Преданней собаки

   Армено, граф Матильанский, стоял на террасе, любуясь пылающим закатом, и словно не замечал своего двоюродного племянника, находившегося рядом.
— Красота какая! — сказал он, не поворачивая головы. — Словно и нет войны. Ты возьмёшь с собой Ринора?
— Конечно. Нет у меня слуги преданней.
— Я знаю, ты однажды спас ему жизнь, а его семье — честь. У хентов это ой как ценится. Преданней собаки.
   Барни поморщился — дворянину не пристало упоминать о собственных благородных поступках. Поэтому ответил иначе:
— Я беру его с собой потому, что он выглядит щуплым подростком. Люди не принимают его всерьёз и полагают безобидным.
— Да, — хмыкнул граф, по-прежнему не глядя на собеседника. — Когда до них доходит, что это не так, бывает поздно. До графства Бореджо, если повезёт, доберётесь за три-четыре дня. Главное — остерегайтесь солдат Феличе. Граф Каневаро помнит тебя и поверит тому, что ты расскажешь.
— В любом случае необходимо письмо, — сказал Барни. — Что будет, если дойдёт только один из нас?
— Что будет, если дойдёт только Ринор? — передразнил граф, пародируя хитрое эхо, способное договорить то, чего люди произнести не решаются. Племянник не решился вымолвить сакральное: «Что будет, если не дойду я?»
— Конечно, я напишу письмо, хотя бумаге в наше время верят меньше — развелось немало умельцев подделывать. Ты расскажешь то, чего в письме не будет. Я не требую, чтобы Каневаро сражался с Феличе, пусть хотя бы сделает вид, что идёт на войну. Ждать больше нельзя. Как только он оттянет на себя часть сил, мы выйдем из крепости и разобьём оставшиеся отряды. Если он не придёт на помощь, плохо будет не только нам, но и ему. Я заплачу ему за каждого солдата, которого он потеряет. Но писать всего этого не стоит. Ни в каком письме нельзя упоминать, что у нас кончается продовольствие. Ни в каком письме нельзя намекать, что он получит деньги только в случае нашей победы. Потому я и прошу тебя быть не курьером, а послом. Курьером я бы послал твоего Ринора. Он пролезет куда угодно.
— Почему вы не любите его, дядя?
— Я доверяю только дворянам.
— Но вы же доверяете ему…
   Барни запнулся, не зная, как тактично напомнить о тех тайных поручениях, которые Ринор выполнял по просьбе графа. Армено понял это.
— Моим послом может быть только дворянин.
   Конфликт между графами Армено и Каневаро — с одной стороны, и коварным графом Феличе из Санта-Дьера — с другой, несколько лет назад разгорелся с новой силой. Участились набеги на крестьян, нападения на купеческие караваны, похищения и убийства ремесленников. Нападавшие обычно никого в живых не оставляли — так легче было замести следы. Напряжённость росла, но никто не хотел доводить дело до войны. Феличе принял нежелание соседей воевать за слабость, и вылазки его солдат становились всё наглее. После особо жестокого набега на земли графства Матильанского терпение Армено лопнуло. Он отправил грозное письмо Феличе, обещая войну, если тот не прекратит разбойные нападения.
   Вышло иначе. Письмо Армено граф Санта-Дьерский счёл долгожданным поводом и сам ринулся в поход. Армено не успел и глазом моргнуть, как его столица, Медже, оказалась в осаде.
   Немедленно был послан тайный гонец к графу Каневаро из Бореджо, приходившемуся Армено кузеном. Граф Матильанский уговаривал родственника выступить против Феличе и атаковать осаждавшие крепость отряды. Но Каневаро не торопился на помощь, поговаривали, что причиной тому — тайное послание от Феличе. О содержании его ходили разные слухи: то ли Феличе угрожал Каневаро, то ли звал в союзники, суля часть будущей добычи, то ли советовал благоразумно подождать, пока не выяснится, на чьей стороне удача.
   Армено тяжело переживал медлительность Каневаро. Именно медлительность — любое другое объяснение он с гневом отвергал, говоря, что их родство и долгая дружба прочнее всяких сплетен.
   Барни осторожно поинтересовался, почему Армено не попросит покровительства у герцога Менжуйского?
