роман гусарские страсти эпохи застоя

я не автор           и.руАвторы Произведения Рецензии Поиск Магазин О портале Ваша страница Кабинет автора
 роман Гусарские страсти эпохи застоя
роман Гусарские страсти эпохи застоя
Николай Прокудин
Николай Прокудин.      
 Роман.   «Гусарские страсти эпохи застоя».

Предисловие к повествованию.

    Все события этой книги происходили для кого-то давно, а для меня - как будто вчера. В те годы, которые кто-то называет «застойными», кто-то «старыми добрыми временами», а для некоторых «период расцвета развитого социализма». Мой рассказ может показаться выдумкой, насмешкой, или даже глумлением над армией. Такого, мол, во времена построения социализма не могло произойти, и моральный облик советских людей был всегда образцовым. Увы, мои друзья. Все изложенное на этих страницах - чистейшая правда - хотите верьте, хотите нет. Оставляя моих героев как можно ближе у реальности, я отношусь с симпатией к большинству из персонажей.
Да, действительно, в те времена официальная пропаганда вещала что: «пшеница колосится на полях, тучные стада коров дают рекордные надои молока, в шахтах совершаются трудовые подвиги, сталевары дают стране миллионы тонн стали». Но реальная, настоящая жизнь людей была иной, и шла своей чередой.
Несмотря на то, что партией предписывалось жить в соответствии с кодексом строителя коммунизма, люди жили в соответствии с собственными принципами (или обходились без них) и взглядами. И в их жизни бушевали страсти,  достойные пера Шекспира.
Что ж, мои дорогие, попробуем рассказать о далеком гарнизоне тех лет, расположившемся на задворках империи, пыльном, грязном, унылом, живущем в крайней бедности.
События здесь то принимали комический оборот, превращаясь в фарс, то носили  драматический характер, а иногда случались и настоящие трагедии.
Итак, приступим!
                Пролог.

  Самостоятельно сад «Эрмитаж» Никита не нашел бы никогда, либо объявился бы там к окончанию ветеранского мероприятия. Да, велика столица, ни конца, ни края: кругом дома, дома, дома, проспекты, площади, переулки, закоулки... Но, к счастью, в военной общаге при академии жил старинный приятель, бывший его подчиненный по службе в Афгане.  Десять лет назад командир взвода, а ныне большой чин, полковник, слушатель элитного военного ВУЗа.
Вовка по прозвищу Кирпич, не смотря на то, что стал старшим офицером, остался таким же сорвиголовой, шалопутом и разгильдяем. Даже язык с трудом поворачивался, произносить на вахте: «Где мне разыскать полковника Кирпичина?»
 Дежурный по общежитию поглядел на Ромашкина и ответил с ухмылкой:
- Не знаю такого. А-а-а, вам, может, нужен Кирпич?
- Ну, Кирпич, если такой есть, - ответил Никита.
- Кто ж его не знает! Но я думаю, что с ним сегодня встретиться не удастся.
- Мы же созванивались, он меня ждет, я прибыл издалека.
- Встретиться с ним, возможно, а вот поговорить - вряд ли. Все потому, что его бездыханное тело заносили вчетвером собутыльники поутру, а три часа назад он «му» сказать не мог. Отметил с группой ветеранов-слушателей День Победы. К вечеру, возможно, очухается!
- Черт! Как же так! Мы же собирались пойти на встречу однополчан, а он, выходит, начал отмечать еще вчера?
- Выходит, так. Поднимитесь на двенадцатый этаж, комната 1291.
- Благодарю, - ответил Ромашкин и начал медленно подниматься по лестнице вверх, потому что лифт не работал. А спешить теперь, собственно, было некуда. Без Кирпича скитаться по столице желания не было, глупо спрашивая у встречных: как пройти, а где это, а случайно не подскажите….
Дверь открыла женщина и после секундной заминки спросила:
- Вам кого?
- М-м-м… Видимо, вашего мужа. Это квартира Кирпичиных?
- Да. Только не квартира, а номер общежития. И этот мерзавец тут не живет, а только ночует. Гад!
- Я не вовремя? Дело в том, что я приехал издалека на торжественное мероприятие – 10 лет без войны. Мое имя Никита. Ромашкин.
- А-а-а, слышала о вас, проходите. Но он спит. Будите, только сомневаюсь, что получится.
Никита прошел через «предбанник», служивший кухней, столовой, коридором и прихожей одновременно.
Войдя в спальню, Никита опешил. Комнату сотрясал богатырский храп, который заглушал все остальные звуки, проникающие в открытое окно. Утренняя Москва была немного тише Кирпича.
Вовка валялся поперек двухъярусной кровати, широко раскинув руки и ноги. Правая нога стояла на полу, обутая в туфель, а левая лежала на простыне, но в носке.  Огромное тело теснилось на маленьком ложе, которое предназначалось для обычного человека, но никак не для такого громилы. Опухшее багровое лицо, полуоткрытый, булькающий грудными звуками рот, один едва приоткрытый глаз. И отвратительное амбре из смеси водочных паров и пива.
- Давно он так пьет? – поинтересовался Ромашкин у супруги «академика».
- Регулярно. То однокурсники, то академики, то ветераны, то какие-то бандиты. Он ведь одновременно руководит каким-то охранным агентством: рестораны, казино, банки. Не знаю даже, посещает ли Вовка занятия, может просто деньги отдает, чтоб его отмечали, в журнале. У-у-у, скотина! Храпит и детям спать мешает!
Только теперь Никита заметил хитрые мордашки двух детей на втором ярусе кроватей: мальчика и девочки. Они с интересом смотрели на гостя, высовываясь из-под одеяла.
- Брысь! – прикрикнула на них мамаша, и малыши юркнули в «укрытия», натянув одеяла на головы.
Никита взялся за нос спящего приятеля тремя пальцами и слегка потрепал его. Нос покраснел, Кирпич чихнул и, не открывая глаз, начал отмахиваться своими огромными лапищами, словно отгонял назойливую муху.
- Вовка! Кирпич! Подъем! Рота подъем! Тревога! – громко прокричал Ромашкин, но тщетно, Вовкин храп не стал тише.
-  Он не проснется, - заверила Никиту жена.
- А мы попробуем по-другому! Кирпич! Духи! Окружают! Кирпич, тревога! Духи! Тащи пулемет!
Спящий слегка приоткрыл второй глаз, а первый так и остался узкой щелочкой. Он бессмысленно окинул взглядом комнату и пробормотал:
- Сейчас, держитесь! Ленту мне! Пулеметчик! Где лента? – гаркнул Кирпич.
- Вот! Я же говорил, очнется. Сейчас Вовка проснется. По машинам! Быстро грузиться! Где Кирпичин? Опять пьян? Под суд отдам!
- Я здесь! –  ответил бывший взводный.
- Встать! Смирно!– вновь скомандовал Никита по-военному.
Огромный мужчина с трудом сложился пополам и, держась за перила верхней кровати, приподнялся, а  затем распрямился во весь двухметровый рост. Кирпич разомкнул глаза, хлопнул несколько раз ресницами, потер лицо ладонью и, узнав гостя, протянул:
- А-а! Никитушка! Ты откуда здесь взялся? Какими судьбами? Как ты меня нашел?
- Да, это уже диагноз! Ты что совсем белый и горячий? Мы же с тобой неделю перезванивались и договорились сегодня идти на банкет. Я тащусь через пол -России и что вижу? Бесчувственного индивидуума, почти охладевший труп.
- Ну ладно, прекрати! – Кирпич рухнул тяжелым задом на матрас и вытянул перед собой ноги. Он с удивлением посмотрел на свои конечности, обутые по-разному но почему-то снял не туфлю, а носок, чем вызвал смех у жены и гостя, даже дети наверху захихикали.
Сообразив, что сделал не то, Вовка снял с другой ноги туфель и похлопал себя по щекам ладонями.
- Опохмелиться бы, Шарик! – произнес он, жалобно глядя на супругу.
- Перебьешься! – хмуро ответила та.
- Вот видишь, командир, как обстоят дела. Совсем меня не жалеют и не любят.
- А ты в зеркало на себя взгляни! Образина! И подумай, можно ли любить вот это?
Володька встал, подошел к трельяжу и повертел головой.
- Как понимать твое «это»? Морда как морда! Могло быть и хуже!
Никита давился смехом и более был не в состоянии стоять на ногах. Он сел на стул и принялся громко хохотать.
- И ты туда же, издеваешься, - грустно произнес Кирпич. – Какие у тебя планы на сегодня?
- Как это какие? – возмутился Никита.
- И ты ко мне тоже обращаешься как к некому «это»?
- Да нет, я в вопросительном смысле: как понять, какие планы? Ведь намечено торжественное собрание и банкет ветеранов дивизии.
- Какой?
- Нашей! Баграмской!
- А-а-а, точно! А я- то думал, где мы с тобой вместе служили! В мозгах, заклинило.
- Точно, совсем заклинило тебя и перекорежило. Опух от водки! Иди, умой рыло быстрее, а то вновь выключишься из реальности!
Кирпич направился в ванную, снимая на ходу штаны и рубашку, в конце концов, он запутался в одной штанине, покачнулся и сильно ударился плечом о дверной косяк, вызвав новый всплеск смеха.
Ополоснувшись под душем, Кирпичин спустя пятнадцать минут, вновь появился в комнате.
Все это время его супруга рассказывала о своей жизни. В основном, жаловалась и сетовала на загулы мужа.
- Хватит тебе стонать! – рявкнул Вовка. – Видишь человека впервые в жизни, и сразу слезы льешь! Ты хоть знаешь, кто этот субъект? Это мой бывший замполит. Зверь, а не человек! И ты, Валька, зря про меня наговариваешь. Никита, все её рассказы – басни! Я хороший!
- Ладно, хороший! Одевайся и в путь!
- А куда в путь-то?
- В сад «Эрмитаж», ты же сам мне приглашение по почте выслал!
- О! Точно! Голова моя садовая! Верно, нас ждут в «Эрмитаже». Чего расселся? Пошли!
- Куда пошли, тебя еще качает! На ногах едва стоишь! – возмутилась Валентина. – Садитесь, поешьте, а потом можете идти на все четыре стороны! Иначе после первой рюмки сразу развезет!
Мужчины нехотя сели за стол, быстро перекусили яичницей с сосисками. Чмокнув жену в щеку, Кирпич потянул за собой гостя к выходу.
- Пойдем скорее, Никита. А не то меня в этом доме совсем дискредитируют в твоих глазах.- Кирпич увлек Ромашкина в коридор и, на ходу застегивая рубашку, стал объясняться: - Ты понимаешь, она меня пилит, а я не виноват! Как не пить, когда каждый день вынужден спаивать всех подряд: милицию, чекистов, чиновников, бандитов, военное начальство из академии. Я же сейчас руковожу охранным предприятием, нелегально, конечно. Мороки уйма. А как жить-то, на зарплату полковника, с двумя детьми и неработающей женой, да еще и в Москве? А кроме того, риск каждый день! Мы курируем игорные заведения, рестораны, гостиницы и еще много чего. На той неделе одного охранника ранили из обреза, позавчера топориком другого зарубили, воткнули в спину. Вот мы хлопца поминали-хоронили и напились. В меня самого стреляли и гранату под машину подбрасывали. Если б хотели убить – убили бы. Предупреждали, видимо…
Так, за рассказом о разгуле криминала в столице, добрались на перекладных до сада.
У входа стоял патруль и расспрашивал о цели прибытия, проверял документы.
- Вишь ты, стоит генералам на мероприятии нарисоваться, как патрули «косяками» появляются, - усмехнулся Кирпич.
- А кто будет из «золотопогонников»? - полюбопытствовал Никита.
- Вроде бы три бывших комдива, сам знаешь, они теперь большие люди в Министерстве Обороны. Пойдем здороваться?
- В принципе, о чем с ними говорить? Я на прошлой встрече просил двоих о помощи, когда за штатом стоял без должности, а до пенсии служить предстояло два года! Думаешь, кто-то пошевелился? Хрен с маслом! Свысока поглядели на меня, пообещали и забыли. Только Султанов, бывший начштаба, прислал полковника, тот с проверкой в округе был. И знаешь, что мне предложил?
- Ну? Начальником санатория? Замполитом курорта?– хмыкнул Кирпич.
- Ага! В Таджикистан, оказывать интернациональную помощь в погранотряде! Послал я их, а потом одумался, как раз заставу разбили. Ладно, думаю, нужно ехать. Но вакантной была должность только в Душанбе, психологом у зенитчиков. Ну, это вообще -то, что надо: не по горам ведь опять бегать, там год за три, тройной оклад. Я уже и чемодан собрал, и из части меня рассчитали, и с семьей простился, но кто-то из старичков уцепился за должность перед  увольнением, и я в итоге ушел в отставку по сокращению штатов, еле до пенсии дотянул. И черт с ними, зато теперь мне что генералы, что маршалы не указ. Пенсионер, он и в Африке пенсионер! Давай свалим в сторонку, подальше от митинга и построения, займем столик и накатим…
- Давай! – решительно произнес Вовка, которому давно не терпелось опохмелиться. – Вон, тот столик забронируем, под развесистыми ветвями.
Кирпичин стряхнул ребром ладони со стола ветки и листву, расстелил газету и достал бутылку водки «Черная смерть».
- Символично! – хмыкнул Никита. – Упьемся вусмерть?
- Ну не обязательно в нашу смерть, сейчас еще кто-нибудь подрулит, послабее организмом.
Собравшиеся заметили, что отдельные несознательные ветераны банкет под сенью кустов уже начали, и парадный строй потерял еще несколько «бойцов». Когда Никита закончил нарезать сало, колбасу и хлеб, к ним уже подковылял огромный парень со шрамом на щеке, в голубом берете, с палочкой и протезом вместо левой ноги.
- Пехота, десантуру примете? – поинтересовался мужчина.
- А как же, тем более такого боевого! Садись, брат, не перетруждай ногу! – пригласил его Кирпич, подвинувшись на лавочке. – Держи стакан!
Десантник извлек из кармана пол-литра, а из авоськи помидоры и огурцы.
- Дмитрий. Панджшер, 86-й год. Бывший сержант, а ныне художник. Свободный художник.
- И как? – поинтересовался Кирпич. – Хорошо идут дела?
- По-разному. Работаю в поте лица и по мере сил и здоровья. Когда уходит одна, когда две картины в месяц, когда ни одной. Но жить надо, ребенок кушать хочет каждый день, а не раз в месяц. У меня пенсия от благодарного государства, по инвалидности (десантник оголил ногу и похлопал по протезу, чуть выше колена) в триста наших «деревянных». Представляете, пятидесяти вонючих «баксов» не заслужил. Я в Штатах работал по контракту с галереей, встречался с ветеранами Вьетнама, вот кому уважуха!
- И на что существуешь? – удивился Кирпич.
- Работаю охранником на автостоянке. Там и рисую, по ночам. Ты не подумай, что ерунду какую-нибудь, мои картины в Государственной Думе выставлялись! Я в Америке хорошо продавался. В Голландии! У меня замечательный голландский и чешский цикл. А какая серия фэнтэзи! М-м-м. Чего о грустном, выпьем, братцы, за возвращение не в «цинках»!
Выпили. К скамейке подскочил еще один тип, которого, сидя к нему спиной, мы сразу и не увидели. Он схватил Ромашкина и Кирпича за горло и принялся душить, громко хохоча при этом.
- Отстань, гад! – прохрипел Володька. – Кто это?
- Сережка? – спросил Никита пытаясь вывернуться.
Димка-художник скорчил свирепую гримасу и замахнулся тростью на нападавшего.
- Не тронь! Я свой! – воскликнул «душегуб». – Сейчас додушу этих, и будем вместе пить.
Приятели хрипели, извивались и, наконец, Кирпичин вырвался из цепких объятий нападавшего и уже собрался дать ему в нос, как вдруг расхохотался.
- Точно, Серега! Здорово, Большеногин! Привет, сволочь!
- Я ему сейчас эти лишние ноги буду обламывать! – в шутку пригрозил Ромашкин. – Узнаю по дурацкой привычке мучить и нападать на друзей.
 - Но-но! Не тронь! Зашибу! – воскликнул Сергей и бросился обнимать друзей.
В его железных руках заскрипели кости даже у громилы Кирпича.
- Ну, ты, «железная лапа», полегче! Я ж тебе не Маугли. Ослабь хватку, шею сомнешь, а мне завтра работать!
- Откуда ты объявился, скотина? – ласково спросил Никита. – Десять лет ни гу-гу и, на тебе, нарисовался. Представляешь, Вовка, я ему пишу письма, в гости зову, а он мне телеграмму присылает: «Спасибо, друг, что помнишь, скоро напишу!» Проходит год, я вновь ему письмо, а он мне опять телеграмму: «Никита! Рад твоему письму, спасибо, скоро напишу!» Я через полгода опять царапаю весточку, зову на встречу ветеранов-однополчан, а в мой адрес очередная благодарственная телеграмма. О жизни «Большой Ноги» узнавал через родителей, они рассказывали что да как. А после третьего безответного письма у меня бумага кончилась, да и ручка писать перестала.
- Никита! Прости засранца! Ну, что поделать, каюсь, виновен, больше не буду, исправлюсь!
- Врешь! Будешь и не исправишься! Знаю я тебя, чертяку.
Друзья крепко обнялись, расцеловались. Кирпич тут же налил по стопарю.
- Димка - десантник, теперь художник. Это Серж -  мой бывший вечный подчиненный. Взводный, а затем и ротный. Краса и гордость нашего мотострелкового полка, граф, орденоносец, командир лучшего взвода, но самый неисправимый разгильдяй, - представил товарища Никита.
- Сам такой! – обиделся Сергей.
- Я и не отказываюсь, - ответил Никита. – Ты откуда? Каким ветром занесло?
- Примчался на день, завтра улетаю за границу, к арабам. Все позже расскажу. Сейчас лучше вы о себе!
К  столику подошли москвич Василий Семеныч Котиков, и питерцы сослуживцы по полку, Вася Дибаша и  Витя Лысков. Народ принялся знакомиться.
- Нет,  мужики, за разговорами не успеем выпить. Отставить болтовню! – рявкнул Кирпич. – Вздрогнули!
Приняли на грудь по соточке, закусили огурцами.
- О! Черт, дурная моя голова! Чем закусывали?! У меня же балык! – вспомнил Серж и принялся доставать из дипломата рыбу в пакетах и икру в банках.
- Ого! Граф получил наследство? – усмехнулся Никита.
- Нет, графа сослали на Восток. На самый Дальний Восток. Дальше некуда. Оттуда и рыбка! Десять лет без права переписки.
- Сильно. За что тебя так? – удивился Вован.
- За то, что был холост, - ухмыльнулся Серж. – После Афгана холостяков по «дырам» распихивали. Так холостяком и оставался десять лет, только недавно расписался.
- Поздравляю! С графиней? – ехидно спросил Кирпич.
- Нет, с княгиней расписался!
- Повезло, - вздохнул Никита. – И ничего-то с ним не поделаешь, и там выжил! Ни фугас его не взял, ни духовская пуля, ни жара, ни мороз! Помню, как-то нас на Новый год в горы загнали, так у Сержа сосулька в полметра висела на носу. Он мороза ужас как боится, больше чем пуль и осколков. Теплолюбивое растение.
- Э, Никита, знаешь, как я выжил тогда в горах? Не знаешь. А тебя, Кирпич, тогда еще в батальоне в помине не было. Ромашка, а ты разве с нами тогда в горах тоже ночевал?
- Хм, это ты с нами тогда ночевал! Еще вопрос кто кого с собой в горы брал! Кто начальником был?
- Да пошел ты к бабушке в штаны! Опять будем выяснять, кто начальник, кто дурак? Ну, ладно, ты…
- Вот! И я там был, но мед-пиво не пил, и мерзли мы все вместе. Я чуть не примерз к сугробу. Шапка и волосы утром вмерзли в подтаявший наст.
- Во! А я спал комфортно… в гробу!
- Где? – вытаращил глаза Кирпич.
- Чего ты мелешь? В каком гробу? – не поверил Никита. - Тебе, наверное, память отшибло! Какие гробы в Афганских горах?
- Не смейся, правду говорю. Бойцы где-то разыскали и приволокли три гроба с крышками. Сам удивился, афганцы ведь без них хоронят своих покойников. Я думаю,  бойцы из обслуги морга «домовины»  сперли и хотели продать, как дрова, а мои орлы тайник нашли, растащили этот дровяной склад.
- Хочешь сказать, что ты со своей мнительностью спал в гробу? – переспросил недоверчиво Никита.
- Спал! Ее-ей! Вот те крест! – и Сергей перекрестился.
- Ты ж атеист! Не верю! – не согласился Никита. – Что же не рассказывал раньше про такую ночевку.
- Не рассказывал! Кому интересно болтать про гробы? Приметы всякие нехорошие, одним словом – мистика. А как мне было иначе выжить в мороз? Я ж теплолюбивый, домашний, и ехал не на Северный полюс воевать, а почти в тропики! Ты ведь, Никита, тоже ехал не на зимовку, правда? Не ожидал сугробов? И вообще, почему тебя, диссидента, занесло на войну? Постоянно вольнодумствовал и нас разлагал! Что тебя в Афган привело, Ромашка?
- Интересно? Ну что ж, это такая занимательная история. Долго рассказывать, но водки и закуски у нас вагон, и до вечера времени навалом. Надоест – остановите. События происходили давно, и порою, мне кажется, все это было не со мной, а с кем-то другим. Поэтому повествовать буду от третьего лица, как бы не о себе…
Ромашкин расположился на лавочке поудобнее, на солнце блеснули два ордена и три медали.
- Итак, слушайте…

