Жизнь быстротечная

   В память о друзьях и подругах,
               
   Коллегах и единомышленниках,
               
   Кто не увидел день сегодняшний,
               
   Оставив неизгладимый след в моей душе.   

   В свой последний день рождения старинный мой друг Стас Лапин шел по одной устремленной к побережью улочке в исторической части Барселоны. «Зачем нужна дорога, если она не ведет к морю?», - рассуждал Стас, переиначивая фразу из фильма «Покаяние» - о пути к храму, снимая в этот момент на видео в смартфоне картины города под южным и ярким в сентябре солнцем, уголки каталонской столицы во всем великолепии бархатного сезона. Друг любил море. Неважно, каким оное являлось ему – изумрудного цвета, умиротворенным, когда на глубине просматриваются из лодки самое дно и его обитатели, или бурным, грозным, с оттенками темной стали, шеренгами волн разбивающемся о парапет набережной и вздымающем снопы брызг с многоэтажный дом вышиной. Это была его стихия. Человек со взрывным темпераментом, он жил страстями, и мог представляться в каком угодно образе – героя-любовника, отважного бойца, авантюриста, но только не в качестве ходока по ступеням карьерной лестницы, холеного и самодовольного.

Особенно Стас любил лошадей. Все повторял выражение, - «Рай на Земле у коня на спине». Лошади были в его жизни всем – хобби, работой, призванием. Браться же за то, что он не умел или к чему не лежала душа, мой друг избегал, тем более всякая неудача больно ранила его самолюбие. Играли мы за детскую команду на стадионе «Волга» в Заводском районе в городском финале «Кожаного мяча»: я в воротах, Стас – защитником. Всякий раз в споре за мяч он со своими ногами кавалериста оказывался не у дел, и с его фланга голы мне влетали один за другим. Последний, девятый гол забили ударом с центра поля: до того я расстроился, что не смог выловить футбольный снаряд, прыгавший по кочкам, словно «блинчик», пущенный по воде. «Что за тупое занятие!» - ворчал Станислав, когда возвращались домой в троллейбусе, - «Двадцать два дурака гоняются за одним мячиком!». «А уж твои кони…», - начал я запальчиво, но прикусил язык при огоньке ярости, мелькнувшем в узких восточных глазах. Закончи я фразу, задуманную как месть, и Стас, вероятно, дал бы мне увесистую затрещину. Святое не трогай! На футбол же он обращал внимание, только если на эмблеме клуба встречался лошадиный силуэт. «Ипсвич Таун»? Годится!

Вообще-то, Стас Лапин относился ко мне замечательно: в школьные годы никто не был мне близок как он. Мы учились в разных школах: я в восьмидесятой, он в пятьдесят четвертой на улице Тракторной, у подножья горы, где расположены саратовские фавелы, ставшие рассадником криминала еще во времена Хрущева и Брежнева. Понятно, что за публика окружала Стаса в его первой альма-матер, - «Виталя (главный хулиган в школе) вломит - поймаешь австралийских зайчиков». Говорят: в коробке с конфетами, ты сам конфета, а в мусоре… Но человеком морально облегченным Стас не мог оказаться по самой своей природе даже при том, что рос без отца. Его мама, женщина с южной внешностью, в молодости настоящая красавица, работала секретарем в Саратовском райкоме, рядом с 54-й школой, позже сошлась с отцом моего одноклассника Димы Куликова и, прикладываясь к бутылке в компании сожителя-алкоголика, рано увяла. Не знаю, приезжал ли Стас, скитавшийся от Венгрии до Узбекистана, на ее похороны, однако помню – он любил маму Лену, несмотря на ее странности и вспыльчивый характер. «Об меня вешалку сломали». - «И моя запросто может врезать ремнем», - признавался я. Так ведь обе украинки, эмоциональные! Думаю, нас с ним во многом сближала подобного рода этническая общность, а еще теснее связало двойное соседство. На Чернышевского жили в одном доме, и на Стрелке обретались в нескольких минутах ходьбы друг от друга. В зимние каникулы, находясь у бабушки с дедушкой, я часто заглядывал в гости в тот самый райкомовский дом. Под снегопад за окнами всегда долго беседовали: мы оба отличались изрядной словоохотливостью.

   Саратов не очень радостный и теплый город, лежащий ровно на полпути между Севером и Югом. У города тяжелая аура. Если, живя в Саратове, не создаешь себе особый, отличающийся от повседневной реальности, мир, то рискуешь впасть в тоску, деградировать, погибнуть. Так и не слушайте, пока вы молоды, советов в духе, - «Спустись с небес на землю». Стройте воздушные замки – хотя бы. Воображайте себя кем угодно вопреки всему тому, что упорно давит на вас, заставляя чувствовать себя жалкой песчинкой в этом жестоком мире…

Рука у Стаса Лапина была крепкая. Когда закипала в нем горячая степная кровь, мог свалить противника с ног отменно поставленным ударом кулачной свинчатки. Хотя, насколько знаю, специально не тренировал свои навыки боевых искусств. Уметь драться побуждала сама жизнь. Он рассказывал: в одной кубанской станице их, четверых саратовских пацанов, собрались было убить гарные хлопцы с мозгами, затуманенными вином и анашой – за то, что увели «кадровых» девчонок с дискотеки. На мотоциклах-трещотках, светя фарами, толпой прикатили ночью к жилищу, которое снимала наша братва, и давай, надрывая глотки, вызывать на харкающем казачьем наречии. Но разве этим испугаешь парней, выросших в районе завода Орджоникидзе в Саратове, где ходить в темное время было смертельно опасным делом, несмотря на «доблестную милицию»? Вышли они, выломали штакетник, всыпав по первое число, обратили незваных гостей в бегство… Будь способна общность тех, кого называют русскими, грубой силой утверждаться в союзных и автономных республиках, в каждом регионе, где строго делят народ на своих и чужих, а не прятать головы в песок, глядишь, не распался бы СССР так скоро, а носителей русского языка безоговорочно уважали бы, как уважают во всем мире англоговорящих. Стас понимал национальную и местническую психологию, что бы ни внушала советская пропаганда. И высказывался как великодержавный шовинист. Однако под настроение мог заявить: считает себя украинцем, греком или татарином – в зависимости от того, о каких собственных предках он вспоминал в конкретный момент, пребывая в уверенности, что одно другому не противоречит.
 
   Свою личность он выстраивал определенным образом, я убежден, не только в силу обстоятельств, когда от трудностей особо не спрячешься за чужую спину и, по сути, никто не подаст тебе руку помощи. Стас проецировал на себя образы литературных героев, кого мы обсуждали теми зимними вечерами на Стрелке, уходя от действительности, погружаясь в мир, полный фантазий. Читал он много, ощущая в витиеватости классиков, от которой быстро устает современная молодежь, сплошную пользу.