— Чтобы потом стать его вассалом? Пока я жив… — Граф посмотрел на Барни таким взглядом, что капитан понял: ещё одно слово, и со службой придётся распрощаться.
   Домой Барни вернулся в дурном настроении.
— Собирайся! — крикнул он с порога Ринору. — Сегодня ночью уходим. К полуночи я должен выглядеть бродячим художником, а ты — его слугой-подмастерьем.
— Куда идём?
— В гости к графу Каневаро. Мы должны убедить его немедленно выступить против Феличе.
— Ты не думаешь, что дядя слеп? Слухи о тайной переписке между Каневаро и Феличе родились не на пустом месте. Наш граф дорожит дружбой и полагает, что другие поступают так же.
   Барни не стал спорить с Ринором. Его слуга прекрасно разбирался в дворцовых интригах и знал, что чем выше положение человека, тем сильнее он держится за собственные иллюзии. Вершину этой пирамиды занимал сам граф, и многие, включая Барни, опасались, что такая близорукость дорого обойдётся.
   Ринор умел слушать, запоминать и складывать в единую картину обрывки разговоров, отдельные реплики и намёки. Он знал, что серебро развязывает язык, и успешно пользовался этой слабостью. Чрезмерное любопытство слуги могло бы возмутить кого угодно, но Барни хотел знать всё, что можно было узнать, и щедро оплачивал его услуги. Не раз и не два он убеждался в прозорливости Ринора, так что счёл нужным поделиться с ним сомнениями.
— Каневаро побоится идти нам на выручку, — задумчиво сказал Ринор. — Гордость Феличе — его конница и генерал Отторено, который находит упоение в бою. Армия Бореджо медлительна, как и их граф, и Каневаро об этом знает. Он не захочет стать приманкой для полков Отторено. А граф знает, какая участь ждёт приманку.
— А ты что бы сделал? — осторожно спросил Барни.
— Феличе можно взять только хитростью. Отступные платить — позорно, да и нет уверенности, что через год он не явится вновь. Воевать тяжело — мы не успели сделать запасы, через месяц начнётся голод. Феличе потому и не беспокоится — наши поля в его руках. Через месяц голодные простолюдины восстанут, и граф окажется меж двух огней. Тебя с семьёй не пощадят. В лучшем случае твоих сыновей — пока они ниже телечной оси — заберут и отдадут твоим врагам на воспитание.
   В традициях тех далёких времён рост ребёнка сравнивали с высотой чеки, скреплявшей колесо телеги. Если ребёнок был ниже этой чеки, значит, он ещё так мал, что не помнил, кто его отец и мать. Таких победители смело брали к себе — дитя принимало новую семью, новый уклад жизни, а если к месту, то и новую веру. У Барни было два сына — одному год, второму два с половиной; они ещё не достигли роковой отметки.
— Если бы Феличе снял с осады хотя бы пару полков, мы бы разбили оставшихся. Благодаря лазутчикам мы в курсе всего, что там происходит. Если, к примеру, сегодня ночью Феличе тайно отправит пару полков навстречу Каневаро, то следующей ночью мы так же тихо выведем свои отряды из крепости и обрушимся на их лагерь. Потом разобьём вернувшиеся полки — если этого прежде нас не сделает Каневаро, — делился мыслями Барни.
— Хочешь перехитрить хитрого? Что бы ты делал на месте Феличе?
   Барни замялся. Феличе не глуп.
— Вот и я так думаю. Он не попадётся в такую ловушку. Он выступит навстречу Каневаро, только если будет знать, какой дорогой идёт подкрепление, и лишь когда они окажутся сравнительно близко, чтобы не оставлять лагерь надолго. Феличе постарается подкрасться тихо и атаковать внезапно. И будет биться не до победного конца — отступит через несколько часов, оставив Каневаро зализывать раны. Он понимает: разрушить планы — это половина победы. Не знаю, сколько людей потеряет Каневаро, но с сотнями раненых в обозе он не вояка. Мы в одиночку Феличе вряд ли разобьём, так что осада возобновится. Вот если бы удалось обманом вывести пару полков — другое дело. Солдаты не верят генералу, попавшему впросак, а тем, кто перехитрил врага, — гордятся. И Каневаро стал бы сговорчивее; он из тех, кто выжидает, чья возьмёт.