  Глава 1. Педженский гарнизон

Ранним утром вонючий поезд прибыл на Педженский вокзал. Окна в коридоре и тамбурах были выбиты, частично самими пассажирами, чтоб не задохнуться в духоте, а частично были выставлены в депо, заранее в преддверии жарких летних рейсов. Никита впервые ехал в таком вагоне, и ему казалось, что он путешествует в эшелоне  периода гражданской войны. Во время движения было свежо и прохладно, однако в купе постоянно залетали мусор, пыль и сажа. Хотелось скорее принять ванную или хотя бы постоять под освежающим душем. Настроение было в высшей степени паршивое, и новенькое офицерское звание «лейтенант» более не радовало. А чему радоваться? Прибыл в богом забытую дыру, на краю света. «И куда меня занесла судьба?» - так размышлял лейтенант Никита Ромашкин, сидя на двух чемоданах). На третьем примостилась злая как собака молодая супруга. Они не разговаривали уже второй день. Не об этом она мечтала выходя замуж за курсанта. Эх, сколько прекрасных мест, где бы он мог служить: Германия, Польша, Венгрия, Белоруссия и Украина. Так нет же! Занесло его после выпуска в Туркестан…
 Ромашкин собирался с мыслями, обдумывая дальнейшие действия. Лейтенант огляделся: заплеванный пыльный перрон с выкрашенным в розовый цвет одноэтажным вокзалом, рядом несколько хилых, высохших деревцев без листвы качались на ветру. От них не падало ни малейшей тени. И только небольшую тень давало здание вокзала. Там стоял, прислонившись к стене спиной средних лет милиционер-туркмен и обливался обильным потом. Его выпирающий живот перетягивала портупея, словно стянутый обручем пивной бочонок, засаленный, мятый китель висел мешком, как на пугале. Кроме него и спросить - то не у кого, куда дальше двигаться. Вокзал был пуст и безлюден. Куда попал?! Эх, тоска! Захолустье, да и только!
— Товарищ старшина! Не подскажите, где военный гарнизон? — спросил Никита, подойдя к нему. — Как к стражу порядка?
— О-о! Дорогой, пешком не пырайдэшь! Маршрутка нада ехать! Иди к базару, там остановка. Отойди, нэ мешай работать!
 Милиционер достал из кармана огромный носовой платок и принялся вытирать пот, струящийся по лбу несколькими ручейками.
«Вот боров, перетрудился! Устал работать!» – подумал лейтенант. У ног ополовиненная трехлитровая банка  разливного пива, на расстеленной  на кирпичах газетке вобла. Красота! Я бы тоже хотел так трудиться. Нам так не жить и не служить…
Окликнув жену и подхватив чемоданы, Никита побрел в ту сторону, куда указал озабоченный «нелегкой» службой постовой. Вскоре молодое семейство очутилось в незнакомом мире, который очень напоминал довоенные фильмаы. Площадь перед вокзалом обрамлялась двухэтажными эпохи позднего сталинизма домишками, а с другой стороны, за узкой колеей рельсов, простирался одноэтажный кишлак из глиняных халуп. Такие трущобы он уже видел в «старом городе» Термеза.
«Меня опять обманули! — догадался Ромашкин. - Обещали службу в городе, выпроваживая из Термеза на повышение, а оказалось очередная большая деревня, вернее сказать, аул. Место значительно хуже, чем прежнее». В Термезе Никита провел месяц службы за штатом. Там его гоняли по нарядам, перебрасывали с места на место - и никаких дальнейших перспектив.
Кадровик в дивизии предложил повышение: капитанскую должность в танковой учебке, замполитом роты курсантов! Молодой лейтенант соблазнился на посулы и быстро согласился. А зря, Термез  же был город как город! С аэропортом, гостиницами, ресторанами, кинотеатрами, скверами, универмагами. Пусть изредка, но можно было погулять по аллеям, по проспекту, по культурным и злачным местам. А что тут? Прошлый, вернее даже позапрошлый век.
Ромашкины пошли по единственной асфальтированной городской дороге в сторону рынка и с трудом  разыскали нужную остановку. Скорее догадались о ее наличии по присутствию возле столба с навесом нескольких славянских физиономий мужского и женского пола. Ведь  до этого по пути встречались исключительно азиаты, не желающие вступать в разговоры. Теперь вокруг свои, «бледнолицые братья», хотя и очень загорелые. Некоторые были в военной форме. Один лейтенант подтвердил что в в.ч. №…., действительно попасть можно, исключительно отсюда. Он охотно рассказал, что в Педженском гарнизоне стоит пехотный и танковый полки, медсанбат, рембат, стройбат и еще множество мелких подразделений.
«Что ж, значит таких страдальцев, как я, тут не перечесть, - подумал Ромашкин, исключив почему-то  из числа страдальцев супругу. – Служат  же люди как – то, и мы послужим, не помрем!»
                ***

— Товарищ лейтенант! Вы прибыли в учебный танковый полк! На капитанскую должность! Поэтому должны оправдывать оказанное высокое доверие, а не валять дурака! — прорычал командир танкового полка в ответ на доклад Никиты о прибытии в часть.
Этот подполковник Хомутецкий, был маленького роста, со злыми колючими глазами, он смешно топорщил жиденькие усы и во время разговора постоянно слегка подпрыгивал, приподнимаясь с пяток на носки, что сильно раздражало лейтенанта. («Ишь, попрыгунчик какой!»). Вернее  разговора никакого и не получилось, потому что ни одного умного или не умного слова вставить Ромашкину не пришлось.
— В предписании указан срок прибытия позавчера! Где болтался все это время? — в очередной раз выкрикнул командир, приподнимаясь на носках и придвигая, черные усы к лицу лейтенанта.
— Да, я...! — попытался оправдаться Никита, но его возражения были перебиты новой гневной тирадой.
— Выгоню к чертовой матери! У меня своих бездельников достаточно. Третий месяц навожу порядок и избавляюсь от них. Я тебя быстро сошлю в Кызыларбат или Иолотань. В Туркво достаточно дыр, куда можно запихнуть ваш зад, товарищ лейтенант! Поэтому идите в назначенную вам восьмую роту, а я подумаю оставлять вас или отправить куда-нибудь подальше, к черту на рога!
«Ни фига себе!» — подумал Ромашкин. На самом деле подумал он обо всем происходящем в более грубых и сочных выражениях). «Куда же еще подальше? Неужели возможно такое? Это что еще не самая окраина земного шара? Неужели есть более глухие и гадкие места? Не ожидал…»
Далее лейтенант стал представляться остальным командирам и начальникам, переходя из кабинета в кабинет. В основном никто им не интересовался: ну прибыл и прибыл, какая нам от тебя польза? Замполит полка Бердымурадов не грубил, но тоже слушать рассказ с пояснениями об отсутствии билетов не желал. Он лишь по долгу службы расспросил о семейном положении и распорядился по поводу ночлега.
— Переночуете в общежитии, а затем поставим вопрос на жилкомиссии о выделении квартиры. (Ого! есть даже свободное жилье!).
-  Когда приедет супруга? – спросил замполит, делая пометки в блокноте.
- Она со мной! С чемоданами на КПП, как в кино «Офицеры», - ответил Никита, а сам закатил к потолку глаза и подумал: «Как бы от нее избавиться и побыстрее сплавить к теще? Может, и не вернется обратно. Надоели бесконечные стенания, пора разводиться».
Замполит подслушать мысли лейтенанта не мог, поэтому распорядился:
— Вот и хорошо. Председатель жилищной комиссии майор Зверев, наш зам по тылу полка. Сейчас ступайте к нему, напишите заявление.                Крыша над головой - самое главное для семьи!
— Жилье это конечно прекрасно! Жена в следующем месяце на пару недель поедет сдавать сессию в институте. Возможно, в конце следующего месяца уже и вернется обратно, покуда я обживусь.
Но на Бердымурадова все эти нюансы семейной жизни лейтенанта не интересовали, он уже углубился в чтение газеты «Правда».


Представление полковому начальству растянулось до вечера. Молодому неопытному лейтенанту все было в новинку: только недавно был курсантом выпускного курса, казалось не первый год в армии (пятый), но это в прошлом, а теперь офицерская жизнь начиналась с чистого листа. Еще один новый этап военной службы. Интересно, как она сложится? Эх, знать бы наперед, кончится карьера на звании «капитан» или удастся стать полковником? А вдруг посчастливится дослужиться до генерала?

