рутиной романтику таежной жизни. Хотя мне приятна была ровная работа дизеля, запах нагретого металла коллекторов, и привычная возня с колонной труб над устьем скважины - да, это так -  но не до такой же степени, чтобы обратить дни своих цветущих лет в жизнь из трех составных частей: отработал - поел - спи до следующей работы.
Из     http://proza.ru/2015/01/22/1655