   Барни покачал головой:
— Буду просить дядю, чтобы он сделал тебя офицером. Заслуживаешь прежде многих.
   В комнату вошла Лукерья, жена Барни.
— Куда это вы собираетесь? — с удивлением разглядывала она разложенные на лавке одежды.
— На прогулку, — резко ответил капитан.
   Женщина долго смотрела на угрюмое лицо мужа, потом на отведшего глаза Ринора — и всё поняла. На глаза её навернулись слёзы. Она повернулась к Ринору:
— Берегите друг друга.
   Мужчины улыбнулись. Так она говорила перед каждым походом, почему-то считая Ринора более рассудительным и осторожным.
— Возвращайтесь скорее. Если крепость не устоит… тот сумасшедший генерал не пощадит никого.
— Не волнуйся, — сказал Барни. — Этого не случится.
   Он старался придать своим словам небрежную уверенность. Но на душе скребли кошки — Барни старался не думать о том, что произойдёт, если задуманное не удастся.
   Ночью через тайный подземный ход, выходивший к берегу речки в шестистах ярдах от крепости, Барни и Ринор выбрались наружу. Сели в крошечную лодку, спрятанную под нависшими над водой кустами, и отплыли на милю — туда, где, по их расчётам, уже не было армейских патрулей. Бесшумно миновали рощу и вышли на дорогу, ведущую из Болебо в Триболь. Теперь они могли говорить — если попадётся патруль, скажут, что обошли Медже стороной.
   Через два часа, когда из-за начинавшегося зноя в дубравах затихал шелест листвы, показалась первая на их пути деревня.
— Купим здесь лошадь, — поделился планами Барни.
— Если найдётся тот, кто захочет продать, — насупился Ринор. — Людей не видно. Ищем деревенский трактир, обычно его ставят у дороги.
   Трактир нашёлся. С выцветшей вывеской и распахнутой дверью. Во дворе, позади, к частоколу из почерневших от времени брёвен были привязаны две лошади.
Путники переглянулись. Никто из них не думал об отдыхе или еде — им не терпелось разузнать, что творится в округе. Два месяца, проведённые в крепости безвылазно, казались целой эпохой.
   Трактир был пуст. Даже трактирщика не было видно. О его присутствии выдавал лишь сладкий запах очага.
— Хозяин! — громко позвал капитан. Краем глаза он заметил, что Ринор слегка напрягся. Он не видел, но чувствовал, как пальцы слуги скользнули к небольшому ножу, спрятанному в складках рукава. Капитан жестом показал Ринору отойти к углу — оттуда были видны и дверь, и окно.
   Хозяин появился из боковой двери. Было ясно, что прежде чем выйти, он понаблюдал за посетителями.
— Многолюдно у вас сегодня! — деланно рассмеялся Барни. — Не откажете бедным путникам в стакане вина?
   Хозяин ничего не ответил. Осторожно взял с полки кувшин и наполнил две глиняные кружки. Так же осторожно отнёс их к столу, за которым устроились путники.
— В болтливости тебя не упрекнёшь, — Барни продолжал играть развязного парня.
— Пейте да поскорее уматывайте, — наконец произнёс трактирщик. — Целее будете.
   Барни мгновенно оценил обстановку. Сделал глоток вина — оно оказалось паршивым — и встал, бросив на стол две медные монетки.
— Чьи лошади во дворе?
— Тех, с кем вам лучше не встречаться.
— Спасибо за угощение! — Путники постарались исчезнуть с максимальной быстротой.
— Что это значит? — уже на дороге спросил Барни и сам же ответил: — Значит, те двое, чьих лошадей мы видели, с кем-то беседуют неподалёку. А ещё значит, что кругом военные патрули, которые ловят всякого, кто покажется подозрительным. И это в десяти милях от крепости! Скольких людей они отправили в патрули?
— Значит, боятся, — констатировал Ринор.
— Боятся внезапного появления вооружённых людей? Или что курьер проскочит в Бореджо?
   Ринор указал на показавшегося вдали всадника. С минуту они наблюдали за ним.
— Один. Прятаться не будем, — сказал Барни. — Поговорить охота.