   Такое чувство: все, на что оглядываюсь сквозь ушедшие годы, случилось уже не со мной, а в прошлой, согласно учению о реинкарнации, жизни. Станет ли кто-нибудь из нас, разменявших шестой десяток, пребывающих на том отрезке пути, когда стремительно накатывают мысли о неизбежности твоего угасания и ухода, вдохновляться оптимистическими историями в книгах Джека Лондона и иже с ним? Затронет ли до самых душевных глубин авторская вера в человека тех, кто с возрастом и опытом превратился в скептика и циника? Усилится ли биение почти забывших романтику сердец с прочтением строк, - «Коль ты вступил на лед – скользи по нем. Коль славы захотел, то будь героем»? Все же - нет, мне холодно и одиноко среди моих сверстников, разучившихся мечтать о чудесах и удивляться по каждому поводу. Вновь и вновь мысленно возвращаюсь в светлое прошлое, отматывая собственную жизнь как кинопленку.

    Лето 1982 года. Поздним вечером покажут финал чемпионата мира по футболу, который посмотрим на крошечном экране автомобильного телевизора у меня на даче. Стас, конечно, от игры на «Сантьяго Бернабеу» в Мадриде будет скучать, бросая от нечего делать расистские высказывания, - «Ах, эти итальяшки! Как они смеют пачкать черными грязными ногами чистый белый мячик?!»… Плывем на понтонном звене - когда-то оно было элементом водозаборного узла, - перемещаясь по запруженному участку реки Елшанки, загребая длинной доской вместо весла. Наш культовый писатель – Джеймс Фенимор Купер, самые издаваемые его романы «Зверобой» и «Последний из могикан» нами зачитаны до дыр. Так, Солдатский пруд у железнодорожной станции Жасминная превращался в озеро Мерцающее зеркало, понтон с заржавленной кабинкой – в ковчег старого пирата Тома Хаттера, мы сами – в Зверобоя или Натти Бампо и в Гарри Марча по прозвищу Непоседа. Заросли камыша по берегам пруда вполне заменяли густой лес, под пологом которого за каждым движением бледнолицых на озере следили кровожадные индейцы из племени гуронов. Физически более крепкий Стасик играл роль Непоседы и, хотя еще не дотягивал до комплекции верзилы из романа Купера, приказы отдавал громко, властно. Если импровизированное весло выскальзывало из моих рук, наделял эпитетом, - «Слабак!», что при других обстоятельствах вызвало бы нешуточную обиду. Нехватка мышечной силы считалась для саратовского мальчишки худшим из всех возможных недостатков. Но в компании Лапина, уж так он умел все обернуть, друзья не ссорились бурно. По крайней мере, за собой такого не припомню.

Подростковый возраст не самый выигрышный: в этот период еще не принять серьезных самостоятельных решений, денег и свободы нет, поэтому ты вынужден мириться с тем, что резко оттолкнул бы от себя в зрелые годы. Чем же бывает он дорог человеку? Думаю - чувством неизведанности. Это начало всех начал, крутые ступени Лели и Оси в повести Льва Кассиля: писателя изобразили в скульптуре в парке города Энгельса совсем юным, сидящим на пеньке и покрывшим голову лопухом. Это песня-мольба о «прекрасном далеко» и неповторимое самоощущение. Тогда ты, не будучи обделенным судьбой, как-то по-особому здоров, девственно не тронут всякого рода разрушительными явлениями, которые рано или поздно касаются каждого, кто родился и живет в нашей стране. Тебе, как правило, еще неведомы угрызения совести, поскольку не успел отяготить свою карму грехами. Правда, иные грехи могут лишь возвысить, ибо нет ничего менее симпатичного, нежели унылая добродетель. Только не вызвали бы они эффект бумеранга, наносящего травму, после которой быстро не прийти в себя. И не ослабили бы энергетику твоего движения по орбите жизни.

- Человек похож на дробинку, вылетевшую из ружейного дула при выстреле, - делал умозаключение Стас. – Некоторые дробинки способны умчаться далеко, а другие падают почти у ног стрелка. Кому что дано.

*   *   *

   Поражала беспросветность, с которой смотрели на мир многие люди советской формации. В 25 лет молодой специалист получал от предприятия квартиру в панельной новостройке и там же примерно через полвека уже в ипостаси гражданина Российской Федерации настигал его естественный биологический исход. Одна жилплощадь, убогая дача на семью, почти одинаковый круг обязанностей на производстве и дома, строго фиксированный размер зарплаты. Один отпуск за год – хорошо, если с поездкой по линии профсоюза на курорт где-нибудь в Краснодарском крае, откуда, впрочем, надо было в срок возвращаться на свое рабочее место в средней полосе. Бег по кругу. Жизнь, содержание которой умещается в сто слов по Игорю Аглицкому, написавшему на эту тему стихотворение шутливое по форме, но в сущности полное тоски. Такая участь, по идее, судилась и нам со Стасом, воспитанным в СССР. Однако мой друг избежал этой мертвой петли, став «дробинкой», улетевшей за дали дальние – не то, что его сводный брат Куликов, с окончания школы и по сей день работающий токарем в шараге. А Стас видел не только разные моря. Ему открывался Атлантический океан – со смотровой площадки на мысе Рока, западной точки Евразийского континента, где и при безветрии обрушиваются на скалистый берег волны-гиганты, манящие серферов со всего света. Туда, в Португалию, он приезжал, став москвичом, командированный от клуба «Бухта радости» в национальную школу искусства верховой езды. Грациозные, благородной крови лошади с заплетенными в косички гривами, а не полупьяные заводские работяги, окружали его.

Просматривая каталог статей в научной библиотеке Саратова через много лет после того, как Стас безвозвратно покинул наш родной город, я наткнулся в списке на публикацию, автор которой Станислав Викторович Лапин. Изданная в каком-то журнале, она посвящена конному спорту. Вне сомнений ее написал тот, вместе с кем сочиняли мы детские романы о приключениях, заполняя неровным почерком целые общие тетради на 96 листов. «Джунгли Куосы» - назывался школьный литературный опыт друга. Куоса – воительница-амазонка, предводитель индейского племени из придуманной страны Марселькиты. Проба пера сохранилась. «Командир эскадрона присмотрелся: в траве блеснул чешуей огромный удав. Воин решил зарубить змею, но не тут-то было – за ней ползло еще десятка три черных анаконд, чьи туловища диаметром с бочку». Да уж, фантазия била ключом! Разве что рассказ «Съеденный китаец» из книжки «Мифы и предания папуасов» развеселит больше. А еще - задолго до появления блокбастера «Парк юрского периода» мы обращались в своих наивных опусах к доисторическим ящерам. Рисовали иллюстрации. Стасик же мастерски лепил из пластилина динозавров, птеродактилей, кистеперую рыбу латимерию, детализируя все отличительные особенности ископаемых чудовищ – вплоть до шипов на спине и плавников, и, чтобы статуэтки затвердели, помещал их в морозилку холодильника.