Утром Ромашкин вновь явился в штаб полка, в строевую часть сдавать документы, откуда был быстро препровожден в батальон, а там попал прямо в «лапы» начальника штаба.
— Лейтенант. Как фамилия? — грозно спросил рябой майор с некрасивым «шилом бритым» лицом. Он стоял на высоком крыльце из десяти ступенек и курил, небрежно стряхивая пепел на парапет. Что он и есть начштаба, Никита об этом еще не догадывался.
       — Ромашкин. Лейтенант Ромашкин. Назначен на должность заместителя командира восьмой роты.
— Ага! Отлично! Как раз вовремя прибыл. Попался, голубчик! – обрадовался майор, радостно потирая ладони. - Мне ты как раз и нужен! Завтра заступаешь начальником патруля по гарнизону. Солдат тебе в подчинение определит ротный. Форма следующая: брюки в сапоги, без оружия. Чего молчим? Приказ не ясен?
— Ясен. Так точно! — отчеканил Никита, придя в полное смятение. Он - то сразу представился, кто есть такой, а вот что за майорское рябое «мурло» им так командует пока было не ясно. — Разрешите полюбопытствовать, чтоб впредь знать, а вы -то кто будете?
— Что?!! Кто?!! Я - майор Давыденко! Начальник штаба батальона! Твой прямой начальник. Второй по значимости для тебя после комбата!
— Виноват. Не совсем понял последнее выражение. А замполит батальона у нас есть? Или он отсутствует? А ротный?
— Молчать и бояться! В порошок сотру, по нарядам загоняю болвана! Ух, ты, говорливый какой объявился. Что ни замполит, то умник и демагог! Мало мне было наглого демагога Колчакова, так еще один говорун объявился. Что ни лейтенант, то Спиноза или Сократ!
— А чем плох Бенедикт Спиноза? — буркнул Никита. То, что в батальоне есть и другие демагоги и он не хуже других,   его радовало.
— Тем, что вы все для меня занозы. Занозы в жопе! Одним словом, политические  занозы!
В этот момент из открывшихся дверей появился вначале широкоплечий майор, а за ним два весело хохочущих капитана.
Майор услышал последние фразы Давыденко и нахмурил густые брови. Высокие начищенные и наглаженные сапоги этого старшего офицера блестели и переливались на солнце, огромная шитая фуражка-аэродром, была словно у латиноамериканского генерала- диктатора. Широкие плечи выдавали в нем бывшего борца, а волевой квадратный подбородок, наводил на мысли о нелегкой доле подчиненных. Правда, позднее выяснилось, что этот борец милейший человек.
— Мирон! Ты уже теперь не ротный, уймись! Чего ты так накинулся  на молодого лейтенанта? — спросил ехидно майор. - Солиднее нужно быть, интеллигентнее.
 Начальник штаба вздрогнул от неожиданности и слегка растерялся, лицо его и без того багровое, стало еще краснее, но затем быстро взял себя в руки и вымолвил:
— Да вот, прибыл новый замполит роты. Нахал и бездельник, по всему видно!
— По чему по всему? Какой у тебя критерий для определения личности? -  поинтересовался широкоплечий майор. – Веснушки на носу? Голубые глаза?
-  Видимо, товарищу майору не понравилось, что я за честное имя Бенедикта Спинозы вступился, — усмехнулся Ромашкин.
— Наш человек! — кудрявый капитан- брюнет, толкнул в бок высокого голубоглазого блондина, тоже капитана, и вновь радостно засмеялся.
— Вот, вам новый кадр! — скорчил гримасу начальник штаба. — Забирайте на здоровье и мучайтесь. Но главное, чтоб он не забыл о завтрашнем заступлении в патруль. Иначе я его живым сожру! В первый день службы!
Майор Давыденко выбросил окурок в урну, быстро сбежал по ступенькам вниз и зашагал широкими чеканными шагами через плац по направлению к выходу из городка.
— Лейтенант! Что ты сделал с Мироном? Чем так разозлил? — рассмеялся голубоглазый капитан.- До инсульта едва не довел мужика!
- Не знаю. Не понял. Он и до меня был как бешенный, - ответил Никита и отрапортовал. - Я прибыл в восьмую роту, лейтенант Ромашкин.
— Как ты вовремя объявился! — обрадовался брюнет. — Я наконец-то сдам  должность, ведь ты моя смена! Моя фамилия Штранмассер,  откликаюсь на Михаила.
- А на Моисея откликаешься? – захохотал голубоглазый.
-  Откликаюсь, но никто в святую землю не зовет!
— Капитаны! Угомонитесь! Молчать! Дайте молодому человеку доложить о себе, — вмешался майор, отодвигая в сторону обоих весельчаков - балагуров.
Ромашкин вновь представился, объяснился и выразил полное недоумение яростью начальника штаба.
— Про таких говорят: Жена плохо дает, или дает, но другим! — еще громче рассмеялся голубоглазый капитан.
— Разговорчики! Прекратить! — вспыхнул майор-замполит, пресекая циничные намеки подчиненных на семейные проблемы начальника штаба. - Моя фамилия Рахимов, замполит нашего третьего батальона. Вот этот насмешник — Хлюдов. Пока что замполит седьмой роты.
— Володя! — назвал себя капитан и протянул руку для знакомства.
— А этот капитан Штранмассер. Всем говорит что Миша, но мы не верим. С ним, в принципе, можно не знакомиться, а лишь поздороваться. Один хрен, сегодня тебе дела передаст и уедет в свою Иолатань!
— Эх! Жалко, не в свой Израиль. Дела передаст, но сам Штранмассер не «передаст»! — со значением произнес капитан, подняв вверх длинный указательный палец.
— Запомни, приятель, Штранмассер! Не путать с «Шмайсером» и «трассером». А то забавно бывает, порою слышу, кричит какой-нибудь боец: Шмайсер идет. Или Шмекером каким обзовут. А у меня простая русская фамилия - Штранмассер. Нужно просто заучить, она легко запоминается, почти как Иванов. Ха-ха! — рассмеялся капитан, довольный своей шутке.
— С такой фамилией, и назначили заместителем командира батальона! Майором станет!— с наигранным возмущением проговорил второй капитан. — А я, Хлюдов, потомок старинного офицерского рода по-прежнему в капитанах хожу!
— Вовочка! Мне фамилия двенадцать лет мешала должностному росту, а тебе вредит имя. Уверяю, Володя, только начальство взглянет на вас, мой милый друг, тотчас вспоминает: Вовочка, ну вылитый проказник, Вовочка из анекдотов. Да и фамилия у тебя подозрительная Хлюдов. Есть что-то в ней ругательное. И возраст твой вполне юношеский!
— Ни фига себе юношу нашел! Двадцать девять, тридцатый годок подходит.
— Я же говорю, молод. Вот стукнет тридцать три, тогда и станешь замкомбата. Не спеши, дай срок настояться «бражке» в твоей кровушке.
Миша еще немного побалагурил, а затем с разрешения Рахимова увлек Никиту в казарму. Там он много и быстро говорил, размахивал руками, показывая тетради, конспекты, журналы, накладные на телевизор и радиоприемники, провел экскурсию по ленкомнате, которая была сделана лишь наполовину.
Никита слушал, а в голове крутилась одна и та же мысль, мешая сосредоточиться на документах: «Ни хрена себе! Тридцать три года! Вырос до капитана и стал наконец замкомбатом. Хорошенькая перспектива: гнить в этой глуши лет десять и все на одной должности!»
Штранмассер познакомил Никиту с офицерами, позже рассказав о каждом.
- Ротный у нас новый, по фамилии Неслышащих, но его фамилию точно никто не помнит и не произносит правильно, все больше: Витька Недумающий, Витька Непомнящий и тому подобное. Взводные с придурью, у каждого свой бзик. Карьеристов в роте нет, ни в прямом смысле (сволочей), ни в переносном (старых пердунов). Служат тут кто год, кто три, кто и пять лет. Первым взводом командует Вовка Мурыгин, вторым - Мишка Шмер, третьим - Сергей Шкребус (он же Глобус, он же Ребус), четвертым Ахмедка-туркмен. Бекшимов. Зампотех - лейтенант Шурка Пелько. Есть снятый ротный майор Леня Никешов. Этот «висит» за штатом, на него можно внимания не обращать. Он как старый шкаф: места много не занимает, никому вроде не нужен, а выбросить жалко. Ходит на службу и ходит, ждет, когда переведут в военкомат. Сам по ходу дела со всеми перезнакомишься, подружишься.
Позже Штранмассер отвел Никиту к председателю комиссии, посодействовал в перемещении из общаги в квартиру. Майор Зверев облагодетельствовал: выделил ему комнату на пятом этаже, в благоустроенной квартире. Но в пятиэтажках оказался один недостаток: туалетом пользоваться можно лишь, по часам. Холодная вода поступает наверх в сливной бачек с полуночи и до раннего утра. Горячей воды не бывает вовсе, по причине отсутствия оной. И все же, лучше чем в общаге с уличным туалетом и умывальником с пятью кранами на пятьдесят обитателей. Зато теперь в квартиру можно будет притащить койки из казармы, поменять белье и спать  более-менее комфортно.
Глава 2. Первый день службы

Утром Никита едва не опоздал на службу. Ночь стояла душная, вечером он долго ворочался, не мог уснуть, и под утро конечно проспал. Завтракать пришлось на бегу. Питались они с женой в гарнизонной столовке с солидным названием «кафе», потому что ни кастрюль, ни тарелок у молодой семьи не было. Багаж еще путешествовал где-то по бескрайним просторам Средней Азии. В столовке завтрак уже завершился, и для опоздавшего лейтенанта, кроме вчерашней котлеты «смерть желудку» да лапши, ничего не было. Быстро проглотив невкусную еду, Ромашкин помчался в штаб для инструктажа и тотчас попал под горячую руку начальства. Это был вечно злобствующий  командир полка.
— Лейтенант! Ты, почему в нечищеных сапогах?!
 Никита с удивлением взглянул на чуть запылившиеся во время пробежки сапоги и слегка растерялся.
— Почему нечищеные? Минуту назад намазал их кремом и почистил, — искренне недоумевал Ромашкин.
— Молчать! Я сказал, обувь не чищена! На первый раз объявляю замечание! — грозно рявкнул командир полка. — Вы сегодня в патруль заступили?
— Так точно!
— Слушайте мой приказ: разыскать майора Иванникова и доставить ко мне! Будет вырываться — разрешаю скрутить.
— А кто это? — осторожно поинтересовался Ромашкин.
— Как кто? Ты не знаешь пьяницу Иванникова?
— Никак нет! Я только вчера ведь прибыл в полк,- напомнил Никита. - Откуда мне его знать?
— Гм, гм. Ну, это не моя забота! Найдешь! — отрезал  подполковник Хомутецкий. — Шагом марш выполнять приказ!

В подчинение Ромашкин получил двух молодых младших сержантов.
— Как ваши фамилии? — спросил Никита.
— Наседкин, — ответил тот, что был с рваной губой.
— Магометов, — высокомерно произнес второй, с сильным кавказским акцентом.
— Кто такой Иванников? Знаете? — обратился к подчиненным с вопросом лейтенант, задумчиво покусывая губу. — Что за гад, которого требуют во что бы то ни стало привести?
— Это зампотех девятой роты. Разжалованный майор. Я краем уха слыхивал, что его за пьянки из штаба полка турнули к нам в батальон, — пояснил Наседкин. — В лицо- то я его знаю, но где искать, понятия не имею. В городке всевозможных закутковов и злачных мест не счесть.
— Что ж отправляемся на поиски. Начнем обход всех гнезд разврата и гадюжников! — ухмыльнулся Ромашкин.
Буквально за забором стоял первый одноэтажный барак, на который указал сержант, как на объект розыска Иванникова. Эти домишки-бараки были разделены каждый на четыре квартиры. Ворота палисадника перед входом в ветхую квартиру-четвертинку были сломаны, дверь висела на ржавой петле. Мусор устилал весь двор неравномерным слоем: где гуще, где пуще. Рой мух взлетел при появлении людей и угрожающе зажужжал в воздухе. Испуганные крысы шмыгнули в щель, злобно разглядывая оттуда незваных пришельцев. «Если так грязно во дворе, то каково же в доме?» — с опаской подумал лейтенант. Входить в лачугу не хотелось. Лейтенант с силой дернул дверь за ручку, но гнилая доска треснула, ручка оторвалась и осталась у него в руке.
— Не так надо! — произнес Наседкин и, обойдя сбоку офицера, схватился за дверное полотно, приподнял его и отодвинул в сторону, освобождая проход. В образовавшееся отверстие хлынул дневной свет, а навстречу свежему воздуху наружу устремилась смрадная вонь.
— О-о-о! — произнес ошеломленно Никита. - Наседкин, ступай, посмотри, нет ли тут Иванникова, твоего знакомца.
— Какой он мне знакомец! Еще приятелем или собутыльником назовите!— обиделся сержант, но более пререкаться не стал, а быстро вошел внутрь и через минуту выскочил обратно.
— Пусто, ни души! Ну, там и помойка! Тошниловка!
— Все осмотрел? — засомневался Никита.
— А чего там смотреть? Пустые стены! — ответил сержант.
 Через дорогу стоял следующий такой  же «гадюжник», без стекол в оконных рамах и даже без дверей. Там тоже было пусто.
В третьем жалком гнездилище алкашей гарнизона уже на входе виднелись свежие следы недавнего присутствия человеческих существ: огрызки, объедки, грязные стаканы. У калитки возвышалась огромная куча мусора, собранного со всего двора. Бутылки, остатки пищи, очистки, бумагу, тряпье, сваленные вместе, явно приготовили к вывозу на свалку.
— В этой квартире жил прапорщик, фамилию его не помню, но он дружок Иванникова, - сказал сержант. — Это наша рота наводила на прошлой неделе порядок. Прапора выселили, никто тут пока не живет и вряд–ли поселится.
— Проверим, — произнес Никита и брезгливо морщась, вошел в загаженную квартирку.
В сенях в куче мусора рылся полосатый бродячий кот, который с воплем метнулся наружу между сапог лейтенанта. «Мяу-у»!!!
— Брысь, блохастая сволочь! — топнул ногой лейтенант, и патрульные громко рассмеялись.
В кухне до края кирпичной печки высилась еще одна куча, состоявшая в основном из банок, бутылок, грязной посуды, кастрюль и сковородок. В спальне та же картина: необъятных размеров гора мусора из тряпья, газет, окурков и черепков. В темном углу стояла железная армейская кровать с лежащим на ней человеком. Никите почудилось, что это лежит труп. Чувствуя холод в груди, он легонько, носком сапога пнул накрытое рогожей тело, но в результате этого тычка был достигнут поразительный эффект. Тело ожило, и перед изумленным лейтенантом предстало отвратительное человеческое существо, густо заросшее бородой, исхудавшее до синевы, в трусах и грязной майке. От него разило ужасным перегаром и кислым, прелым запахом застарелого пота. «Человеческое подобие, какой-то гоблин,» - подумал лейтенант .
— Ты кто такой? — чуть отпрянув, спросил он, отворачиваясь в сторону. - Иванников? Ты Иванников? Майор?
— Пинчук, — ответило существо. – Бывший прапорщик Пинчук.
— Пень-чук? Прапорщик Пенчук? Чук и пень.  Взять его, хлопцы! На гауптвахту! Там разберемся, что это за пень! — распорядился Никита.
— Не имеете право! Уволен с военной службы в прошлом годе! Не пойду на «губу». Я вольный казак!
— Вижу что вольный, обитаешь тут как крыса подвальная. Запаршивел до животного состояния, скоты живут в лучших условиях. Кем работаешь? Где?
— Никем и нигде? Я свободный человек, скиталец.
— Чего делаешь в закрытом гарнизоне, коли уволен со службы? — удивился Никита.
— Тут я в безопасности, а за приделами полка милиция враз заметет. А в тюрьму я не хочу. Мне туточки хорошо.
— Семья твоя где, горемыка? — продолжил допрос Никита.
— Какая семья, любезный? Один я, один как перст. Сбежала жена и детей увезла три года тому назад. Мне в Россее делать нечего. Здесь мой дом. Двадцать пять лет отслужил, оттрубил в Педжене, тут и схоронят!
— Действительно, какая семья, о чем я спрашиваю. От тебя мочой как от общественного туалета несет. Вонючка! Хоть бы матрас подстелил поверх пружин.
Никита с неприязнью взглянул на алкоголика и на его  пещерное лежбище. На стальной сетке валялась старая рваная шинель.
— Матрас был, но украл кто-то, неделю назад.
— Кто мог украсть у тебя матрас? — усмехнулся Никита. — Такой же, как и ты, вонючий матрас и украли?
— Ты, лейтенант, думаешь, я тут один такой? Нас много шхерится по городку. Ехать мужикам некуда, не на что и незачем. Живем мало - помалу, да хлеб жуем.
— Живем? — поразился лейтенант. - Это ты называешь жизнью?
— Послужи тут лет пятнадцать, посмотрим, каким станешь, могет, тожа опустишься,— буркнуло существо, легло обратно на кровать и зарылось в тряпье.
Лейтенант махнул на него рукой, решив не связываться и не заморачиваться с доставкой никчемного бродяги на губу.
Никита, не торопясь, обошел более десяти злачных квартирок, пребывающих в разной степени поганости и зараженности. Ему повстречались еще несколько аналогичных человеческих существ, вышвырнутых армией за борт, но так и не оказавшихся в советском гражданском обществе. Иванников среди бродяг так и  не нашелся. К концу обхода от вони и смрада патрульных тошнило.
Ромашкин отпустил бойцов обедать, а сам отправился на доклад командиру.
— Товарищ подполковник! Иванникова не нашли! — доложил лейтенант с замиранием сердца, ожидая разноса.
— Ступай! Он сам явился. Плохо начинаешь службу, лейтенант! Ты не растороплив и не исполнителен! Плохо, очень плохо! Шагом марш отсюда….
Никита расстроился еще сильнее. В первый день службы нарвался на гнев командира и на второй опять получил нагоняй! Да и место службы оказалось ужасным! Это ж надо, куда он попал! Десятилетиями офицеры не могут вырваться из песков! А как спиваются тут служивые! Эх, прощай молодость, и карьера. И зачем меня сюда судьбою занесло?