Они продолжили спокойно идти вперёд, словно всадник их не волновал. Тот обогнал путников, развернул лошадь и перегородил дорогу.
Всаднику было на вид лет семнадцать. Рябоватое лицо, волосы в земле. Мундир был словно с чужого плеча. На поясе висела сабля, а к седлу была приторочена короткая пика. Вчерашний крестьянин, которого вырвали из привычной жизни, кулаками вбили в голову азы военной науки и отправили доказывать усердие.
— Кто такие? Куда идёте? — Всадник пытался говорить грозно.
— Свободные художники. Идём в монастырь святой Клары в Белли.
— Покажь, что в сумке!
   Барни повернулся к всаднику спиной — мол, смотри. Теперь солдат не видел его лица, и капитан позволил себе улыбнуться.
   Не слезая с лошади, всадник приподнял тряпку, закрывавшую заплечную сумку. Свёрнутые в рулоны холсты, грунтованная бумага — обычная поклажа художника. Убедившись, что досмотр закончен, капитан повернулся.
— Спокойно ли на дороге, служивый? Не подстерегают ли где разбойники? Боимся мы, что-то уж больно тихо.
— Тихо потому, что генерал запретил свободную езду. Так что придётся вам со мной к капралу идти.
— Далеко ли это?
— Не очень — две мили, пост у деревушки Тороно, знаете?
— Мы здесь чужие.
— Неважно, идём.
— Постой, служивый. Ты говорил, что запретили свободную езду, так?
— Так, — кивнул солдат. — Приказ есть.
— А мы не едем, мы идём.
   Солдат замер с открытым ртом — в самом деле, в приказе говорилось о едущих, а не о шагающих.
— Тебе что, посоветоваться не с кем? Где напарника потерял? — Барни знал, что поодиночке в разъезды не ходят, и хотел выведать, где же напарник.
— Напился он, — огрызнулся солдат. — Дурак, одним словом.
— Дураков нынче много, — согласился Барни и снова улыбнулся.
   Ринор поймал его взгляд. В следующее мгновение он резко двинулся. В солнечных лучах сверкнула сталь, и уже через секунду солдат с хрипом сползал с коня.
Ринор подождал, пока упавший перестанет дёргаться, вытащил нож и вытер его об одежду покойника. Вместе они подтащили тело к лесу.
— Погоди, он, кажется, ещё жив, — удивился Барни. — Добей.
   Некоторые брезгуют столь неприятной, но порою весьма важной работой. Ринор добивал раненных, когда приходилось, спокойно и даже с некоторым удовлетворением.
   Проверили лошадь, срезали с упряжи метки отряда, убрали крепления для оружия. Теперь и не поймёшь, чья она была. Ринор заглянул лошади в зубы и покачал головой.
— Что, по солдату и лошадь? — спросил Барни.
— Мобилизуют всех подряд. Очень боятся появления отрядов в тылу. И через две мили — пост. Неплохо.
— Обойдём?
— Обойдём.
   Они ехали вдвоём на одной лошади. Капитан взял поводья, Ринор устроился прямо перед ним. Со стороны — ремесленник с юным подмастерьем.
   Через милю Ринор дёрнул капитана за рукав:
— Поворачивай в лес. Идея есть.
   Через четверть часа они расположились на полянке, поросшей густой травой. Стреножили лошадь — пусть пасётся, пока они делом заняты. Ринор достал из мешка письменные принадлежности.
— Кому письмо писать будешь? — удивился Барни.
— Подложное. Для графа Каневаро. Милях в десяти отсюда — Брелонский лес. Напишем, что там собирается большой отряд из жителей земель Армено. И что наш граф советует Каневаро сделать крюк, чтобы соединиться с ним. Сделаем намёк, что встреча должна быть не в Терано, а в Брелони. От Терано до Брелони всего десяток миль. Догадываешься, какая мысль придёт в голову Феличе, когда он получит это письмо?
— Поверит ли?
— Это от нас зависит.