Этот разносторонний человек просто не умел жить обыденно. Больше всего удивлял меня талант экстраверта, уже на раннем этапе взросления проявленный Стасом в общении с девушками. Былые увлечения как-то резко отступили перед новым захлестнувшим чувством, которое называется – интерес к противоположному полу. Фенимора Купера и Майн Рида сменили на наших книжных полках Мопассан и Бодлер, последнего стали издавать в Советском Союзе с началом «перестройки». Но теория теорией, а любое дело однозначно требует практики. Мораль при еще живом марксизме-ленинизме порицала свободный секс, однако в действительности старшие школьники и тогда «отжигали» так, что у ревнителей нравственности нижняя челюсть в шоке отваливалась до пояса. На лестнице в моей 80-й школе с преподаванием французского языка попадались использованные презервативы. Строгость завуча Инны Викторовны не спасала положения. Одноклассник Виталий Скородумов, поэт, актер и режиссер в Москве, сочинивший «по-китайски», - «Сон Чжоу: клитор-мотылек на пламень языка стремится…» и много других «эзотерических» строчек, не церемонился с молодыми училками, кто вел у нас занятия, дабы набраться опыта педагога. Физически мощный парень с носом Казановы, в свое время вместе с родителями вернувшийся в Саратов из Марокко, мог одной силой своего обаяния раздеть догола любую из них в укромном месте. Ой, что было дальше!..

Я не знал, что Света Баранова, с кем, увы, не довелось мне сидеть за одной партой, столь красива! Так-то типичная саратовская девчонка – изящная, стройная. Правда, лицо простоватое, ну пусть. Она мне нравилась, хотя без фанатизма. Но когда Светлана явилась после девятого класса летом в учреждение, где юношей учили малярить-штукатурить, а девушек, например, шить, с прицелом на то, что мы пополним ряды рабочего класса, и пришла не в форме, а в красном платье, открывавшем одно плечо и ноги выше колен, я чуть не сошел с ума. Ее ногам позавидовала бы иная фотомодель, балерина, гимнастка. Недолго думая, зачерпнул мастерком раствор, ляпнул девушке на туфельки, когда та проходила мимо меня, видимо, не собираясь удостоить вниманием. Расчет оправдался: Света подогнула колени, присела рядом со мной, изображавшим заделку выбоины в полу, и, не рассердившись, начала наманикюренными пальчиками удалять следы моей диверсии. В упор я рассматривал атласную кожу, облегающую суставы и мышцы нижних конечностей, радовался упругой их игре, ощущал аромат духов, по всей вероятности, нанесенных и под интимное белье, и от возбуждения хотелось улететь в Вальхаллу, в космос, в преисподнюю. А Света Баранова все же не наделала глупостей – выучилась на микробиолога, уехала жить в Любляну, где вполне счастлива.

   Стас Лапин вряд ли прибегал к разновидностям вышеописанного подлого приема, если вожделел девушку. А желал не меньше, чем по шесть раз в день и столько же за ночь, ибо азиаты такие. Он был абсолютно уверен в себе, в своей привлекательности, сексуальной составляющей, и не понимал обломов на любовном фронте у других. Почему коллекционер спортивных программок, вечный студент из хрущевки на Политехнической, возвращается с охоты на женщин несолоно хлебавши, и, переломав с досады стулья в квартире, может удовлетворить амбиции ловеласа только одним способом – вставив жезл в зазор между стеной и кроватью, совершая им движения, подстегиваемые лишь эротической фантазией? Сей неудачник носит очки – это минус, сутул – еще минус, смущенно откашливается, прежде чем заговорить с дамой – вообще косяк. Но бродить месяц, два, полгода, и никого, и ничего?! Странно! Здесь же Саратов: наши девки, разумеется, злые стервы, однако хотят не меньше любого парня, они жутко темпераментные, их груди и лобки горячи - впору жарить яичницу. Так пользуйся!

    Станислав шел по проспекту Кирова, ныне – Столыпина, с гордо поднятой головой, и, по пути от консерватории до Крытого рынка успевал стрельнуть телефон или адрес, пожалуй, у десятка девчонок. В институте быстро ему наскучило изучать математическую статистику и бухгалтерию, он погрузился в свою сферу – устроился на ипподром, и еще больше похорошел. Темно-каштановой волнистой шевелюрой, ниспадавшей на плечи, черной бородой, Стас напоминал литературного героя грека Зорбу, Марадону или Паваротти в начале карьеры. Яркий и нестандартный, отцом он стал уже в 19, его первенца нарекли диковинным именем Ратислав, и в статусе главы семейства считал себя вправе давать советы как мужик, искушенный во всем, что касается женщин, любви и секса.

- Начитался про французов, решил закосить под Жоржа Дюруа, верно? – поддевал меня. – Пойми, этот типаж хорош для Парижа, но не для Саратова. В нашем городе ценят брутальных чуваков, а не салонных ухажеров с повадками альфонса. Ты еще жидковат, так накачай мускулы и чтобы морда кирпичом была. Женщины предпочитают чувствовать над собой власть, этого и добивайся. Сильная направляющая рука, крепкий член и толстый кошелек – вот и все, что им от тебя нужно.

- Стас, тебе кто нравится больше – блондинки или брюнетки? Извини за тупой вопрос.

- Мне всякие нравятся. И чернокожие, и монголоиды. Бангладеш, Бирму и Непал тоже не обойду стороной. Люблю абсолютно всех женщин!

   На счет первой жены – гражданской или законной, не помню точно, мой друг говорил примерно следующее, - «Сам гулять буду, а ей не позволю. Таков священный обычай». Это произносилось на полном серьезе, и оставалось сожалеть о том, что подобный стиль поведения в дамском обществе мне совершенно не подходил.