Жена уехала от Никиты через несколько дней. Анна поначалу пыталась терпеть тяготы неустроенного быта. Она часами сидела, глядя в окошко, о чем-то раздумывала и наконец приняла решение. Собрала вещи и объявила, что ей нужно ехать прерывать беременность, а там и сессия не за горами.
- Поэтому потерпи без меня, постарайся некоторое время послужить один в этой дыре. Разлука укрепляет любовь! Ты сам выбрал этот округ, а не я. Домой хочу, к маме! - Анна чмокнула в щеку Ромашкина, взяла в руки чемоданчик и отчалила на Родину.
Никита поначалу даже обрадовался. Как-никак теперь времени для службы безмерно много! Кроме воспитания солдат, делать в городке было нечего, значит можно серьезно заняться работой. Никита уходил с утра в казарму и возвращался домой только спать. А иногда и вовсе не возвращался, ночевал в роте. Действительно, что было делать в этой дурацкой, пустой квартире? Зампотыл полка Зверев подложил ему свинью. В квартире, где Ромашкину выделили комнату, уже проживало семейство уволенного капитана, по фамилии Карпенко. Он сдавал должность, но его не рассчитывали, потому что капитан все ротное имущество по бестолковости частично разбазарил, частично пропил. Теперь недостачу он покрывал по ночам: что-то где-то добывал, а утром сдавал по накладным на склад. Семейка в количестве четырех человек голодала. Дети днем питались в школьной столовой, а вечером смотрели  несчастными глазами на родителей, шарили по кастрюлям, стучали ложками, гремели тарелками. Никита вскоре после отъезда Анны получил контейнер с вещами от родителей: холодильник, стиральную машину, старенький телевизор, кресло и несколько заколоченных ящиков в которых он нашел картошку, лук, грибы, соленые огурчики в банках, варенье, тушенка, крупы. Отлично! Теперь хоть изредка можно  будет самому приготовить поесть, а не в столовке язву желудка наживать.
Квартира не отапливалась, а ночи уже стояли на удивление промозглые и прохладные. Странно! Днем - пекло, а ночи холодные. Пятый этаж, на котором он жил, продувался через щели рассохшихся, плохо подогнанных оконных рам и дверей. Самое интересное открытие состояло в следующем: батареи висели на стенах, но парового отопления по проекту вообще не предусматривалось. Туркестан ведь- жара! Поэтому гарнизонная котельная отапливала казармы, а для пятиэтажек в городке подавали только горячую воду. На самом деле и холодная вода, выше второго этажа почти не поднималась: не хватало напора старенькой водокачки, а горячей воды не было вовсе.
Ну а так как в квартире было прохладно, то из трех комнат обитаемыми были две. В одной жил Ромашкин, вместе с выбегающими изо всех щелей шустрыми тараканами, в другой - семейство капитана Карпенко. Порой в комнату к Никите забирался наглый полосатый котяра. Он охотился на тараканов и за это лейтенант его полюбил всей душой. Заманивал он кота, кусочком колбасы, затем охотника запирал на ночь, чтобы тот ловил насекомых.
Пришедшие багажом шмотки стояли в третьей, дальней комнате.  Распаковывать их руки не доходили из- за постоянной служебной суеты.  Однажды Никита обнаружил, что один из ящиков уже вскрыт: крышка оторвана, но аккуратно приставлена обратно к своему месту. Ромашкин заглянул внутрь и ничего там не обнаружил. А ведь в ящике должна была быть картошка. Его осенила догадка: сожрали соседи! То-то дети Карпенки с довольными физиономиями ходят в последние дни. Лейтенант решил поругаться, но тут из кухни раздались веселые голоса членов семейства.
— Лейтенант! Никита! Ромашкин! Сосед, ступай к нам, присоединяйся. Мы твоей картошки натушили, покуда ты укреплением воинской дисциплины занимался. Перетрудился ты, парень, и, кажется, отощал! - Муж с женой взяли Никиту под руки и повели к столу.
Никита вошел в кухню и оторопел. В центре стола стояла бутылка водки, а вокруг нее тарелки с закусками и большущий казан картошечки с тушенкой.
— Сан Саныч! Откуда это богатство? — оторопел Никита.
— Чудак. Это ж все твое, кроме водки. Думаем, гибнет добро.  Решили тебе помочь! — хохотнул бывший капитан. — Вот только селедка из столовки солдатской. Пьем и закусываем! Держи огурчик, помидорчик, капустку, грибки, картошечку, рюмочку.
Карпенко, ласково воркуя, наложил в глубокую тарелку доверху закуски и придвинул к Никите.
— За что выпьем? — поднял свою рюмку Ромашкин.
— А выпьем мы, дорогой сосед, за скорейшее возвращение на Родину. Чтоб этому Туркестану ни дна, ни покрышки! Пропади он пропадом, треклятый!
— Как грустно. Но ладно, пусть будет по-вашему. За возвращение, — согласился Ромашкин. - А второй тост я предлагаю за нас. За дружбу и взаимовыручку между соседями.
— Вот это дело. И пусть наше сосуществование будет недолгим, не более месяца, — пожелал самому себе Карпенко. — Надоело бедовать нам тут, не живем, а существуем и выживаем. Почти полгода как из армии турнули, а уехать на Украину никак не получается.
— Вот именно! Турнули! Чудо-юдо ты мое! – с горечью сказала соседка. - Ни зарплаты, ни документов на отъезд. Когда же конец мытарствам?
— Скоро, радость моя, скоро! — пообещал жене капитан и выпил весь стаканчик до дна. — Ненавижу я эту армию, эти пески, эту пыль! Черт бы побрал комиссаров и командиров, туркменов и узбеков, танки и самоходки, пушки и пулеметы! Эх, жисть! - И он затянул тоскливую украинскую песню:
…И в дорогу далэку,
ты мэни провожала…
Весело начавшееся застолье окончилось грустно. Никита, слушая песни, молча доел картошку, допил  водку, и соседи разошлись по комнатам.
По утру Ромашкин встал с ужасной головной болью и побрел к офицерской столовой завтракать. Ну, что за гадость эта местная водка! Удивительно, но пока он спал семейство приговорило целый чугунок картошки и недоеденные закуски. Не осталось даже хлеба, хотя лейтенант помнил: вчера еще была буханка и батон. Вот обжоры! Значит, напряглись и поели впрок.
В кафешке Ромашкин подсел за столик к новому приятелю, взводному Шмеру.
— Мишка! Как тебе тут служится, не томишься? — задал вопрос Никита, ковыряя вилкой яичницу. — Почему все мучаются и ненавидят этот гарнизон? Казалось бы, тепло, фрукты, овощи. Это же не Крайний Север или Забайкалье! Отчего народ так отсюда рвется куда глаза глядят?
— А потому, что тоскливо тут! Чужая страна, никакой цивилизации. Вот посуди сам: я попал в Педжен два года назад, живу один как бирюк, ни бабы, ни угла. Торчу в этой засратой общаге один одинешенек, чтоб ей сгореть!  Тьфу-тьфу- тьфу!!! Не дай бог, конечно, не то в казарме поселят, - испуганно поплевал Шмер через плечо. -  А где тут жену найдешь? Среди туркменок? За нее калым нужен. Выкупить местную аборигенку-невесту зарплаты за пять лет не хватит. Остается одно: онанизм до мозолей на руках. А в России или Бульбении я б давно девку нашел. Сюда-то кто добровольно поедет? Вот и от тебя женка сбежала и вряд ли вернется. Так что и тебе предстоит самоудовлетворяться.
— Ну, ты сказанул! — фыркнул Ромашкин.
— Конечно! Есть такое понятие: «незаменяемый район». Наш Педжен, это «не заменяемый район». Есть в Туркво «заменяемые районы» в обязательном порядке, где через пять, а где и через десять лет, но замена будет! Все зависит от дикости и трудности службы. У нас не высокогорье, и не совсем пустыня, глушь, конечно, но считается вполне пригодная для службы местность. Так - то! А комары «пиндинка», от укусов которых  по телу идут трофические язвы – не в счет….
Офицеры доели завтрак, выпили чаю и направились в общагу, к Мишке в гости. Времени до построения оставался целый час, а в казарму если войдешь, так до отбоя не выберешься.
По дороге Мишка говорил, говорил и говорил, безумолчно, не останавливаясь. Его словно прорвало. Он, похоже, встретил внимательного слушателя впервые за многие месяцы.
— Ты и сам скоро почувствуешь на своей шкуре, до чего тут хреново. Вот – вот  задует ветер — «афганец», порой неделю, а то и больше пылью метет в городке. Ни зги не видно будет, и дышать предстоит воздухом вперемешку с песком. Обязательно оборвет электрические провода, останемся без воды и света. И так несколько раз подряд за осень!
— Что ж, будем мало пить и мало писать. — усмехнулся Никита, — Какие еще предстоят трудности?
— Жратвы в магазинах нет, только консервы на прилавках лежат. На весь гарнизон один занюханный магазинчик - военторг с пустыми полками,   привоз продуктов раз в неделю. Тетки занимают очередь на себя и подруг с часу ночи, а открытие в девять. Стоят до утра, сменяя друг друга,  делят ночь поровну. У молодых девчат еще есть оптимизм, а те, кто по- старше опускаются и смиряются с этой обстановкой, с тем, что тут, навсегда останутся! Вообще, на востоке женщины быстро стареют, наверное, от жары и ослепительного солнца. Бабы пока привлекательные, заводят себе любовников из местных аборигенов, тех, что побогаче. Называется это ласково и нейтрально - «друг семьи». Этот «друг» спаивает мужа, кормит семью, а супругу регулярно имеет. Муж, капитан или майор, напьется, слюни распустит и спит на лавочке в палисаднике, а эта грязная скотина развлекается.
— Не любишь местных? — спросил Никита.
— Ненавижу! Грязные сволочи! Воняет от них как от козлов! Наглые, злобные, нападают в городе на офицеров толпой и избивают! Запомни лейтенант: после захода солнца из городка в Педжен ни ногой! Изобьют, ограбят или искалечат. В прошлом году молодого прапора забили до смерти. Когда нашли в арыке его тело, на него было страшно смотреть, так изуродовали, кровавое месиво какое - то. Не соображают, что творят, они же поголовно обкуренные, особенно молодежь. Так что, друг мой, тебе предстоит веселенькая служба.
Новые приятели вошли в Мишкину комнату и уселись на кровати. Шмер взял в руки гитару, начал перебирать струны, подбирая мелодию, затем фальшиво заиграл и фальцетом запел:
Если не попал в Московский округ,
           Собирай походный чемодан,
          Обними папашу, поцелуй мамашу,
 И бери билет на Туркестан!
 Лет через пятнадцать
 Едешь ты обратно
 А в руках все тот же «мочедан»,
И с погон мамаше грустно улыбнется
           Новенькое званье — «капитан»!
— Какой ужасный голос! Какое отвратительное пение! — рассмеялся Никита.- И перспективы на будущее ты обрисовал до чего гибельные!
— Отвратительное пение? Ну и черт с тобой! — разозлился Шмер. -Поболтали, попели, а теперь в казарму. Проваливай! Поднимай зад, надевай сапоги и выметайся.
Мишка вытолкнул Ромашкина из комнаты, закрыл ее на ключ, и оба офицера молча побрели в роту.

