Посторонний

Мне не нравится Новосибирск, и я не хочу жить в этом городе, но, кажется, должен. Я должен работать, снимать квартиру, платить за нее, платить за воду и свет, покупать еду и лекарства. Честно говоря, я бы предпочел умереть, лишь бы не тратить по 11 часов своей жизни 5 дней в неделю на какую-то х*рь, за которую мне будут платить какую-то х*рь, чтобы я мог жрать какую-то х*рь, дабы вся эта х*рь ещё долгое время могла продолжаться. Но я, слава Богу, пока не работаю. Нет, мне, конечно, уже приходилось бывать на десятках разных собеседований, но каждый раз что-то было не так: то зарплата просто унизительно мала, то условия работы ужасны, и так далее.

Всего через полторы недели поисков, некоторые близкие стали возмущаться: «Да как еще не нашел? Надо на любую пока, а там видно будет». «Что видно будет? Ну, устроюсь я кассиром в «Желтый слоник» на 18 500 в месяц и буду торчать там по 11 часов чуть ли не каждый день, давить из себя улыбку каждой скотине, принимать товар, бесконечно расставлять пакетики с ужасно холодным кормом; следить за тем, чтобы не было пустых полок, ведь поставщик платит за это место, значит хотя бы один пакетик с этой дешёвой отравой должен это самое место занимать, иначе штраф, штраф, штраф! Да, через полгода оклад может вырасти до 22 или 23 тысяч, но и этого для Новосибирска катастрофически мало. Легко говорить, когда у самих жопа в тепле; когда сами случайно нашли приемлемое место. Но, в любом случае: если вы не уважаете себя настолько, что готовы надрываться в говне за грош — надрывайтесь, а я еб*л!», — мысленно отвечал я.


Октябрь миновал быстро. Три недели с утра и до позднего вечера я пропадал на парах — их было шесть. Ежедневно. За три недели в нас пытались поместить материал целого семестра. В теории мы, конечно, сами должны были этим заниматься, но на практике все оказалось совсем иначе.

Через два дня после последнего экзамена я, эмоционально и физически изнеможденный, уже шлялся по адресам разных контор — посещал собеседования, на которых мне, в основном, предлагали продаться в рабство или ещё чего похуже. Кто-то просил заранее написать заявление об увольнении с открытой датой; кто-то хотел, чтобы я работал сверхурочно, получая при этом полставки; предлагали даже какую-то совсем серую схему: я должен был числиться в списке работников под другими именем и фамилией...


Середина ноября. «Конец года. Какая, к чёрту, работа?» — сначала мне это сказал отец, а потом ещё несколько людей, и я успокоился, опустил руки.

На последние несколько собеседований я уже ездил без особой надежды; просто искал повод выйти из дома. Всё повторялось. Я выходил из офиса, ругался про себя матом, долго ругался, много ругался, потом заходил в магазин за парой бутылок пива и шёл гулять во дворы. (В некоторых районах дворы очень уютные, совсем как в моем родном городе.) Летом я, бывало, проходил по 30, а то и по 50 улиц за день, пока в какой-то момент времени не сваливался от жары и усталости. Поэтому, я могу сказать, что неплохо знаю город и хорошо ориентируюсь... во дворах.

Я не искал ничего определённого, просто бродил по холодному, страшному и равнодушному мегаполису, и чувствовал себя очень комфортно, потому что сам был таким же — холодным, страшным и равнодушным парнем. Стихи не шли, верлибры — тоже, получалась только совсем уж камерная проза, которую никому нельзя было показать.

Я разлюбил всех, и не знал, что мне делать со своей свободой, на что или на кого её потратить. Возможно я, всё-таки, надеялся на какую-нибудь случайную встречу — со знакомыми, бывшими друзьями и другими людьми, которых я знал, или которые знали меня, но любви я больше не искал — это точно, и чувство это было странным. Жить без любви очень трудно, но иногда это единственный и самый лучший вариант. Да, смысл жизни в любви, но, в первую очередь — в любви к самому себе, ибо ненавидя себя — ненавидеть будешь всех. И я постепенно осваиваю эту непростую науку и, кажется, медленно, но верно крепну изо дня в день.

За ноябрь и часть декабря я пропил около 5 тысяч. Но я хорошо знал чувство меры, и никогда не был пьяным, я был подвыпившим — мне нравилось именно это состояние; это спокойствие, лёгкая развязность, смелость. Я многим позвонил и написал в то время, и ничуть не жалею об этом.

Ещё, руки прямо-таки тянулись к клавиатуре (я и домой таскал по паре бутылок). Однажды мне удалось написать восемь тысяч слов за ночь! Восемь тысяч! Позже большую часть из написанного я забраковал, посчитав материал слишком личным...

В «моей» комнате не было дверей. В метре от дивана, на котором я редко, но, бывало, спал, стояла морозильная камера китайца Яна, которая ни на минуту не переставала гудеть; чуть поодаль от него — на кухне — гудел другой — обычный холодильник, а аккомпанировал всему этому свист, каждую ночь доносившийся от балконной двери. Короче говоря, мне всегда очень хотелось спать.

***

Десятого декабря я пришёл попрощаться с набережной и очень расстроился, когда увидел, что её украшают к новому году — нормально прогуляться по ней не представлялось возможным — всюду ограждения и снующие из стороны в сторону рабочие. Было очень холодно. Ветер пронизывал меня насквозь, но я всё равно не хотел уходить сразу. Я прошелся вдоль ограждений — к колесу обозрения, сфотографировал его, держа телефон одубевшими пальцами, прикосновения которых экран сначала отказывался считывать, а через полчаса я уже топтался вдоль стеллажей с книгами — очень хотелось на них посмотреть, и я смотрел, и слезы отчего-то просились из глаз, но я держался.