   Тяга к восточному, желание исчислять собственную родословную от тех, кто пришел с ханом Батыем и от насельников Золотой Орды (да что вы, Солженицын, ко всем подряд пристаете с теорией исхода из Киева - матери городов русских?), сыграли со мной злую шутку. Я переоценил объект первой любви, накрывшей меня в 17. Девушка потрясающей красоты - с соболиными бровями, миндалевидными глазами, шатенка Дина, задрав изысканный, с горбинкой, нос, ушла от меня, даже не выслушав слова признания в нежных чувствах. «Понятно», - сказал сам себе. – «Она фея, ее пара бог Адонис, а ты стереотипный». Взглянул на себя в зеркало еще раз и успокоился. Я продолжал смотреть на Дину снизу вверх, пока не выяснилось: ее избранником стал не сверхчеловек, а один отморозок – мерзкий лицом и телом. Чем же он привлек? Наверное, харизмой повелителя. Других достоинств у него не оказалось, если все обстоит так, как впоследствии поведала мне сама преждевременно постаревшая жертва ошибки молодости. Жила с ним, невзирая на побои и на то, что кололся наркотой, пятная кровью ванну и умывальник. Терпела постоянные загулы и только плакала, подолгу оставаясь в закрытой квартире вместе с двумя дочками. Неизвестно сколько продолжалась бы эта история, не отправься ее супруг топтать зону за распространение наркотиков. И характерно: откинувшись из мест заключения, тот самый тип, несмотря на почти развалившуюся от неправильного образа жизни печень, быстро найдя себе другую пару, обзавелся с ней ребенком. Какими вы, женщины, бываете идиотками!

   Второй избранник у Дины вышел того же пошиба. На фотографиях – совсем беспородный мужичонка, тощий, дурковатый. «Милый Андрюша». Сидит на корточках, наморщив лоб, с угорякой во рту, сосредоточенно что-то пилит. И он идеал для той, под чьим окном когда-то я стоял ночами? Дрянь! Баба-примитив!

- Ты, наверное, думал, любишь ее по-настоящему? – посмеивался Стас, в беседе отдавая должное теме неразделенных чувств. – Нет, любимым можно назвать лишь того человека, которого хорошо узнал, долго вместе с ним прожив. И - если он не предавал тебя. А так – глядеть на школьной перемене и переброситься несколькими словами? Несерьезно, Саш!
             
Еще говорят – если человек действительно запал в душу, то, будь добр, воспринимай его таким, каков он есть – без прикрас. Научись прощать его, помня лишь хорошее, связавшее тебя с ним. Наверное, тут советчик прав. Но в этом случае желательно сделаться святым. А мы со Стасом точно не святые…

И все-таки... Рекомендации, каких женщин следует избегать, считаю бессмысленными. Ничего зазорного не вижу в том, чтобы держаться руками и зубами за неоднозначную спутницу жизни, даже за бывшую проститутку, но это лишь при условии хоть малейшей искры взаимной симпатии. Если вас отвергают так, что не остается сомнений, значит – бегите прочь, не оборачиваясь и не прощая, иначе возненавидите самого себя. Однако чрезмерная разборчивость тоже не доводит до добра – лучшие ваши годы могут пройти в одиночестве, и, оглядываясь назад, обнаружите пустоту, вакуум, скуку, что, пожалуй, страшнее всего.

*   *   *

   Сексуальное поведение, число связей, не коррелируются с интеллектом и ценностью человека в качестве социального индивида – глубоко в этом убежден. Был у меня в юности тоже сильно повлиявший на мое мировоззрение приятель Михаил. Круглый отличник в школе и в университете, на занятиях глотавший пуды книг по матанализу – предмету, о который ломало мозг не одно поколение студентов. Сам из еврейской семьи, где поклонялись литературе, музыке, живописи, иностранным языкам. В общем, с культурной прошивкой у Михаила все в порядке. Сошелся раз с такой же интеллектуалкой. Немка Элеонора оказалась девственницей. Полночи пытался ее вскрыть. Миша, собственно, ни от кого не утаивал интимных проблем, сетуя – маленький член, плохо стоит. Интеллигенты, да еще с таковым изъяном, выглядят априори нравственными, точнее - закомплексованными. С Мишей обстояло совсем иначе. Всегда улыбчивый, остроумный, он удивительно легко заводил связи и, подобно герою книги «Весь мир в кармане» Эду Блэку в отношениях с женщинами придерживаясь теории быстрых действий, тащил в постель если не на первый день знакомства, то на второй. Спаривался и в сквере на лавочке и в полости бетонной трубы, валявшейся на стройке. Говорил – пока красиво ухаживаешь, мнешься с цветами в руке, твою девицу уведут. Однажды привел в свой дом экземпляр, кого подцепил в криминальной Заплатиновке. Увидев гостью, мамаша всплеснула руками, - «На ней же клейма негде ставить!». По-еврейски преданный сын, Михаил, однако не позволил здесь нарушить личные границы – пригласил нечаянную подругу в комнату и хладнокровно извлек заранее припасенный презерватив. Ну что сказать? Правильно поступал студент!

   Кто-то решит – автор свихнулся. Или, во всяком случае, опалив крылья в огне любовных иллюзий, ничуть не осуждает ни мужчин, ни женщин, кто, припадая к роднику жизни, так лихорадочно утоляет ее жажду. Ай, правда. Все ходим под Богом, подвержены болезням, сглазу, другим невзгодам. Не зарекаемся от сумы да от тюрьмы. И за фатальной чертой не останется от большинства живущих никакой доброй славы. Чем тогда рискуем? Собственным здоровьем, благополучием семьи, материальным достатком? Знать бы наверняка!..

   Что повидал бы на своем веку Стас Лапин, останься он в Саратове с женой и сыном? Той любви к матери его первого ребенка, которая прочно привязывает к домашнему очагу, думается, у Станислава не было. А, может, вовсе не возникло устойчивой взаимности – не без последствий переспали и разбежались в разные стороны. Притом, тогда наступили тяжелые времена. 90-е годы. Развал всего и вся. Попробуй, обеспечь себя и родных, сиднем сидя там, где не обломится ни нормальной зарплаты, ни наследства. Стас уехал колесить по белу свету в поисках смысла жизни. Приходили разноречивые сведения о нем. Провел зиму в Сочи-Туапсе, трудился садовником под Будапештом. Потом вдруг взбрело в голову податься в Среднюю Азию за лошадьми редкой породы, чтобы доставить их на саратовский ипподром, купленный делягами: раскручивая ставки на тотализаторе, те обещали щедро заплатить за скаковых животных. В результате узбеки захватили его в рабство: держали в плену, откуда бежал и, возвращаясь на родину почти без денег в кармане, пересаживался в пути с одного грузового поезда на другой…