***
- Занятно рассказываешь, но меня этим не удивишь, - произнес Большеногин и предложил тост: – Прервемся на минуточку и давайте выпьем за наш славный мотострелковый полк!
Компания, стоя, дружно выпила за боевой полк.
- А теперь продолжай врать, - велел Кирпич.
- Да кто врет-то? Кто врет! Мой рассказ - чистейшая правда! Не желаете слушать - не надо! – обиделся Ромашкин.
- Ладно, верим, трави байки далее, пока мы закусываем! – великодушно разрешил Большеногин, ободряюще глядя на друга.
Глава 3. Знакомство с «гусарами»

Никита день за днем просиживал в канцелярии за обшарпанным столом и пытался восстановить документацию к итоговой проверке за год. Напрасно Шмайсер, уезжая к новому месту службы, обрадовал лейтенанта, похваляясь, что оставляет ему «бесценное богатство». Увы, когда «счастливый наследник» вник в содержание конспектов, то с удивлением обнаружил, что одна из лекции о материалах съезда была ужасной галиматьей. Лейтенант буквально лишился дара речи, и что двадцать третьий съезд партии, в результате несколько исправлений, стал двадцать шестым. Оказалось, что фамилия Хрущева была вымарана, и в материалах уже фигурировал вписанный другим почерком Брежнев, а мудрые изречения «сеятеля кукурузы», в одной из лекций, выдавались за мысли Андропова. Менялось только количество палочек в римских цифрах и фамилии руководства. Проводилась нехитрая манипуляция с заменой двух листов - титульного и последнего. Видимо, это мнимое богатство, досталось самому Штранмайсеру от предыдущего «сидельца» в этой пустыне. Вырезки и картинки выцвели, вытерлись и не годились для наглядной агитации. Тягостно вздыхая, Никита очистил шкаф, собрал этот скопившийся хлам в плащ-палатку и выбросил «несметные сокровища» на помойку.
Отряхнув руки от пыли после проделанной ревизии, он с удовлетворением обнаружил, что в итоге имеет пару кусков ватмана, десяток чистых листов бумаги, банки туши и гуаши и стопку не до конца заполненных тетрадей. В них были всевозможные протоколы собраний, которые предстояло теперь вести ему самому : - общих, партийных, комсомольских, сержантских, офицерских. Особенно удручали журналы политзанятий, заполненные частично во взводах, а у разгильдяя Вовки Мурыгина они отсутствовали и вовсе.
Зато в шкафу имелась разнообразная посуда: грязные стаканы, рюмки, вилки, ложки и пирамида пустых коньячных и водочных бутылок всевозможных сортов. И если макулатуру выносили дневальные, то посуду Ромашкин снес на помойку самостоятельно. Не хотелось дискредитировать предшественника, да и самому не гоже выглядеть алкашом в глазах бойцов. Вдруг подумают, что за неделю успел поглотить этот «винный погребок». Внимательно  изучив ассортимент напитков по этикеткам на бутылках, определил заметное преобладание коньячных изделий над винно-водочными.
Оглядевшись, лейтенант понял, что оказался у разбитого корыта. Телевизор для солдат, вывешенный в расположении под самым потолком, не работал, приемник, который тоже числился за ротой, только хрипел, шипел, но не говорил. Никита поставил стремянку к стене, залез к телевизору и чуть не свалился вниз от удивления. Сзади не было крышки, а в корпусе кроме, кинескопа, ни одного блока или лампы не наблюдалось. Ясно, почему он не включался. Командир роты Неслышащих на вопрос лейтенанта вытаращил свои бесцветные рыбьи глаза и затараторил:
— Как не работает? Вы что? Очумели, товарищ лейтенант? Телевизор новый!
Капитан шустро взобрался на стремянку, заглянул за кинескоп и взвыл.
— Обманули! Мерзавцы!
Никита знал, что ротный только месяц как принял свое хозяйство, но во всех позициях прокололся. Недостача была и по вещевому имуществу и по технике. Не зря у него было прозвище Недумающий! Кроме того вариации: Незнающий, Неверящий, Невидящий, Неслышащий, Непомнящий, Забывчивый, Задумчивый и так далее.
Сослуживцы, казалось, забыли или вовсе не знали настоящую Витькину фамилию, и всякий раз называли его по – новому, в зависимости от ситуации и настроения. Витя — было самое ласковое и уважительное обращение, при условии хорошего настроения офицеров, или если он поил в очередной раз компанию. А так Витька или Витек. Но в основном «Незнающий». Возникал вопрос: как он стал ротным? Мишка Шмер объяснил, что на его назначении настоял комбат подполковник Алсынбабаев.
Алсыну был нужен исполнительный, работящий, тупой, не перечащий начальству офицер, не мешающий продавать солдат на хозяйственные работы в город. В бытность взводным Витька постоянно суетился то с рубанком, то с молотком, то с лопатой. Вскапывал лично клумбу перед штабом батальона, ремонтировал сгоревшую аппаратуру, сломанные утюги, приколачивал доски. После того как он своими руками отреставрировал бытовую комнату, Алсынбабаев аттестовал Витьку на вакантную роту взамен уходящего в военкомат старого майора Никешова. Назначение состоялось, тем более что против этого безвредного и малопьющего капитана, участника начала афганской военной кампании никто не возражал. Характеристики положительны, ветеран войны, коммунист, хороший семьянин.
Вот с этим Непомнящим и предстояло служить, возможно, долгие годы! Никита хмуро из  подлобья разглядывал глупо улыбающегося командира роты. Витька корпел за соседним персональным столом над разобранным старым утюгом. Ремонтировал он его третий час и явно испытывал от этого занятия удовольствие. Что сказать о нем: мастер - ломастер!  Ромашкин вновь зарылся в бумажки и грустно размышлял: раз такой олух смог стать командиром учебной роты - значит в армии возможно все. Из разговоров взводных между собой Никита понял, что ротного не любят. Некоторые, в частности, Шкребус и Мурыгин, его ненавидели и презирали. Они рассматривались в свое время как потенциальные командиры роты, но что-то не сложилось. Как рассказывал Мурыгин, он полгода поил поммошника начштаба полка и имел твердые заверения в предстоящем служебном росте, после замены Никишова. Но строевик, ушел раньше на пенсию, так и не договорившись с комбатом, а жуликоватый Алсын не любил Мурыгина за пререкания и острые шуточки. Алсынбабаев, зная ершистый характер взводного и куркулистые замашки Вовки и уже имея в батальоне двух неуступчивых ротных, предпочел назначить хоть в одном подразделении покладистого командира. Пусть и тупого, пусть и бестолкового, но тихого и послушного, который не будет мешаться под ногами в процессе «работорговли».
Ромашкин делил стол в канцелярии  с зампотехом роты Пелько и поэтому теснился на одной его половине. На чистой. Другая половина была завалена промасленными путевками, формулярами и коробками технаря. Узкая и длинная канцелярия роты не позволяла разместить более трех столов и трех шкафов. Третий стол — для четырех взводных - по масштабам захламленности не поддавался описанию. Так же, как и их шкаф. Старшие лейтенанты постоянно ругали молодого лейтенанта Ахмедку Бекшимова, что он привнес азиатский беспорядок в их угол и винили во всех смертных грехах. Молодой лейтенант Ахмедка скромно улыбался, молча сносил насмешки и не возражал. Бардак так бардак, иначе, мол, не умею.
Недумающему на совещаниях постоянно перечили и Мурыгин и Шкребус, по делу и не по делу. Шмер не ругался, но его ехидные анекдоты и подначки, выводили ротного из душевного равновесия больше, чем пререкания и хамство остальных, а колкие замечания порой ставили в тупик. Ротный был безнадежно туп и, что называется, «без царя в голове». Таким его и характеризовал, Шмер.
 Зампотех Пелько в жизни роты участия почти не принимал. Технарь внезапно исчезал из казармы, порой на неделю, и так же внезапно объявлялся. Шурка выполнял какие-то указания зампотеха с фамилией Ке. Много читавший в детстве и юности, Ромашкин, услышав эту корейскую фамилию задумчиво, произнес: «Дневник пройдохи Ке». Тот Ке из книжки плохо кончил, застрелили. А  этот тоже пройдоха?
— Пройдоха, еще какой! — рассмеялся Шмер. — Король вторчермета Туркестана! Барон черного и цветного металла. Император свалок металлолома!

Никита почему – то быстро сблизился с Мишкой Шмером. Они вместе ходили в столовую, вместе ездили в город.
Взводный свел Ромашкина с местным «бомондом». Этот «аристократический клуб» был ограничен компанией из шести офицеров: четырех из постоянного состава (холостяков) и двух приходящих (женатых).
Председательствовал в клубе «поручик» Вадик Колчаков, заместителем председателя являлся бывший «поручик», а ныне разжалованный «подпоручик» Костя Лунев. Тостующим, шалместером (звучало красиво), числился весельчак Шмер, а почетным герольдмейстером (назвали так должности больше для красоты, не зная толком, что эти слова означают) - боксер и силач Игорь Лебедь, по прозвищу Белый (за белобрысость). Женатиков Серегу Шкребуса и Олега Власьева приняли в узкий круг как водителей крайне необходимых мотоэкипажей, трескучего мотоцикла «Восход» и старого «Москвича». Без них пьянки были бы скоротечными, и оканчивались бы после распития последней рюмки. А с присутствием в компании Власьева (Власа), и Шкребуса (Ребуса и он же Глобус), мотокони мчались в город к «черному окну», из которого за двойную цену в любое время ночи выдавалось спиртное.
Никиту ввели в гусарский круг в качестве кандидата, по протекции Шмера. Приходящих и желающих состоять в «клубе» было довольно много, и в кандидатах числилось с десяток субъектов, без малейших перспектив  в него вступить.
После того как Никита вылакал две стопки, не морщась, Ребус- Глобус тотчас обозвал его:
— Какой ты  к черту Ромашкин? Ты будешь Рюмашкиным!
— Лейтенант! А зачем тебе наш гусарский коллектив? — спросил Лунев, наливая очередную порцию в бокалы. — Ты что в армии служить не желаешь?
— Почему так решил? — переспросил Никита. – Пока не отказываюсь.
— Потому что те, кто обычно сидит за нашим скромным столом, служить в этой гребаной армии не желают! — пояснил Лунев, ухмыляясь.
— Взгляни на нас. Думаешь, почему мы пьем? Причем не просто так пьем, а систематически, «по-черному», без всякого смысла и без повода! — поддержал приятеля Балинский. — Пьем, пьем и пьем. Время от времени блюем, но это крайне редко. Вонючая, паршивая местная водка уже давно не берет. А хандра не проходит. Грустим, поем, играем в карты, дебоширим, изредка водим сюда баб-с! Да! Случается. Но веселее на душе ни от чего не становится.
— Ну, чего вы к нему пристали? — вступился за рекомендуемого приятеля Шмер. — Парню скучно и хреново на душе, жена от него сбежала. Пусть потрется в нашей компании. Тем более у Никиты имеются деньжата. Он получил подъемные в предыдущем гарнизоне, откуда Ромашкина переправили сюда. И наш друг готов их потратить вместе с нами! Верно говорю?
— В принципе, верно, — согласился опьяневший Никита. — И потрачу! А отчего я торчу тут с вами, сам не знаю.
— Пей и не болтай! — гаркнул Ребус и хлопнул лейтенанта по спине пухлой потной пятерней.
— За дружбу и свободу! — рявкнул Лунев и поднял граненый стакан.
— За волю! — еще громче крикнул Колчаков.
В течение следующих трех часов собутыльники громко говорили, спорили о чем-то и много пили все подряд. В комнату заходили другие офицеры, большинство совершенно не знакомых Ромашкину. Были даже два брата – близнеца. Как пошутил Лебедь, однояйцовых (но с разными яйцами). Люди знакомились, пили, уходили. Шкребус откланялся в середине пьянки. Холостяки громко кричали ему вслед: «Женатик! Подкаблучник! Беги, скорей!» 
— Эх, чего нам тут катастрофически не хватает, в этой глуши — баб!- всхлипнул пьяно Шмер. — Проклятая пустыня!
Осоловевший Ромашкин, слушал рыдания приятеля, и в его затуманенном алкоголем мозгу закружилась бешеная карусель. Предметы приняли расплывчатые, размытые очертания, все замельтешило и завертелось перед глазами, а к горлу подступил удушающий комок. Желудок забурлил, подтянулся к горлу, и началась неудержимая икота. Лейтенант вскочил из-за стола, уронив тяжелый казенный табурет, и начал дико озираться по сторонам, отыскивая глазами путь к туалету.
— Дорогу! К окну птенца желторотого! Освободите проход созревшему! — скомандовал Шмер и распахнул окно. — Сюда мой друг, на воздух! Живо! Без стеснений!
Никита рванулся к подоконнику и, перегнувшись через него, облегчил желудок от излишнего алкоголя. Выпитая доза оказалась слишком велика для юного организма. Этим поступком Ромашкин испортил многим аппетит, и гости начали разбредаться по домам.
Интеллигент Хлюдов тотчас предпринял попытку  натянуть на ноги сапоги и тихо уползти из общества, не прощаясь, чтоб ему не свистели вслед как Ребусу, но всевидящий Шмер заметил его телодвижения и ехидно крикнул ему в лицо:
— Вовка, сапоги не одеть - это ерунда.  Главное дело, чтоб трусы с ноги не были сняты.
— А чего я их буду снимать? — насупился капитан. – В мужской компании?
—  А это ты жене докладывай, где был! Всякое бывает, но лучше прийти пьяным, чем в чужих трусах. Я на стажировку курсантом попал в Забайкалье. Так был веселый  гарнизон, на реке Даурия. И одна правдивая история приключилась, но не со мной. Рассказать?
— Рассказывай!!! — дружно потребовали, оторвавшись от выпивки, оставшиеся в комнате.
Хлюдов сел на тумбочку и, монотонно раскачиваясь на ней, из последних сил напрягал внимание, чтобы не пропустить поучительную историю.
— Один такой же, как ты, майор-зампотех, любитель женщин и водки, однажды совместил приятное с полезным. Сделал дело и приперся домой ну просто никаким! Ну, совершенно ни гу-гу не соображающим. Разделся, жена глядит, а на нем чужие женские трусы. Супруга с криком и кулаками, поцарапала когтями щеку, а майор, назовем его Петей – бац! - с размаху, точнехонько прямо в глаз. Уймись, мол, дура! Баба в крик, плач, да бежать в политотдел за защитой. Рассказала, что муж загулял и к тому же дерется. Понятное дело, Петю этого в оборот взяли. Обработали по полной программе: сняли с должности, одну большую майорскую звездочку разбили на четыре маленькие - капитанские, взялись по партийной линии песочить. Орут на него в парткоме, пеной брызжут. А Петя стоит себе задумчиво так и бровью не ведет. Наказали: «строгий выговор с занесением в учетную карточку», все навыступались, психуют, члены парткома сами себя больше навоспитывали. В итоге полковой партийный вождь спрашивает: «Майор, ну ты понял что-нибудь из нашего разговора, по воспитательной работе?» «Понял», — говорит Петя. «Что ты понял? Говори!» «Понял, что трусы с ноги снимать никогда не надо!» Секретаря парткома чуть инфаркт не свалил с ног, а остальные офицеры от смеха едва по полу не катались. Так -то!

Понятное дело, малопьющему молодому лейтенанту, за «гусарами» было не угнаться. Вскоре Никита рухнул на застланную кровать и отключился. Некоторое время лейтенант спал, а затем проснулся, вскочил и напрягая волю, стал пробираться к заветному окну. Рейд пришлось повторить еще пару раз. В промежутках Ромашкин страдальчески глядел на компанию, которая с каждым его пробуждением постепенно уменьшалась. Но свет в комнатушке так и не погас до утра.