   Ринор хорошо рисовал. Одним грифелем за несколько минут он мог набросать портрет настолько точный и живой, что это вызывало всеобщее восхищение. Но был у него и другой талант, о котором знали немногие: Ринор умел копировать чужие почерки и подписи, с лёгкостью подделывал печати. Граф не раз пользовался его услугами. Высокое положение не позволяло Армено обращаться к слуге напрямую; он строго соблюдал традицию и передавал просьбы через племянника. Талант Ринора благоприятствовал быстрому продвижению Барни по службе — капитаном он стал в двадцать три года.
   Они обсуждали каждую фразу, помня, что письмо адресовано Каневаро, а попасть должно Феличе. Включили несколько недомолвок, чтобы текст не казался слишком гладким. Наконец Ринор расписался за графа и скрепил письмо восковой печатью. Разжёг маленький костёр, растопил оставшийся воск, уничтожая следы.
— Письмо должно быть у меня, — тоном, не допускающим возражений, сказал Ринор. — Если я погибну, моё тело не трогай. Меня обыщут и найдут письмо. Ну а дальше… остаётся уповать на милость божью и на везение.
— Вовсе нет, — возразил Барни. — Письмо должно быть у меня. Кто поверит, что столь важное донесение поручили мальчишке? Ты же сам знаешь, что выглядишь на пятнадцать, а не на двадцать пять. А меня знают. И это — гарантия, что поверят.
Барни замолчал, и на лице его появилась странная улыбка. Ринор понял — капитана осенила необычная идея.
— Послушай, а если ты меня сдашь в плен? Расскажешь, что хочешь служить Феличе, а не Армено, а я — доказательство твоей искренности. Меня обыщут и найдут письмо.
Ринор не ответил. Он не возмутился предложением стать перебежчиком, не обрадовался возможности обмануть врага.
— Ну? Как тебе моя идея?
— Над тобой будут издеваться. Тебя будут пытать.
— Думаешь, я не выдержу?
— Тебя могут убить.
— А тебя — нет? Знаешь, чего я боюсь больше всего? — неожиданно спросил Барни.
Ринор вопросительно посмотрел на него. Каждый боится смерти. Те, у кого есть честь, боятся её потерять, и этот страх сильнее. Среди солдат есть и те, кто больше всего боится остаться калекой.
— Больше всего я боюсь, что Феличе расправится с моей семьёй. И это случится, если нам не удастся его обмануть. Я не верю, что удастся уговорить Каневаро. Так что думай, как половчее провернуть нашу хитрость.
— Кто поверит, что я тебя скрутил? Ты вдвое шире меня.
— Кто бы говорил…
   Ринор задумался.
— Камнем по голове, затем пырнуть ножом — я знаю, куда — чтобы крови было побольше. И ты будешь выглядеть жертвой подлого нападения.
   Теперь Барни с удивлением смотрел на Ринора. Тот говорил о том, что собирался сделать, совершенно спокойно, словно о пустяке. «Сделает, не моргнув глазом. Чёрт поймёт этих хентов», — мелькнуло у него в голове. Но вида он не подал.
— Садись, обсудим детали, — неожиданно для себя сказал он.
***
   Капрал вскочил при виде странной процессии: по дороге понуро брела лошадь, через седло которой было перекинуто безжизненное тело. Вёл лошадь за уздечку щуплый парнишка со смуглым мрачным лицом.
— Кто такой? — капрал подскочил к нему.
— Не твоего ума дело. Веди к офицеру.
   Капрал замахнулся для оплеухи, но, встретив взгляд, полный холодного гнева, остановился. Ткнул пальцем в тело.
— Покойник? — уже примирительным тоном спросил он.
— Пока жив.
— Кто это?
— Племянник графа Армено.
   Капрал беспомощно оглянулся, но, увидев своих солдат, снова сделался строгим, поправил саблю и сказал, стараясь выглядеть сурово:
— Идём к лейтенанту.
   Спустя четверть часа от пыльной будки двинулась процессия: в центре — парнишка на лошади, за ним на телеге — связанный по рукам и ногам человек. Их охраняли с десяток солдат во главе с лейтенантом.
   А ещё через три часа парнишку ввели в большую палатку, раскинутую в миле от крепости Медже. Следом солдаты втащили Барни.
   Граф Феличе всмотрелся в лицо пленника.
— Да, узнаю. Мы встречались. Это действительно Барни. Рад незваной встрече. Кто его так?
   Лейтенант вытянулся перед графом.