   Сильно ошибается тот, кто полагает: лошади - несерьезный предмет, и особо не надо ума и фантазии, чтобы заниматься ими. Всаднику и лошади подобает быть единым целым, гармоничной парой: мир общения со священным животным, этим магическим тотемом, и способ для знакомств, возвышающих человека в его собственных глазах. Стаса позвали управлять конюшней в Ставропольском крае. Так он вытянул счастливый лотерейный билет. Я вполне изучил Ставрополье, бывая там с командой «Динамо» (Махачкала). Эта земля наполнена романтикой. Степи у Светлограда, Буденновска, Арзгира напоминают техасскую прерию. Генри Пойндекстер, его сестра Луиза, охотник и следопыт Зеб Стумп, отставной капитан Кассий Колхаун здесь чувствовали бы себя в родной стихии. Заставкой на своей странице в Фейсбук Станислав сделал фотографию, где сам на коне, пригнулся к шее вороного, у подножья испепеленного жарким солнцем холма идущего галопом в окружении стаи борзых собак. Походы в седле он совершал вместе дочерью бизнесмена, владельца конюшни. Кристина, попутчица в турах верхом на пятьдесят, даже - сто километров, до знакомства со Стасом пребывала в уверенности, что ничего нового не откроет для себя относительно питомцев из отцовской конюшни, их повадок. Лапин, однако, показал и рассказал – они бесконечно удивительные создания, дарящие счастье. Учил взаимодействию с ними, чтобы улучшить навыки верховой езды: лошадь при ее красоте часто своенравна, коварна, и, главное, чувствует настрой седока, словно дама, кто, видя кавалера насквозь, готова наказать его за проявленную слабость. Мог прочесть слушателям лекцию с экскурсами в историю пород.
               
   В усадьбе предпринимателя Баранова встречались агрессивные «кабардинцы» и «карачаевцы»: те норовили в походе сорваться с тормозов, укусить спешившегося всадника или же затеять ссору со смирной лошадкой, взятой в дублеры. При угрозе со стороны животного Стас не миндальничал – грубо осаживая, становясь грозным дрессировщиком, срывающимся в брани на звериный рык, и метод отлично срабатывал. Но чувствуя грань, за которую нельзя переходить, чтобы не нанести психике лошади урон, не сделать опасной следующую поездку, он, погасив эту обоюдную вспышку ярости, подбадривал ласковым словом и кусочком сахара – любимым лакомством скакуна. Под опекой Стаса все лошади в конюшне научились менять аллюр по команде голосом. Теперь, выезжая в поля одна, Кристина ловит себя на мысли – все ли выполняет, как советовал саратовский дока. От излучаемой им энергии небольшая, на четырнадцать голов, конюшня стала радостным местом. Совершив прогулку верхом, вечерами сидя в беседке, слушая звуки, доносившиеся из загона, они, крепко сдружившись, болтали обо всем на свете. Восточный теплый человек с искрами веселости в глазах, заразительным смехом, завоевал симпатии выпускницы МГИМО, что сделать, само собой, очень непросто. Тут хорошо не подействуют избитые анекдоты, поверхностные оценки. В такой компании надо быть эрудитом и психологом, а иначе быстро забракуют. Встретивший Кристину Стас, несомненно, изменил первоначальные представления о женском поле, которые когда-то заливал мне в уши. Связь они не потеряли и после того, как Станислав перебрался в Москву совсем. Если бы каждый раз так везло с женщиной…

*   *   *

   Повествование подвигается к печальной развязке, изрек бы классик. Перехожу к заключительной части рассказа, точно не зная обстоятельств, вызвавших безвременную кончину друга. Но эта неосведомленность, пожалуй, к лучшему. И обвинять во всем случившемся, наверное, некого.

   Этап жизни, когда приближается «полтинник» либо твои годы уже спрессовались в цифру с двумя пятерками, может быть очень плодотворным, и, в то же время, опасным, тем более для мужчины. Не перешедших сей возрастной рубеж немало. «Покинул мир во цвете лет», - говорят о таких. Бывает: не рассчитав запас пороха в пороховницах, решил себе что-то доказать, надорвался, умер. Или подстрелит в зените славы судьба-злодейка, поймешь ты – прежнюю высоту не набрать, ибо не хватит отпущенного тебе времени, безвольно сложишь подбитые крылышки и – бряк оземь. Сценариев тут достаточно, а исход чаще всего один. Вернее – один другого не лучше.

   Мы с Лапиным не обсуждали тему смерти. Пока поддерживали отношения лично, а не через Интернет, были молоды и на взводе от избытка гормонов в крови, а потому мрачные предметы разговора казались противоестественными. Хотя, нет: однажды эта тема всплыла у нас в беседе. Стас рассказывал о похоронах того, кто приходился дедом Димке Куликову, и как выглядел покойный, когда его обмывали. Не стану повторять его слов, лишь замечу – этот вид наряду с жалостью к почившему родственнику не мог не вызывать отвращения даже у самых близких людей. Подумалось: в свой смертный час лучше пропасть без вести, упав мордой в болото в лесу, чтобы труп сожрали звери и расклевали птицы, но не валяться овосковевшим на металлическом столе морга – с биркой на большом пальце ноги, с небрежно брошенной на лицо скомканной простыней, будто для поругания сверкая открытыми частями тела. Когда деда везли на кладбище, кто-то посоветовал прикоснуться к носку обуви мертвеца в гробу, чтобы перестать бояться. Стас так и сделал…

   Прятались мы от этого или нет, но с изрядным постоянством образ старухи с косой врывался в наше бытие, отравляя и самые светлые мгновения то отдаленным, то близким звучанием оркестров, игравших траурную мелодию. При развитом социализме люди в России тоже часто умирали, услуги же проводов в последний путь под медные трубы и ударные музыкальные инструменты стоили недорого, и этим пользовались почти всегда – ушел ли в мир иной генерал, персональный пенсионер из штатских или беспартийный, получавший 80 рублей зарплаты. Неотступный кошмар!

Снова мыслей дурных осадок,
Словно душу наполнил яд,
В моих детских семидесятых,
Гробовые процессии в ряд.

Как на сером и страшном снимке,
Обнажив зевы мертвых окон,
Виден город в печальной дымке,
Исступленный от похорон.