Пробуждение, полное кошмарных видений, было долгим и мучительным. Голова на шее казалась чужой, жила отдельной от тела жизнью. В ней отсутствовали мысли, а была только нестерпимая тупой боль. Тошнило и выворачивало наизнанку постоянно. Никита попытался встать на ноги, но к горлу подкатил ком: в желудке было пусто, и вытошнило его какой - то гадкой слизью. Требовалось восстановить деятельность желудка, но как? Для этого надо подняться и пойти в кафе, а сил на это нет. Ноги крутило и ломало, жилы выворачивало, неудержимая дрожь охватила несчастное тело лейтенанта. Никита завернулся в одеяло и полежал еще часик.
В комнате внезапно объявился Шмер, который словно дьявол - искуситель принес чудодейственный эликсир — пиво. Да! Это были две бутылки вонючего, кислого жигулевского пива. Стоило открыть пробку, как из него вылетели хлопья пены. Никита, слегка отхлебнув, поставил свою бутылку на стол, и из горлышка медленно выползала пена. Эта хмельная, жидкая, мутная и зловонная вата, медленно сползала по стеклу бутылки.
— Ты знаешь, Ромашка, эту дрянь надо пить быстро! Сейчас же! Иначе в течение какого-то короткого времени все пиво окажется на столе. Туда, наверное, стиральный порошок на заводе добавляют. Отчего вдруг оно так пенится и воняет?! За что нам такое наказание? Воду пить невозможно, пиво - дрянь, водка гадость! Чем утолять жажду? «Чименом»? «Чишмой» (названия сортов местных вин)?
-  «Боржом», хочу «Боржом»! Или «Нарзан», — простонал Никита.
— Где я тебе его найду? — удивился взводный. — Пей пиво и не бухти. Пойду, разыщу коньяк, наверняка у кого-то есть заначка.
Через полчаса Мишка вернулся и уныло объявил:
— Вчерашнее мероприятие истребило все запасы общежития, ничего  ни у кого нет. Ладно, терпи до обеда, съездим в город в магазин за венгерским «Токаем»! Он как бальзам на раны действует! Считается напитком королей!

***
- Точно! Эта «Чишма» такая дрянь, от нее сразу мутит! – согласился Кирпич. – Лучше нашей Московской водочки с завода «Кристалл» ничего не найти!
- Уймись! Не перебивай рассказчика! – остановил излияния товарища Димка – художник. – Если будем о водке спорить, нить рассказа потеряем. Продолжай, дорогой друг.
- Верно, я тоже про Забайкалье, или про житье на Дальнем Востоке могу многое рассказать, но не перебиваю! – воскликнул Большеногин. – Каждому свой черед!
Глава  4.  Проверяющие.

В гарнизон Никита попал как с «корабля на бал». Вскоре началась итоговая проверка боевой подготовки. Проверка того, к чему Ромашкин еще не успел приложить ни руки, ни ноги, ни головы. Замполит Бердымурадов пообещал, что если какое-то подразделение провалится на зачетах, то снимет офицеров с должностей. Выходит, могут наказать за то, к чему сам Никита не имел никакого отношения, а вернее за грехи предшественников. Комбат собрал со всех офицеров деньги на организацию попоек для проверяющих, немного поорал на совещаниях - и началась проверка.
Ромашкин последнюю ночь перед выходом на полигон провел без сна, переписывая лекции, заново оформляя журналы и тетрадки. Настроение было препаршивейшее: куда не кинь взгляд, всюду «провал». Замполит Бердымуратов пригрозил служебным несоответствием, если за две недели Никита не переделает ленкомнату. А как ее переделать? Ни материалов, ни средств на закупку, ни писаря, ни художника. К черту! Как пойдет дело, так и пойдет. Этот Бердымурадов с русским языком был знаком, но не в полном объеме. Порою озвучивал такие перлы, что офицеры полка буквально катались со смеху. На днях на совещании выдал: «Мол, приезжаю на склад КЭС, и вижу такую картину: сидят на деревьях прапорщики Петренко, Соболенко, Лукашенко, и едят вонючее белое мясо! Бездельники!»
Все представили в уме прапорщиков, словно ворон рассевшихся на ветках  и клюющих падаль. Начпрод возмутился первым:
-У нас в гарнизоне все мясо свежее, не могут прапора есть мясо с душком!
Комполка Хомутецкий тоже удивился, чего прапорщики на деревья полезли, что им на земле не сиделось?
Бердымурадов пояснил:
- Нет не падаль они ели, а это, как его противное мясо, которое от свиньи….
- А-а-а, сало! – обрадовался начпрод. – Так бы сразу и сказали! Отличное сало и совершенно не вонючее, сам солил.
- Возможно для вас и не вонючее, но я эту мерзость не ем! – нахмурил брови замполит.
- Зампотыл, а чего у тебя прапора сидя на деревьях, сало едят? – продолжил расспросы Хомутецкий. – Места на земле не хватает, или боятся, что другие хохлы отнимут?
- Та ни! Вы шо! – подал голос Лукашенко из глубины зала. – Мы на бревнах сидали. Трошки сальца зачуфанили. Гарно сало! На деревья нэ лизли, то напраслина.
Анекдот недели гарнизона: хохлы едят вонючую тухлятину,  раскачиваясь на ветках деревьях и громко каркают.
   
            На танкодроме, который был вотчиной третьего батальона, лейтенант оказался впервые, и очень удивился увиденной картине. За командной вышкой в тени деревьев стоял сарайчик, в котором хрюкали и визжали свиньи, в закуточке, опутанном сеткой-рабицей, кудахтали куры, у дерева гоготала парочка связанных гусей.
 Славно! Гуси в яблоках ожидают своей участи. Вернее, пока без яблок, яблоки лежали в коробке. Животноводческая ферма совхоза «Тупик коммунизма имени Алсынбабаева», — подумал Никита. - Почему тупик? А потому что дальше ехать некуда! Армия, занятая сельским хозяйством и банкетами - это балаган. Но нужно сказать, что «фермой» комбат занимался любовно, вкладывая всю душу.
 Первым делом, приехав на танкодром, Алсын поспешил не на командную вышку, а к курятнику. Там он внимательно пересчитал кур, выпил несколько свежих сырых яиц, которые преподнес на тарелке солдат из обслуги «объекта», затем комбат  потрепал по холкам сытых кабанчиков, потеребил за длинную шею стреноженного гуся. Три собаки, охраняющие стратегический объект, визжали от восторга, что, наконец- то прибыл их любимый хозяин. Алсын бросил каждой по косточке, а затем взялся за воспитание солдата-свинаря. («Сарай плохо вычищен! Почему коза дает мало молока? Отчего куры плохо несутся и куда деваются яйца?»).
Коза? Есть еще и коза? И точно, в кустах блеяла белая козочка с маленьким козленком. В рыжего кота, разлегшегося на походном столе, вытянув лапы и подставляя толстый бок солнышку, комбат сердито, со злорадным смехом швырнул камень. Не попал, но спугнул рыжего и зматерился с досады на собственный промах. Кошек Алсынбабаев почему-то не любил, но сам был похож на хитрющего котяру, обожравшегося сметаной, да жирными сливками. Масляные глазки его буквально излучали любовь и тепло, когда он смотрел на кур, собак, даже свиней (несмотря на то, что он был мусульманин!). А вот на свинаря, на своего водителя и на офицеров, он смотрел как на личных кровных врагов. Это отношение к людям - хуже, чем к скотам - Никиту всегда коробило.

Вскоре появилась бригада проверяющих. Возглавлял ее подполковник с красной рожей, сплошь покрытой паутиной багровых сосудов, с желтыми глазами пьяницы. Эти глазищи он вытаращил, заранее изображая «праведный» гнев из-за низких результатов роты. Вместе с ним из «уазика» выпали помощники, майор и капитан. Выпали, потому что ноги их не держали, хотя солнышко только поднялось. Какими же они будут к закату?
Комбат отправил на вышку руководить занятиями Недумающего, дорогих проверяющих усадил дремать за стол с напитками, а сам занялся шашлыком. Лично перед этим Алсын рубанул головы гусям, забил маленького подсвинка, разделал его, и устроился удобно у мангала, покручивая вертела и что-то напевая. Замполит Рахимов, был тамадой и попутно дорезал овощи в быстро истребляемые салаты,  он поминутно наполнял пустые стаканы, которые безо всяких тостов опустошались приезжим начальством из дивизии.
Ромашкин дремал возле походной ленкомнаты и развешанных плакатов по мерам безопасности. В его обязанности входило инструктирование взводов перед началом заездов. «Наездники», черт бы их побрал, показали себя во всей красе. Не прошло и часа, как один танк перегрелся, а у другого заклинила коробка передач. Вскоре боец-узбек не вписался в препятствие и свалил танк с препятствия (с моста).   
  Чтобы проверяющие не обращали внимания на безобразия, происходящие на танкодроме, Алсын быстренько подсел с шашлыками к их компании, и ускорил процесс доведения проверяющих до нужной кондиции. В ход пошли новые байки, анекдоты и тосты.
 Алсын пощелкал пальцами и поманил Ромашкина, словно полового в трактире:
— Лейтенант, подойди сюда!
Никита отделился от бетонной плиты, которую в стороне давил, прислонившись к ней спиной, и не спеша, вразвалочку направился к столу. Ему не понравилось и покоробило это барское пощелкивание пальцами комбата в его сторону.
— Быстрее, замполит! Чего как не живой! Вели Мурыгину принести еще водочки и консервов! А то у нас тут остался шашлык да зелень. Быстро!
Никита безо всякого рвения отправился исполнять распоряжение начальства. Мурыгин пересчитал водку и со вздохом выдал очередные две бутылки.
— Сволочи! На них не напасешься. Нам еще три предмета сдавать! Такими темпами только на стрельбу останется! Замполит, политзанятия под угрозой! Твой предмет в опасности. Будешь сам своих политиков поить.
Никита буркнул, что «в гробу видал поить и наливать неизвестно за что», и побрел обратно. Подполковник осоловело уставился на Никиту, когда тот, не рассчитав, очень резко стукнул, бутылками о столешницу. Этот громкий звук разбудил дремавшего начальника, и он тупо уставился на Ромашкина.
— Лейтенант! Ты кто?
— Лейтенант Ромашкин.
— И что?
— И ничего, еще водку вам принес, — ответил, усмехнувшись, Никита. – Для продолжения, а то бутылки опустели.
— Ага! Умничаем! Презираем? Не уважаешь?
— Почему не уважаю? Я вас просто совсем не знаю. Позвали - пришел, принес, а сейчас уйду.
— Комбат! Ты посмотри каков наглец! Ни страха в глазах, ни подобострастия. Давно в чужих руках не обсирался?!
— А я никогда не обсирался! — обиделся еще пуще Никита.
— Ну, нахал! Да ты знаешь кто я?! Знаешь?!
— Нет, — ответил искренне лейтенант.
— Знаешь, что я с тобой могу сделать, лейтенант?! Изничтожить, буквально! Форменно извести, под корень истребить!
— А за что? — вновь спросил Никита. — За то, что водку подношу?
— Э-э-эй! Ромашкин! Не зарывайся! — рявкнул заволновавшийся Алсын, желая прекратить разговор, принявший опасное направление. – Уйди! Поди прочь!
— Водку, говоришь? Значит, ты видишь во мне алкаша? Да я тебя в порошок сотру и размажу! Вот сейчас поставлю двойку за вождение, а завтра за стрельбу - и тебе крышка! Снимут с должности и в Афган отправят.
— С превеликим удовольствием, сделайте такую милость. Сам об этом начальство прошу, — обрадовался Никита.
— Но – но! Замполит, не болтай! Какую ты чушь несешь! Двойки он захотел! Кроме тебя в роте другие живые люди есть, которые за дело болеют и не балаболят. Мы год работали не для того, чтоб ты все экзамены испоганил. Шагай на учебное место! — приказал Алсынбабаев.
— Э, нет! Я хочу с ним разобраться, понять, что он за человек! Погляди, какие наглецы из училищ выпускаются! Хамье и шваль! Пороху не нюхали, а пыжатся, из себя что-то корежат! Правильно говорю, комбат?
— Правильно, Владимир Иванович! – согласился Алсын. - Без году неделя как стал лейтенантом, а ведет себя будто старый боевой офицер. Лейтенант, ты знаешь, что такое учения под руководством Министра обороны? Нет? А я дважды участвовал, и благодарность получал. Марш-бросок на танках через пол- Европы совершал. Вот у тебя на плакате пакет с вертолета командиру танковой колонны передают, у меня так было! И реки форсировал, и сквозь лесные чащи прорывались. Вот это служба! А то губы он кривит... Иди... — распорядился Алсын, махнул рукой и едва не рухнул с табурета.
Комбат нетерпеливо замахал руками, удаляя Никиту от фуршетного стола.
— Не, постой! — не унимался проверяющий. — Я ему еще и по политподготовке двойку поставлю! Лично! Могу хоть сейчас проэкзаменовать. Комбат, они ведь ни хрена не знают! Скажи к примеру, в каком году Дмитрий Донской разбил Чингиз-Хана? Не знаешь?
— Чингиз-Хан умер еще до рождения Дмитрия Донского, — ухмыльнулся лейтенант.
- Бестолочь! – обрадовался проверяющий. - В 1380 году! Читай баллады! Это, м-м-м, «Слово о полку», этого как его? « Игоревым»! Вот!
— Это из серии про то, как дура-царица, Екатерина-Вторая Аляску продала Америке, — усмехнулся Никита, внутренне радуясь бестолковости начальника и незнании им истории.
— Вот-вот! Такие, как Катька и просрали Россию! Доверь вам армию, до Урала отступать будем. Неруси! Правильно я говорю, комбат?! Демагоги!
— Верно, Владимир Иванович, совершенно верно! – ответил хитрый башкир Алсын. – П-понят-т- тна! Космополиты! Все спустят! Ни пить, ни баб... не умеют.
 Сосунки, не то что мы - джигиты! Закваски нет!
— Иди, лейтенант, и думай! — торжествуя свою победу, сказал проверяющий и вновь приложился к стакану. – Думай, и быстрее уму- разуму набирайся!

«О чем думать? - усмехнулся внутренне Ромашкин. - Как и сколько пить? Я так никогда не научусь, здоровья не хватит. Как с искренней преданностью смотреть в глаза начальству? Да пошли они...»
Никита поддал носком сапога по пустой жестяной банке из-под шпрот, валявшейся во дворе. Она, разбрызгивая масло, взлетела высоко вверх, прочертила замысловатую петлю в воздухе и подхваченная внезапным порывом ветра, бумерангом понеслась в противоположную сторону, и плюхнулась к столу пирующих.
Алсын вскочил, затопал в гневе ногами, энергично замахал руками и завизжал:
— Лейтенант! Уйди прочь с моих глаз! От греха подальше! О-о, облисполком (это была его любимая присказка)! Испепелю! П- понят-т-тнаа!!!

…Понято. Ромашкин пожал плечами и скрылся за стеной из плетеного камыша. Черт! Ну, незадача, пнул ведь жестянку в одну сторону, и надо же, так неудачно, как будто специально. Умышленно захочешь – не попадешь…
Никита сел на пенек перед болотцем и, напевая, принялся швырять камушки в лягушек. Постепенно он успокоился, начал размышлять: «Ну, какого лешего я тут забыл? В этой Чурбании, в Мамбекистане? И зачем было учиться четыре года? Чтоб угождать пьяным дуракам с пропитыми рожами? «Подай водки, поднеси стакан? Нагнись, встать-лечь!» Дерьмо! Ну, да ладно, еще немного потерпим, послужим...