— Вот этот паренёк. Мои солдаты немного добавили, когда пленный попытался бежать.
Феличе повернулся к Ринору.
— Ты кто?
   Паренёк молчал.
— Ну? — нетерпеливо сказал граф.
— Он сжёг мой дом. Он продал моих родителей в рабство. Он сделал из меня…
   Паренёк замолчал.
— Ты хент?
   Тот кивнул. Граф повернулся к стоявшему рядом генералу Отторено.
— Хенты мстительны. Не прощают.
— Я поклялся отомстить. И отомстил.
— Как ты справился? Он же на голову выше и…
— Он не ждал.
— Зачем ты привёз его мне? Думаешь, я возьму тебя на службу? Тот, кто предал один раз, предаст и другой.
— Я не предавал. Я мстил.
— Как вы оказались у Тороно? — вступил в разговор генерал.
— Везли письмо графу Каневаро.
   С этими словами Ринор достал из-за пазухи сложенный втрое лист и протянул Феличе. Барни разразился проклятиями. Он попытался вырваться, но солдаты держали крепко; несколько ударов в живот заставили его согнуться.
Феличе брезгливо взял письмо, сломал печать и углубился в чтение. По мере того как он читал, на его лице появлялась улыбка. Закончив, он передал лист генералу. Тот, читая, всё больше удивлялся.
— Ну? — обратился граф к генералу.
   Улыбка на лице Отторено была редкой гостьёй. Присутствующие могли считать это везением. Генерал подошёл к пленнику, всмотрелся в его глаза, затем вернулся к графу и шепнул:
— Ваше сиятельство верит этой бумаге?
— Пока нет. Но допускаю, что её содержание может быть интересно.
— В письме много неясного…
— Потому-то его и вёз не юркий лейтенант, а племянник графа в сопровождении слуги.
— Повесить? — с готовностью спросил Отторено.
— Не торопись. Если он взял с собой этого мальчишку, значит, доверял ему. И вдруг — такой сюрприз. Иди сюда, — резко обратился он к Ринору.
   Солдаты подвели слугу к графу. Теперь их разделяло не более трёх шагов.
— Я хочу наградить тебя. Но сначала объясни: почему ты предал господина? Я не верю, что это месть. Сколько лет ты служил ему?
— Четыре.
— И чего же ты ждал четыре года?
— Днём бы увидели, а ночью из крепости не просто выйти. За мной была бы погоня.
— Куда бы ты пошёл?
— На родину, в страну хентов, — сказал парнишка. — Отпустите меня.
— Что ты там будешь делать?
— Отстрою дом.
— Похвально. Но я тебе не верю. Дайте ему кинжал, — граф обвёл взглядом свиту. — Пусть заколет Барни. Того, кому служил верой и правдой, убить не просто.
   Лейтенант, стоявший рядом, снял с пояса кинжал и протянул Ринору. Тут же между графом и парнишкой встали трое солдат — на случай неправильного решения.
— Считаю до двенадцати. Закончи месть.
   Ринор сжал кинжал и повернулся к Барни.
— Ну, — прохрипел тот, — не медли…
   И громко выругался.
— Раз, два, три… — считал граф.
   Ринор медленно подошёл к Барни и остановился в шаге от него.
— Четыре, пять, шесть…
   Цифры, произносимые графом, оглушали в наступившей тишине. Десятки пар глаз были устремлены на Ринора и Барни. Ринор приблизился и что-то шепнул капитану.
— Мерзавец! — выдавил из себя Барни.
— Семь, восемь, девять…
   Рука Ринора взметнулась, и в следующее мгновение лезвие вошло в плоть чуть ниже левой лопатки.
   Толпа ахнула, заглушив графское «Одиннадцать». Лейтенант отобрал у Ринора кинжал.
— Всё? — удивился граф. — Одним ударом?
   Солдаты отпустили Барни, и его тело рухнуло на землю. Все ждали, пока лейтенант проверит пульс. Наконец тот кивнул.
— Не думал, что у тебя получится, — разочарованно сказал граф. — Ну ладно. Теперь я верю, что ты его ненавидел.
   Феличе подозвал слугу.
— Дайте ему денег и гоните прочь, — он показал на Ринора.