… Был самый конец марта. Снег почти стаял под лучами солнца, набиравшего силу день ото дня, и с горы в районе Стрелки потоком сбегала вода, по которой детвора пускала кораблики: быстрое течение несло их до проезжей части на проспекте 50-летия Октября. В воздухе ощущался волнительный аромат, свидетельствующий о том, что весна, пора любви, захватила власть над природой. Еще немного, и – набухнут на деревьях почки, а затем все вокруг зацветет. Я, второклассник, вышел из дома, предвкушая положительные эмоции, как вдруг внутри екнуло. За стеной из красного кирпича, отделявшей наш двор от соседнего, колыхалась толпа. Повод, чтобы ей собраться, в эпоху безраздельной партократии мог быть один. Я понял – какой. Однако приблизился, чтобы посмотреть лучше. Из подъезда, у которого толпился народ, вынесли крышку, всю в искусственных цветах. Минута-другая, и на ступенях у входа на лестничную клетку показалось последнее обиталище – поднятый на плечи красный челн со скошенными углами. Доля секунды, но запомнилось навсегда – над расширенной частью открытого гроба развевался, подхваченный внезапным порывом ветра, клок волос мертвой женщины. Лица не видел, только - длинную рыжую прядь, не оставлявшую сомнений в том, к какому полу принадлежал человек, скорее всего еще далеко не пожилой. Что там произошло? Свела в могилу тяжелая болезнь, угодила под машину на перекрестке? Или же, вполне вероятно, работница завода Орджоникидзе, возвращаясь со смены ночью, подвергшись разбойному нападению, была ограблена и убита. В семидесятые годы Саратов полнился слухами о жестоких преступлениях. Вся разница с нынешними временами: средства массовой информации вещают об этом открыто, а при Брежневе единственная в городе «большая» газета «Коммунист» в лучшем случае публиковала сообщение о дате и месте выноса тела, ничего не поясняя…

   Бригада с гробом потопталась под козырьком у подъезда, и тут, разрывая душу в клочья, грянул оркестр, поначалу мной не замеченный. Когда раздался его первый аккорд, это произвело такой ошеломляющий эффект, что перед моими глазами опустился серый фильтр. Земля ушла из-под ног, бешено заколотилось сердце, во рту возник привкус крови. Бросился бежать, очертя голову. Позади - плакала, голосила, стонала, вибрировала жуткая мелодия, процессия начала спускаться по улице Украинской, выставив перед собой громадные венки с черными лентами. Опомнился около полотна железной дороги – путь преградил поезд. Но отзвуки ужасной музыки меня преследовали, по меньшей мере, всю ближайшую ночь.

   Преодолеть иррациональный страх перед ликом смерти нелегко даже философам, назубок знающим изречения Екклесиаста, - «Время рождаться, и время умирать, время разбрасывать камни, и время собирать камни, время обнимать, и время уклоняться от объятий». Поражает внезапность, с которой перед идущим по дороге с вехами прожитого, опускается шлагбаум с начертанной роковой датой: все – дальше нет движения. Неважно, в каком возрасте был тот, кто окончил свой земной путь, болел он, терзаемый бедностью, или стал жертвой несчастного случая, постигшего на пике здоровья и личного успеха, - факт его ухода воспринимается как трагическая неожиданность, причем, если и через полтора десятка лет узнаешь об этом свершившемся конце…

*   *   *

   Из цепочки, что связывает близких людей, у меня со Стасом Лапиным пропало множество звеньев. Фактически наши пути разошлись (ведь на расстоянии нельзя полноценно общаться) на середине его жизни: с последней встречи, произошедшей на Чернышевского в Саратове, и до того, как добавились в друзья на Фейсбук, минуло, дай Бог памяти… Впрочем, разузнав номер, он позвонил, чтобы предложить работу в подмосковной «Бухте радости», где сам был на ведущих ролях. Должность организатора парусной регаты – заманчивый вариант, широкий жест. Ни до, ни после не поступало таких приглашений от школьно-институтских товарищей, закрепившихся в Москве. Больше никто из них, обращаясь ко мне, не заикался в духе, - «Тебе это близко, ты же знаешь специфику спортклуба». Спасибо, Стас! Будь я свободен от обязательств, подпоясался бы ремнем, нацепил бы, образно говоря, кобуру с пистолетом, как в случае с отъездом в Махачкалу. Ладно, пролистнули.

- Правда, - согласился Лапин. – Яхты – для молодежи, это стартовая ступень, чтобы дальше строить карьеру в столице. А по твоему баритону чувствуется – мужчине далеко за сорок, но я-то привык к юношескому тенорку Саши. Эх, время, время! Однокурсники все вышли в люди, у Бориса Зямовича Дворкина работали, а я вот, раздолбай, не выучился. Ну, пока. Будешь в Москве – звони.

   После этого разговора я несколько раз приезжал в Москву, но так и не набрал номер друга, откладывая встречу с ним до лучших времен, скорее всего, подчиняясь соображению – не надо беспокоить по пустякам. И не посидели рядом в шезлонгах на берегу Клязьминского водохранилища, любуясь с пристани водным пространством с треугольными парусами яхт, обрамляющим лесом. В конце концов, я знал – Стас не ограничится ностальгией детских лет или обсуждением ведической пирамиды. Он принялся бы расспрашивать о личном, о семье, а подробно вдаваться в эту тему совершенно не хотелось. Наверное, завидовал Станиславу, чья жизнь, несмотря на комплексы по поводу незаконченного образования, мне представлялась настоящей феерией.

   Тогда же я узнал: кроме старшего сына, о ком сказано ранее, у Стаса еще один сын – Всеволод, сызмальства проявивший задатки в бизнесе, и дочь Дана, в которой он души не чает. Дочерняя любовь обычно - нежная, трепетная. На фотоснимках они стоят на улице в обнимку, на ферме в Тунисе разглядывают, держа в руках, крокодильчика со связанными челюстями. Дана – копия своего папы: чернявая, насмешливая, ей подошел бы образ принцессы Жасмин, невесты Аладдина. Учится в престижном вузе. Что еще надо для счастья отцу, тем более, если деньги сами липнут к его рукам? Станислав не стеснен в средствах, он заявляет в Фейсбук, - «У каждого кризиса три выхода – Шереметьево, Домодедово, Внуково!». «И, минимум, три цели побега – Хитроу, Шарль-де-Голль, Барахас», - дополняю, назвав аэропорты европейских столиц. «А еще Эсейса в Буэнос-Айресе. Аргентина – конная страна: пампасы и гаучо. Мечтаю побывать там», - подхватывает Лапин. Я и не сомневался: когда-нибудь друг доберется аж на чилийскую границу, к Сан-Карлос-де-Барилоче, где лыжники катаются с крутых гор, и запечатлеет себя у величественных Анд.

   Пересматриваю фото на его фейсбучной странице. Вот он в амплуа массовика-затейника. Зимняя забава: повязанная русским платком блондинка, завсегдатай «Бухты радости», размахнулась, чтобы закинуть мяч в корзину, под ее распахнутым пальто обозначились формы четвертого размера, губы же Стаса округлились явно при восклицании, - «Хо!». Далее коллективный портрет рядом со Спасской башней Кремля. А вот удивительный стендап-фон: позолоченные стены, бархатные гардины, антураж на торжественном приеме в правительстве Москвы, не меньше. Станислав и здесь остается самим собой – в цветной рубашке, льняных брюках, с тесьмой в бороде. «Как там очутился?!» - «Не объясню, Саш. Лошадиный Бог помогает…»

   И все было бы великолепно, не таись по законам жанра элемент опасности во всяком благополучии.