Вернувшись в квартиру с полигона, Ромашкин сделал чрезвычайно неприятное для себя открытие: соседи по квартире умудрились за трое суток сожрать все присланные ему родителями продукты. Продовольственная «диверсия» грозила финансовой катастрофой. Кроме того, дети постоянно лазили по его комнате, брали без спросу вещи, что-то все время пачкали или разбивали. Дальше так жить было нельзя.
Никита посетовал Шмеру на эту «прожорливую саранчу», на что Мишка рассудительно изрек:
 - Пропадешь с ними, сопьешься. Надо квартирку менять.
- А как? Куда в общагу? А вещи? – возразил Ромашкин.
- Нет, в общагу не надо, есть вариант получше! Перебраться в мансарду, в двухэтажный домик, возле дыры в заборе одна квартира освободилась и пустует, я имею достоверную информацию! Для себя берег, но летом со свадьбой не вышло, тебе по дружбе за «пузырь» уступаю! Пойдем к зам по тылу, похлопочу за тебя, правда, нужен литр водки, чтоб вопрос не засох на корню. Спрыснуть надо, понятно?
- Чего ж не понять, хоть два литра, лишь бы от этой голодной орды перебраться подальше!
- Правильное решение! А если ты в Афган действительно уедешь, я в мансарде останусь жить. Давно мечтал о хате! Женщину ведь привести некуда. В прошлом году из Кинешмы приехала к бойцу сестра. Она аж пищала, так хотела! Девка в самом соку, груди величиной как дыни, задница – во. - Шмер широко развел руки, показывая ширину обхвата, и закрыл глаза, облизнувшись при воспоминании о могучих прелестях девицы. - А где пошалить? В общаге, на своей койке, я поселил ее брата, в увольнение отпустил на три дня, он там и дрыхнул. А девицей пришлось поделиться с Шкребусом, у него жена как раз к мамаше уехала и квартира пустовала. А на кой черт мне бы он сдался! Потеет сильно толстяк и слюнявый очень! Каждый раз после него крановщицу полотенцем протирал, не люблю потных.
- Почему крановщицу?
- Потому что на башенном кране работает. У них в Ивановской области с мужиками дефицит, бабы на всех должностях. Одна польза от Ребуса – мотоцикл. За водкой круглые сутки мотаться можно. Мы в воскресенье после пикника втроем возвращались, заехали на рынок арбузов набрали, а мотоцикл вихляется, оттого что водитель еле живой, так набрался! Ребус- Глобус за штурвалом, крановщица в него вцепилась, а я на железный багажник китель подстелил и одной рукой за «дыни» девицы ухватился, а другой авоську с арбузами держу. Мотоцикл у остановки поворачивал и сильно вильнул, меня арбузы вправо потянули, я повалился, Глобус руль не выправил, и мы дружно рухнули. Я и девка ржем, мотоцикл ревет, колеса крутятся в воздухе, а Шкребус матерится. Вот потеха! А на остановке толпа женщин, маршрутку ждут, в том числе и жены командира полка и комбата. Все над нами смеются, а командирша возмущается распоясавшимися молодыми офицерами. Доложила мужу, тот нам позднее таких навалял…
- Еще бы! – рассмеялся Никита. – И чем дело кончилось? Девицу домой, вас на гауптвахту?
- Если бы. Нам по выговору, а ее мы за сестру Шкребуса выдали, у него ведь обитали. Крановщица нам обоим уже надоела, деньги кончились, протрезвели, видим: ничего в ней хорошего нет, а ивановская хочет продолжения утех. Вошла во вкус. Дома не с кем,  а тут - двое! К Шкребусу жена должна вот-вот вернуться, еле выставили подругу эту домой, три раза отъезд откладывала.
- Так ты хочешь вновь призвать в гости крановщицу, теперь ко мне в квартиру? – подозрительно посмотрел на приятеля Никита.
- Упаси Бог! Другие варианты найдем! Не переживай, все будет хорошо! Пойдем пробивать жилье!


Квартирка оказалась без удобств, с водопроводом на улице, с печным отоплением, без газа. Забор, огораживающий дворик, повалился в одном месте внутрь, в другом - к проулку, сам двор был страшно запущен. Мусор вдоль стен, большая куча глины перед незасыпанной ямой. Глубину ямы определить было невозможно, так как она была наполнена водой. Шмер пояснил: в мансарды планировали год назад провести водопровод, но трубы пропали, тыловики, видно, продали, и это дело бросили на половине. Никита с опаской, осторожно вошел в накренившийся влево и одновременно назад туалет. Строение шевельнулось, но не рухнуло. Но это не беда, главное - избавился от нахальных соседей!
Внутри домика за входной дверью просторная веранда, маленькая кухня с печью, занимавшей половину помещения, прихожая с лестницей на второй этаж и две одинаковых комнаты одна над другой, в каждой по узенькому окошку. На втором этаже, над кухней, чуланчик без окна, так называемая «тещина комната». Красота! Живи и радуйся свободе! Соседей двое. У одного такая же квартира, у другого – половина дома. На этой половине расположился комбат соседнего пехотного полка.  «Ну и пусть себе живет, лишь бы нам не мешал»…- подумал Никита.

Шмер - таки  сумел  навязаться к Ромашкину в квартиранты (напомнив несколько раз, кто помог с жильем), к тому же привел с собой ординарца, молодого солдата Кулешова. Курсант был рад до безобразия: варить каши и супы веселее, чем бегать по тактическому полю и маршировать на плацу. Так и зажили втроем.
После окончания проверки офицеры роты настояли на «вливании» в коллектив. Ритуал нехитрый: купить много спиртного и закуски, собрать всех вместе и напоить. Одновременно с Никитой пришлось и Шмеру обмывать новое звание - «старший лейтенант».  Съездили в город, набрали зелени, овощей, водки, много банок с рыбными консервами, накрыли стол в подвале,  в каптерке, и приступили к делу. Виновникам торжества водкой наполнили по большой солдатской кружке, бросили туда звездочки (Мишке три, а Никите две), и под одобрительные выкрики они выпили содержимое до дна. Ромашкин почувствовал, что сейчас умрет, ибо назакуску ему подсунули перчину.  Съеденный затем соленый помидор не помог. От водки и перца у Никиты сперло дыхание, казалось, желудок превратился в большой пылающий факел. Офицеры громко смеялись, подшучивали, подбадривали молодого лейтенанта.
 Ротный, выпив быстро четыре рюмки, совершенно осоловел, взгляд его потерял осмысленность, речь утратила стройность. Посидев полчаса и выпив еще самую малость, Витька внезапно вскочил и, расстегивая брюки, направился к шкафу с шинелями. Неприцельно пущенная струя обрызгала стену, а офицеры, быстро оправившиеся от первого шока, матерясь, вытолкали ротного за дверь. Обратно к столу он не возвратился.

Никита через некоторое время почувствовал, что на сегодня ему достаточно, и тихо, не прощаясь, ушел домой. Но следом за ним примчался посыльный и срочно вызвал в штаб полка. Теряясь в догадках, Ромашкин отправился на аудиенцию к Бердымурадову. В кабинете замполита сидел солдат - киргиз, из второго взвода, с перевязанной свежими бинтами головой, и пытался написать по-русски объяснительную.
- Вот, полюбуйтесь, что у вас в роте творится! – воскликнул Бердымурадов. – Мордобой! И кто это вытворяет? Командир роты! Палкой ударил, по голове! Он что идиот? Солдат, выйди…
Когда боец вышел из кабинета замполит продолжил возмущаться:
- Откуда его откопали? Недумающего этого?
- Неслышащего, товарищ подполковник, - поправил Никита начальника, стараясь не дышать на него водочным перегаром. – И я его не откапывал, мне он по- наследству достался…
- Какая разница, Непомнящий, Невидящий…. Он вбежал в казарму и помочился на тумбочку дневального! Этот солдат, дневальный, пытался что – то сказать, а ротный ваш, бац его шваброй по затылку! Он нормален?
- Не знаю, я раньше за ним такого не замечал, - ответил изумленный Ромашкин.
- Найти ротного, и ко мне его в кабинет! Прячется где-то, мерзавец! Бегом, лейтенант!- приказал замполит полка.
Витьку так и не разыскали, а на утреннее построение, он явился трезвым и бодрым. Все отрицал, клялся, что солдат врет. Командование махнуло рукой, бог с ним, главное - исполнителен. Ну, и что из того, что дурак? Всякое бывает после контузии….

***
- Врешь! Вот сейчас врешь! – возмутился Котиков. – Не бывает такого, чтоб ротный и ссыкун!
- Бывает, Семеныч! – заступился за приятеля Кирпич. – У меня в училище комбат был типа этого Недумающего. Постоянно норовил по пьяному делу у оружейной комнаты пристроиться.
- Ладно, поверим, - махнул рукой Большеногин. – Мели дальше.
Глава 5. Запой

Общага гуляла больше недели. В запое пребывали обитатели двух этажей кирпичного барака, за исключением жильцов из  четырех комнат для семейных. Они тоже тоже с удовольствием бы присоединились к веселью, но жены стояли на страже семейного благополучия и отлавливали своих супругов на подходе к крылечку. Иначе и эти ребята с радостью бы погрузились в беспробудное пьянство на дармовщинку.
Почему народ пил? А потому что больше не находили для себя иных развлечений. Сеансы кинофильмов в Доме офицеров начинались в девять вечера, но совещания оканчивались около двадцати двух часов. Старинный телевизор в холле общежития стоял исключительно для мебели, без внутренней начинки. Коллективной антенны на здании не было, а в комнатах самодельные антенны ловили программы плохо. К тому же командование запрещало держать в номерах нагревательные приборы и постороннюю аппаратуру. Может быть, в целях экономии электричества? А вероятнее всего из самодурства. Сукно единственного биллиардного стола было разодрано, шары отсутствовали, шахматные доски сиротливо лежали на подоконнике без фигур внутри, и лишь полные собрания трудов Ленина, Маркса и Брежнева на книжной полке находились в девственной целости и сохранности.
Двухэтажное общежитие, выложенное из облупившегося серого силикатного кирпича, до водоотливов окон первого этажа покрылось мхом и плесенью. Всюду пахло сыростью, затхлостью (и это в Туркестане!). На каждом этаже были комнаты для умывания, с четырьмя раковинами у стен, вода подавалась только холодная, кухни не было вовсе - пожароопасно. Ветхая двадцатилетняя мебель, напоминала рухлядь подобранную на помойке. Общий туалет находился позади магазина на улице через дорогу. Трезвому входить туда было противно, а пьяному опасно, дабы не провалиться в дыру. Электрические плитки, чайники и кипятильники вместе с посудой систематически изымались заведующей и уничтожались. Отсутствие удобств, минимум свободного времени и большая толпа страдающих и мучающихся от безделья и тоски молодых мужиков. Чем могли они занять себя после одиннадцати вечера? Ничем. Можно было сделать только две вещи: крепко выпить или смертельно напиться… Бесконечная тоска и мучительная скука достали каждого до печенок.
Водка и вино продавались только в городе, а маршрутка бегала до девяти вечера. Поэтому около девятнадцати часов какой-нибудь гонец с деньгами мчался на рынок в универсам, наполнял сумку бутылками, авоську закуской и успевал вернуться обратно. Подошедшие позже собутыльники добросовестно истребляли закупленное. Обычно до утра не хватало. В первую очередь иссякали запасы спиртного: сколько ни возьми, потребности всегда превышали возможности. В поход за напитками отправлялись самые страждущие, в ход шла их энергия.
Если гуляли обитатели комнаты Шмера, то можно было уговорить слетать на мотоцикле Шкребуса. Когда пьянствовала седьмая рота, то на стареньком «Москвиче» в нелегальный магазин мчался Власьев. Правда, затем в знак благодарности приходилось поить автовладельцев. Но бывало, что кто-то желал выпить после полуночи, а водители уже спали дома с женами, и тогда страдальцы топали пешком – полчаса туда и полчаса обратно – на окраину города. Здесь стояла хибарка с покосившейся деревянной дверью в глиняной стене, так называемое «Черное окно». Стучи в любое время дня и ночи - откроют, обеспечат всем необходимым, но по двойной цене.
         Когда те, кто бегали за водкой легкой трусцой возвращались, обычно собутыльники уже спали. Гонцы будили спящих, и мероприятие продолжалось.
         Пили лейтенанты и прапорщики от тоски, безысходности, «дикости среды обитания» и отсутствия перспектив на будущее. «Дыра», она и есть дыра. Будь он не ладен, этот незаменяемый район! Вот если бы попасть в Небидаг или Кызыларбат, то сменишься через пять лет. А так как считалось, что здешние условия вполне терпимы, то замену ожидали в течение десяти лет - и не обязательно за пределы Туркестанского округа. Была у служивых и еще одна «блестящая» перспектива – война в Афганистане.
Дернула нелегкая Ромашкина в такой запойный день забрести в общагу к Ахмедке, чтоб послушать магнитофон. Он вошел в фойе и сразу же увидел осторожно выглядывающих из-за дверей семейных комнат женщин. Караулят суженых... Кирпичная коробка гудела от пьяного гама, звона стаканов, бренчанья гитар, завывания душераздирающих песен, матов.
Бекшимов и Хакимов, как малопьющие аборигены, жили в угловой узенькой коморке на две койки. Окошка в ней не было, но едва ли это был недостаток. Летом через окно проникал густой удушливый воздух, которым было трудно дышать, а зимой – сырой и холодный, от которого била дрожь.
«Черт! Невовремя. Может, вернуться пока не поздно? — подумал Никита. — Сейчас попадется кто-нибудь привязчивый, придется пить гадкую водку, гробить здоровье...» Пьянствовать желания и настроения не было. Лучше бы полежать с какой-нибудь подругой...
Осторожно открыв дверь, Ахмедка пропустил Ромашкина в комнатку. Затем он вновь лег на кровать, заложив руки за голову, и что-то замурлыкал, подпевая магнитофону. В комнате стоял полумрак, а из «Веги» тихо лились завывания восточных певуний. Индийские завывания сменяли турецкие, персидские, а может, и арабские. Короче говоря, бабайские мелодии.
— Ахмед! Ты чего тут затихарился? — спросил Никита.
— Тш-ш! Не мешай слушать, — замахал на него руками Бешимов. — Сиди молча или уходи.
— Тогда поставь человеческую музыку и включи шарманку громче. От этих завываний я через пять минут усну.
— Если сделаю звук громче, кто-нибудь начнет ломиться, предлагать выпить, или, что еще хуже, просить денег.
— Ну так выпей. Все уже пьяные.
— Пить сегодня не хочу, нет настроения. Я после вчерашнего не отошел. Деньги давать не могу, а отказывать неудобно. У меня всего десятка до следующей получки осталась!
— Как десятка? Получка была неделю назад! Пропил? Потерял?
— Нет! — усмехнулся загадочно туркмен. — Домой переслал для накопления, в общаге долго собирать не получится.
— А на что копишь? — полюбопытствовал Ромашкин. — Машину или мотоцикл хочешь купить?
— Жену! — улыбнулся широченной улыбкой Ахмед. — Калым коплю.
— И что, получается, накопить деньг? Много надо еще?
— Ах, много! Очень много. Года два буду откладывать.
— Что такая дорогая невеста? — изумился Никита. — Разве без калыма нельзя? Это ведь пережиток прошлого. Феодализм! И зачем тебе покупать туркменку? Возьми бесплатно русскую девушку.
— Чудак! Это традиция. Если я жену куплю за хорошие деньги, то это будет из хорошей знатной семьи, красивая и работящая. Найти можно подешевле, но страшную, а зачем нужна уродина? Если будет образованная, то работать и любить беспрекословно не станет. Требуется простая из хорошей семьи и послушная. Будет жена — будет всегда еда и теплая постель ночью. Самое главное отличие наших «ханум» от ваших русских — полное послушание. Она ведь знает — за нее деньги плачены большие! Муж — хозяин,  его слово – закон! Трудиться будет, пререкаться не станет! А от ваших теток только головная боль: наряды, косметика, подруги, болтовня по телефону, споры с мужем. Так-то! Нет, я лучше поголодаю пару лет.
Ахмедка при мыслях о покорной, послушной, трудолюбивой восточной красавице даже облизнулся, как кот на сметану.
— Ты супругу как собаку выбираешь, с породой, родословной. А если я захочу жениться на вашей «ханум»? Мне невесту бесплатно отдадут?
— Нет и за деньги не получишь, — заверил приятеля Ахмедка.
— Это почему так? — возмутился Ромашкин. — А за большие деньги?
— Вряд ли. Отдают хорошую девушку только в надежные руки.
— А почему я ненадежен? — недоумевал Никита. – Чем плохи мои руки?
— Потому что ты офицер. Значит «перекати-поле». Сегодня здесь, завтра там! Тем более вера у тебя не наша. Только если городская, какая -нибудь…
— Хм! За деньги не отдадут в жены! Хм... Я имел в виду большие деньги заплатить мне, чтоб я согласился на туркменке жениться! Ха-ха! — рассмеялся Ромашкин.
— Почему смеешься? Почему ты должен соглашаться за деньги? Не любишь нас, туркменов? — обиделся Ахмед.
— Бесплатно бы полюбил! — рассмеялся Ромашкин. — Особенно сейчас в период длительного воздержания. Еще полгода в этих песках посижу и соглашусь на негритоску. А с туркменкой жить не хотел бы, потом что она по-русски поймет, что я скажу, а когда она мне скажет ругательное, я не разберу! Переводчик нужен. А если черненькую обругаю, то негритяночка знать не будет об этом.
- Ты мне своими разговорами надоел, — оборвал рассуждения незваного гостя Ахмед. — Тебе чего надо? Зачем явился? Мешаешь мечтать!
— Ого! Ах, ты, несчастный мечтатель! Ну, извини. Я тогда пойду к ребятам, развеюсь, не буду отвлекать тебя. Думал, музыку послушать, а у тебя одно «хала-бала» заунывное. Кстати, народ по какому поводу пьет?
— Точно не знаю, кажется, у кого-то из них второй сын родился. Жена телеграмму из России прислала. Вот гуляют, который день подряд.
— А до этого какая была причина пьянки?
— Развод с женой  у капитана из пехоты.
— Он переживал или радовался?
— Кажется, и то, и другое, - с сарказмом произнес Ахмед. — А еще раньше звание обмывал Миронюк. А перед Миронюком новую должность обмечал Лебедь. Ну, а на завтра намечены проводы в Афган  медика - зубника.
— Все мероприятия расписаны на неделю вперед! — усмехнулся Ромашкин. — Ладно, лежи расслабляйся, млей от мыслей о теплой «ханум». Только руками расслабляться организму  не помогай.
— Пошел к черту! Шайтан! — с негодованием произнес Бекшимов и, быстро подтолкнув к двери Ромашкина, закрылся изнутри.