— И лошадь! Лошадь моя! — Ринор закричал так, словно это было дороже всего на свете.
   Граф досадливо отмахнулся.
— Твоя, — сегодня он был щедр. Он живо представил, сколько бы запросил за такое письмо человек поумнее. А этот даже не посмотрел, сколько в кошельке.
— Ещё просьба, — тихо сказал Ринор. — Похороните капитана как доброго христианина.
   Граф с удивлением посмотрел на мальчишку, потом перевёл взгляд на стоявшего поодаль священника. Тот кивнул.
— А теперь — прочь с глаз моих.
   Когда Ринор отошёл, граф подозвал генерала.
— Возьми два полка, — сказал он так, чтобы никто, кроме Отторено, не слышал. — Разбей их и сразу назад.
   Феличе наблюдал за приготовлениями, а далеко за поворотом Ринор вёл под уздцы ненужную ему лошадь. Зачем он тогда кричал о ней? Чтобы поверили? А если бы не вышло? Тогда получилось бы, что он, забыв о долге, спасал свою шкуру?
   И вдруг его успокоила мысль: если хитрость не сработает, крепость падёт. И возвращаться ему будет некуда.
***
— Ты не боишься, что я прикажу тебя повесить? — У Армено было хорошее настроение, и он позволял себе поиграть с Ринором.
— Я жду этого.
   Граф нахмурился. Ему не хотелось так быстро заканчивать разговор — рассказ произвёл сильное впечатление.
— Ну а если бы Феличе не поверил?
— Меня не обыскали. В рукавах были спрятаны метательные ножи. Если бы я увидел, что граф не верит письму, то…
— Ты мог убить Феличе?
— Свободно. Он был почти рядом.
   Армено улыбнулся — он знал, что в метании ножей Ринору не было равных. Потом вспомнил, как уже пленённый Феличе с крепостной стены умолял разъярённого Отторено, одураченного, как мальчишка, сложить оружие. Стороны договорились, что Отторено уводит своих наёмников, оставив Армено в качестве трофея полторы сотни арбалетов, сотню коней и семьдесят аркебуз.
— Что ты сделал с деньгами?
   Ринор бросил кошелёк на пол.
— Вот они. Передайте их вдове Барни.
Вопрос Армено оказался как нельзя кстати. Ранее Ринор с трепетом и страхом представлял себе встречу с Лукерьей, при которой он отдаст ей эти деньги. Теперь эту встречу можно было отложить.
   Армено страсть как хотелось узнать, сколько Феличе платит предателям, но поднять кошелёк, брошенный слугой, он не мог.
— Ты знаешь, что я сделаю с Феличе? Он умолял о пощаде, и я решил проявить милость. Его не убьют, его кастрируют. Над ним будут смеяться даже его подданные. Граф-кастрат. Ни один солдат не пойдёт к такому на службу. До конца жалких дней своих он будет проклинать меня и себя. А — как говорит наш епископ — чем больше проклятий в душе, тем ближе врата ада. Черти уже готовят сковородки.
Армено любил при случае напомнить о своём благородстве и великодушии. Но горец остался безучастен.
— Теперь слушай меня. Приказываю говорить так: я отправил вас с двумя письмами — настоящим и подметным. На вас напали всадники Отторено. Вы убили троих или четверых, но Барни получил смертельную рану. Ты успел уничтожить подлинное письмо, а Феличе отдал подложное… Дальше сам придумаешь. Не забудь прибавить, что я присвоил тебе лейтенантское звание. Можешь идти.
   Ринор удивлённо посмотрел на графа.
— Лейтенантское звание? Я же не дворянин!
— Теперь дворянин. И уже лейтенант. — Армено с удовольствием смотрел на его озадаченное лицо. Граф Матильанский умел ценить преданность. — Если кто будет смеяться над твоим ростом — скажи мне, — его интонация ясно давала понять, что обидчику не поздоровится.
   Выдержав паузу для закрепления эффекта, граф жестом отпустил его.
   Неожиданно для себя Армено понял, что ему совсем не жалко Барни. Теперь Ринор был его преданным человеком: можно было давать деликатные поручения, не боясь, что о них узнают лишние уши. И в этой мысли было что-то тяжёлое и болезненно тёплое одновременно.