   К снимку, где герой с гантелями, пояснение, - «Милый пупс в пижаме делает зарядку». Надо думать, оное принадлежит новой жене Юлии. Эта москвичка, пожалуй, казачьих кровей. Тоже большая любительница и знаток лошадей. Судя по иллюстрациям в аккаунте, ее и Стасика взгляды на мир полностью совпадали, им нравились идентичные шутки, у них схожие вкусы были почти во всем. По первому впечатлению - родственные души, две половинки единого целого. Кого же не обрадует встретить такую подругу дней своих? Но подобные пересечения не всегда к добру.

   Есть те, кто насквозь прочерчивает жизнь другого человека с момента их знакомства, как разрезает небо комета, уходя за линию горизонта. Близнецовое пламя – странные внезапные пришельцы, вызывающие вспышку любви на грани аффекта. Всматриваешься, и чудится - в зацепивших чертах проступают контуры собственного лица, пусть внешне между вами на первый взгляд мало общего. А стоит ваши изображения наложить одно на другое с помощью компьютера, выяснится ошеломляющее сходство! Как у англичанина Джона Леннона и японки Йоко Оно, людей разных рас. Хотя такая связь часто не лишена взаимности, вопреки простоте и легкости, с которыми развиваются отношения на начальном этапе, ощущаешь губительное их свойство. Выпады вражды и агрессии, естественные и неизбежные со временем, подвигают к выводу – этот человек тебе не пара и ваш масштаб вообще разный. Однако не удается преодолеть эмоциональную зависимость, вырваться из заколдованного круга прощаний и встреч сызнова, словно высшие силы задались целью сталкивать вас на всех углах. Избранница не покидает тебя внутренне хоть бы, стиснув зубы, страшным усилием воли оторвешь этот нарост, поклявшись, - «Никогда больше!». Год, второй, десяток лет пройдет, а любимая все равно возвратится – пусть только в снах, мыслях, грезах. И потянет туда, где вы были вместе, где она жила, опять захочешь расспросить о ней, горько сожалея о разлуке.

   Станиславу и Юлии не требовалось сканера, чтобы определить внешнюю их схожесть. Та лежала на поверхности - взгляни мельком и поймешь. Юля казалась даже не женой, а сестрой Стаса. Вот выражение глаз действительно было разным: хищный и колющий взгляд женщины отнюдь не напоминает то озорное и лучистое, что светилось в глазах моего друга, когда он находился в обычном для себя настрое радушия и миролюбия. Нет дыма без огня: о Юле ходили нехорошие слухи. Ее обвиняли в живодерстве – задушила в петле пробравшегося в конюшню кота и затем, потирая руки, вещала о мучениях зверюшки и ее физиологических реакциях. Не представляю себе такого же поступка Стаса, если все рассказанное – правда. Однако любимой женщине на самом деле еще не то прощаешь. Готовность не зацикливаться на чем-то плохом объяснима, когда сердце наполнено светлым чувством. Избегаешь словом или поступком разорвать протянутую между вами нить. И становишься в описанном состоянии настолько уязвимым, что может свалить наземь любой намек на принципиальный спад в ваших отношениях.

   Вдобавок, Стасу и Юле, его моложе на 12 лет, достались не интрижка, банальные шуры-муры, все же редко когда заканчивающиеся летальным исходом при всем разгуле эмоций. Они владели недвижимостью на двоих, купив дом на черноморском побережье Болгарии. В Варне Лапин любил бывать ранней осенью, чтобы отметить день рождения, дотоле проводимый им не за праздничным столом, а в седле, и, радуясь комфорту в субтропиках, он обозревал свою зарубежную виллу, окна которой увивал виноград с медового цвета крупными плодами. В последний же свой сентябрь уехал за границу один, без жены, и совсем по другому маршруту. Видимо, произошла между ними серьезная размолвка, о чем догадаться следовало бы по внезапным грустным мотивам, возникшим в его постах на Фейсбук, обычно шаловливым и с нотками простительной для мужика пошлости.

   Шутить на тему смерти нельзя – рискуешь навлечь беду. Но Стас это сделал, разместив в сети видеозапись негритянских похорон с пометкой, - «Чтобы и у меня на погребении было так весело!». В Гане и других странах экваториальной Африки - традиция провожать в последний путь с задорными песнями, приплясывая с гробом на плечах,а домовина в виде мобильного телефона, крокодила и даже кроссовка. В  краях, где круглый год жаркое солнце, чаще всего смерть не ассоциируется со словом "трагедия", скорее ее ощущают избавлением от проблем, да и в третьем мире в целом не живут до преклонных лет. «Кто-то умер – ну что ж, все в порядке». Однако почему жизнелюбивый Лапин, никогда не слушавший «Реквием» и вообще траурную музыку, обронил то высказывание?

- Он очень тяжело переживал расставание с Юлей и недопонимание на работе, где затеяли игру престолов, - позже сообщит Кристина Баранова, товарищ Стаса в Ставрополье. – И хотя физически оставался вроде бы бодрым, организм давал понять – силы уже не те. Дети заставили обратиться к врачу по поводу сердца буквально за сутки до того как…

   На своей последней фотографии Стас в уютной обстановке ресторана «Пироговский дворик», куда он по обыкновению заходил перекусить после работы. В колбе часов, отмеряющих его дни на земле, сверху остается всего несколько песчинок. Но кому дано об этом знать, если перед прыжком в бездну вечности человек находится не в больничной палате, опутанный трубками с физраствором, и не в тюремной камере Клайда Гриффитса? В ресторане зал с камином мягко освещен, за окном занимается февральский вечер. Впереди весна, всегда связанная с надеждами на лучшее. Стас в тот период был весь на нервах, однако здесь внешне доволен и расслаблен. Что умиротворило его душу? Может быть, кокаин? Теперь уже не важно.

   Порой думается: уход в 48 избавил Станислава Лапина от последствий, мужчине, всеми воспринимаемом как несокрушимый духом воин, более страшным, чем смерть. Для такого попасть еще нестарым под взмах косы костлявой ведьмы в черном одеянии - не самая жуткая перспектива. Гораздо хуже ощутить себя ослабевшим под ношей забот, изнемогшим в борьбе, а посему лишним. Один идиот придумал, - «После пятидесяти лет жизнь только начинается». Чушь! В действительности, миновавшие этот возрастной рубеж, за редким исключением не нужны ни обществу, ни природе, а в России – так точно. Приходилось наблюдать за тренировкой боксеров на ринге. Парни ожесточенно, как при больших ставках, лупили друг друга: от сотрясения мозга, если оплошаешь, шлем не убережет. На пол летели обломки зубов, прикрытых капой, канаты вокруг помоста облепило кровавой слизью из разбитых носов. «И вечный бой…» Коль постарел, утратил скорость реакции, не успел закрыться или просто выдохся – получай нокаут! И вынесут бедолагу пятками вперед без вздоха сожаления. Закон джунглей!

   А романтикам скажу – пока играет молодая сила, есть шанс вернуться к близнецовому пламени, к женщине-комете, начать с ней все заново и не разочароваться. В зрелые годы такое почти немыслимо. Сделав эту попытку, с большой долей вероятности ощутите пятно в своей душе, увидев, как изменилась возлюбленная, и что от восхитительной пассии не осталось и следа. Тогда ждет внутренний конфликт: обращенные к ней заветные слова застрянут в горле. Одно обстоятельство наверняка примирит с самим собой – если волей судьбы переживете человека, поселившегося в вашем сердце.

   Прохаживался я около автодорожного моста через Волгу, который – один из самых узнаваемых символов Саратова. Вдруг нахлынуло: на этом самом месте произошла между нами ссора, после чего обычно следует заканчивать всякое знакомство. В «убегающем августе» 1989-го погода была такой же тихой и теплой. Все, что вокруг, на расстоянии видимости при взгляде на великую реку не изменилось. Между тем, пролетели ровно тридцать лет. И оглянуться не успел! А тогда? Внешне невозмутимо принял вылитый ушат обвинений, зная – теперь меня ждет бессонная ночь. Не останешься спокойным, получив нагоняй от девушки, наделенной талантом пленить и с той же непринужденностью разбивать сердца. Проводил до жилища среди одноэтажек на улице Гоголя, перемахнув через забор, изнутри открыл калитку, чтобы зашла, и, утешаясь собственным благородством, при расставании подал руку. Попросил на память рисунок – со школьной учительницей в поселке Динамовский Новобурасского района. Неплохо рисовала, особенно карандашом. Надеялась поступить в художественное училище, чтобы потом работать оформителем. Итак, я удалился, пребывая в уверенности - больше ее не увижу. А всего через полтора месяца встретились мы на проспекте, при свете фонарей моментально один другого узнав. И снова завертелось. Словно не было размолвки: смех, долгий разговор, в подарок открытка с котятами, номер телефона на съемной квартире – звони! Но неотвязно тревожила суеверная мысль, вернее – ассоциация. Тот ею нарисованный портрет вложил наугад между страниц журнала «Огонек», придя домой. Рисунок затесался там, где напечатано стихотворение о художнике Пиросмани и его могиле, - «Я сбился с ног. Все спутано. Все скомкано. Как стрелку размагниченного компаса меня кружит. Я ошалел от буден». Странно, непостижимо! Настал день, и я побывал на месте последнего успокоения этой, разделившей мою жизнь на "до" и после", женщины, на мусульманском участке интернационального кладбища Махачкалы. Неужели внутренний голос подсказал – что ее ждет? Это было не видением, а жестокой реальностью – лощина со столбиками аскетичных исламских надгробий, до боли знакомое почти родное лицо на вставке из темного гранита и принесенные мной гвоздики по числу прожитых лет. Ушла на тридцать шестом году. Сам я чуть не погиб ночью за вокзалом – избитый, с вмятиной в голове, потерявший не менее двух литров крови. Зашивали в Ортопеде по живому, без анестезии. Перенес молча.

  Верно, по-настоящему ее любил, зная, что, в общем-то, был ей безразличен в роли друга, защитника, ангела-хранителя. Не исключено: встань я на пути ее убийцы, прими на себя удар ножом в ту катастрофическую минуту, то она не пролила бы слезинки над моим распростертым телом, и, отвечая следователю – кем я приходился ей, заявила бы, - «Никем». Женщина не оценит ни одну жертву, даже связанную со спасением ее собственной жизни, если нет настоящей симпатии к тебе. Это правда. Но мое отношение к любимой не изменилось. Я не смог забыть Адилю, хотя клялся искоренить в себе все мысли о ней. И, узнав через много лет о трагическом конце пассии из рода близнецовых пламен, говорившей, - «Мы с тобой живем в разных мирах», навестил ее вновь.

  В очень красивом месте, где смотрят друг на друга уступы величественных гор, похоро­нена Адиля Магомедова. Моя Адиля, девушка, встреченная в 1989 году, смелая до безрассудства, никогда не чувствовавшая опасности… Откуда-то из ни­зины смутно доносился шум транспорта, идущего по Карабудахкент­скому шоссе, по скло­нам на спортивных мотоциклах бесшабашно носились даге­станские джигиты. А я все стоял, смотрел на фотографию в граните, на пышный букет, изо­лентой прикрепленный к памятнику, чтобы не унесло ветром, беседовал с покойной и не мог уйти.

 "Я думаю о том,
Как небо проникает в меня
И где-то далеко
Я вижу, отражаясь, тебя
Скажи мне то, что вслух
Ты никогда не сможешь сказать
Я снова улечу
А ты один останешься ждать

 Ты ко мне прикоснешься во сне
Как дыхание звезд в тишине
Я почувствую нежный твой свет
Даже через две тысячи лет". 

   Последний долг Станиславу Лапину отдаю, посвятив ему этот рассказ. Его могилы нет, есть только ниша в колумбарии, урна с прахом на погосте в Мытищах. Видно, никто не проводит меня к этой урне. Иногда, устремив взгляд в небо, ищу в очертаниях облаков знак, что его душа все еще витает над родным городом, над Волгой и дачным поселком, где мы проводили целые недели летом. Перебираю в памяти городские пейзажи, в которых особенно часто видел Стаса. И под мелодию «Лунной сонаты», звучащую на Ютуб, прощаюсь с ним снова и снова.

   Наверное, его можно было спасти, очутись кто-нибудь рядом в роковую ночь на 13 марта 2018 года. А так без шансов. После недолгой борьбы с приступом - темный коридор, в его конце свет, означающий прекращение мук и вечный покой. А дальше неизвестность. Никто и никогда не расскажет – слышат ли, видят мертвые, тоскуют ли по тем, кого они оставили на этом свете? Нужна ли им память о них? Хочется верить – да. Но будет лучше наперекор всем обидам и опасениям, неизбежным в мире живых, не откладывая благих намерений, успеть сказать самое важное своим близким, чтобы не стало поздно, слишком поздно.

Саратов, февраль-март 2023 года.