Посмеиваясь над страданиями туркмена, Никита побрел по коридору. Ромашкин, надеясь миновать пьяную компанию, прокрался тихонько вдоль стеночки к комнате Шмера. В ней стояла пронзительная тишина. «Ну и слава богу! — подумал Ромашкин. — Полежу спокойно, подремлю».
Он толкнул ладонью дверь и очутился лицом к лицу с знакомым лейтенантом из пехоты, Лебедем. Хотел было шагнуть назад, но было поздно. Белый (так его прозвали за белобрысость) крепко схватил Никиту одной рукой за запястье, другой - за плечо и потянул в комнату.
— Куда? Ты чего дергаешься? Стоять! Сейчас будешь водку со мной пить! Все принимают участие, а он отлынивает! — взвизгнул Белый.
Действительно, обычные собутыльники были в сборе, за исключением хозяина комнаты Шмера. На подоконнике восседал Власьев и с тоской вглядывался в ночную темноту. Хлюдов дремал сидя на кровати, зампотех Пелько сопел, прикорнув на его плече. Миронюк лежал лицом в стол между тарелками и храпел, но никто не предпринимал попыток переложить его на другое, более подобающее для командира роты место.
— По какому случаю гуляем? — спросил, высвобождая руки, Ромашкин.
— Гуляцкий снова папой стал! — кивнул Колчаков в сторону валяющегося в сапогах на койке лейтенанта. — Ноша сия оказалась тяжела. Сломался полчаса назад. Сейчас водку привезут, опять поднимем. Вернее сказать, попытаемся.
За окном послышался знакомый треск мотоциклетного двигателя.
— Едут! Едут родимые! — взвизгнул Влас.
— Подъем, подъем! Хронь! Просыпайтесь! Алкоголики! — разорался Белый и принялся расталкивать и тормошить спящих. — Хватит спать! Водяру к парадному подъезду везут!
Миронюк открыл красные воспаленные глаза и уставился на Лебедя:
— Ты кто такой?
— Майор, ты что очумел? Не узнал? Я,  Игорь Лебедь! Белый!
— А я думал ты ворон черный! Уйди прочь! — махнул рукой Миронюк, отгоняя прочь неприятное видение, и вновь захрапел.
Ромашкин осознав, что избежать этого мероприятия не удастся, предпочел за благо смириться с частичной утратой здоровья. В очередной раз.
За окном послышался звук падения мотоцикла.
— Упали! — рассмеялся Влас, высовываясь по пояс в окно и комментируя происходящее. – Шмякнулись!
— А водка? — забеспокоился Белый. — Водка не разбилась? Цела?
— Упал Шкребус и мотоцикл! К счастью, Шмер уже поднялся на ступеньки. Нам повезло!
Никита, любопытствуя, высунулся в окошко. На щебне лежал Серега на левом боку придавленный «козлом». Он никак не мог высвободить ногу и громко матерился.
— Мишка! Твою мать! Помоги подняться! — ругался неудачливый мотоциклист.
— Не могу! Видишь, руки заняты! — отозвался Шмер, показывая на бутылки. — Сейчас авоськи отнесу в комнату, вернусь и вызволю тебя из «плена».
- Шкреби ногами, Шкребус! Фью-ю-ю!- заорал Белый, свешиваясь через подоконник, и засвистел как Соловей-разбойник.
Шмер, весело насвистывая, пошел по лестнице, а всю силу гнева в виде потока грязных ругательств Шкребус направил на ротозеев в окошке.
— Ну хрен-ли, уставились. Помогите кто-нибудь, мерзавцы! Водку жрать только горазды! Больше не поеду! Ходите пешком, канальи!
Услышав эту угрозу, Белый сорвался с места и помчался выручать «благодетеля», увлекая за собой и Ромашкина.
— Пойдем! Поможешь! А то заявился водку лакать на дармовщинку! Польза какая-то от тебя должна быть?
— Я не навязывался, ты сам меня затащил в комнату, — обиделся Никита, но отправился на подмогу.
Шкребус по-прежнему валялся на земле но, уже не предпринимая никаких попыток подняться. Он только хрипло дышал. Вдвоем удалось быстро освободить из мотоциклетного «плена» Глобуса, который, очнувшись от дремы, начал вновь возмущаться и брызгать слюной. Багровое лицо Сереги стало еще краснее, а глаза налились кровью, как у быка на корриде, раздразненного тореадором. Шкребус обхватил обоих лейтенантов за плечи и повис на них, с трудом перебирая ногами по лестнице.
Взводный был мертвецки пьян. И как только умудрился доехать? Наверное, на «Восходе» установлен авиационный автопилот. Но через полчаса, после пятого тоста Ромашкин и сам потерял ориентацию в пространстве и вскоре отключился, не выдержав бешенного темпа бывалых собутыльников. Очнулся Никита оттого что кто-то тормошил его за плечо и громко орал, прямо в лицо. Ромашкин с трудом приподнял голову и  с трудом, сконцентрировавшись, огляделся.
— Где я? — пошевелил языком, превозмогая тошноту, лейтенант.
Женщина, толкавшая его, ответила:
— В Аддис-Абебе, эфиоптвою мать! Еще спроси, кто ты есть такой!  Тогда ты - Патрис Лумумба!
— Врешь. В Аддис-Абебе у эфиопов правит  Менгисту Хайле Мариам.
— Ого, он еще что-то знает, понимает и соображает. Видать, не совсем пропил мозги. Ну, раз очнулся, бегом отсюда! — взвизгнула женщина.
Никита, наконец, догадался, что это была дежурная по общежитию.
— Чего тебе? — махнул рукой перед глазами Ромашкин, пытаясь отогнать ее, словно дурной сон.
— Марш отсюда, пьяницы! Всем подъем! Через полчаса генерал проверяет общежитие!
Никита оглядел комнату и себя. Сам он лежал в брюках и рубашке без погон. Галстук и погоны валялись на тумбочке. Рядом на кровати притулился, скорчившись в позе зародыша в трусах и майке Шмер. За открытым окном брезжил утренний рассвет, часы показывали четверть девятого.
У стола по-прежнему сидя спал Миронюк, правда, теперь храпящий майор выводил виртуозные трели, запрокинув назад голову. Власьев дремал, обняв подоконник, а Лебедь распластался на своей койке, не сняв даже сапоги. Вернее один сапог валялся на полу, а второй остался на ноге. Остальная часть компании разбрелась. Виновник торжества Гуляцкий сопел, лежа на составленных в ряд стульях и табуретках. Дежурная еще немного побранилась и выскочила из помещения встречать высокое руководство. Ромашкин встал на ноги, но не удержался, шлепнувшись обратно на матрас. Пол раскачивался под ним, как во время шторма.
«Зачем пил?»- подумал лейтенант. Ведь не собирался, а все-таки ввязался в мероприятие и так неудачно. Генерал еще какой –то объявился, видимо, это командир дивизии решил проверить гарнизон. Хотелось пить, в горле пересохло и свербело так, словно песка в вперемешку с пометом наелся.. На столе стоял полный стакан с водой, наполненный до краев. Лейтенант схватил его, отхлебнул и тотчас выплюнул.
В нем была противная «чарджоуская» водка. Противным у нее был не только на запах, но и вкус. Хотя этот напиток считался еще не самым ужасным. Водка из города Денау была более омерзительной. На какой воде, интересно, ее делают туркмены? На той, что собирается в отстойниках? В стакане водка! Какой кошмар! только откуда взяться в комнате воде, если ее никто вчера не пил? - подумал с грустью Ромашкин.- Стакан обыкновенной воды – вот, что может сейчас спасти! Дышать, дышать! Скорей на воздух».
Ромашкин повторил попытку подняться, и на этот раз она оказалась удачной. С превеликим трудом он нашел свои сапоги, обулся и, обливаясь липким потом, ушел, хлопнув дверью.

Тем временем по общежитию вихрем промчались командир полка и его заместители. Досталось всем попавшимся на их пути обитателям: за немытую посуду, за валявшиеся где попало пустые бутылки и окурки, за грязь в помещениях. Проснувшийся Шмер выгнал собутыльников из комнаты, затем расставил стулья и табуретки, заправил постель, сложил в пустой мешок рваные газеты, мусор и грязные сапоги. Мишка открыл окно и выглянул вниз. Прыгать не хотелось, но и с Хомутецким ругаться желания тоже не было. Вернее, ругался бы только один Хомутецкий, а ему Мишке, пришлось бы, оставаться безответным.
«Если сломаю ногу, проваляюсь месяца три в госпитале и отдохну от службы!» — мелькнула мысль в голове взводного, и он прыгнул на жесткий газон из сухой травы и колючек. Ноги остались целы, только пятка немного заболела от ушиба.
Михаил выбросил мешок на помойку, занес ключ от комнаты на «вахту» к дежурной, и повесил его на гвоздик напротив бирки со своей фамилией. Теперь можно было спокойно жить и работать в ожидании пристальной проверки командования. Обстановка в пределах бытовой нормы…

Генерал со свитой из Ашхабада и несколько полковых начальников, не торопясь, перемещались из помещения в помещение. Убогость быта мало кого волновала, главное, порядок и дисциплина. Наспех вымытые в коридоре полы создавали ощущение свежести и чистоты. Но давно не крашенные половые доски, высыхая, сразу же становились пыльными и красноречиво напоминали об отсутствии элементарных условий для жизни.
— Командир! Ты сюда когда в последний раз приходил? — рявкнул комдив.
Подполковник Хомутецкий появился в общежитии только один раз, около года назад при вступлении в должность. Краснея от досады, он молча стоял перед начальством.
— Твои тыловики все разворовали! — продолжал разнос генерал Асланян. — Краска украдена, наверное, а этим выцветшим тряпкам, которые имитируют шторы, уже лет двадцать.
И вот когда Асланян распекал Хомутецкого за ветхость и запущенность в общежитии, до его чуткого генеральского уха донеслось откуда-то издалека тихое пение под гитару.
— Хомутецкий! Что это? — опешил генерал.
— Не могу знать! — растерялся командир полка.
— Пойдемте, посмотрим, кто у вас тут дает концерты в служебное время?! Развлекаетесь? Занять людей нечем? Дел нет?
Командир дивизии бодро и энергично затрусил по коридору. Он поднялся по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, свернул налево и оказался перед закрытой дверью. Эту дверь когда –то давно красили, но после этого много тренировались в метании по ней штыка, и она была облезлая, потрескавшаяся и покореженная.
— Открыть! — рявкнул проверяющий после трех безуспешных попыток попасть в комнату. Дверь не поддалась и после удара плечом Хомутецкого.
Пьяные голоса запели что-то из белогвардейского репертуара.
— Эй! Кто там поет?! — громко крикнул командир полка. — Немедленно отоприте! Это подполковник Хомутецкий!
За дверью по прежнему раздавались громкие задушевные голоса певцов: «Подайте патроны, поручик Колчаков, поручик Лунев, наливайте вина».
Наконец музыка резко оборвалась, пение прекратилось. В комнате наступила напряженная тишина. Затем послышался звон стаканов и негромкий разговор.
— Откройте дверь, негодяи! Я вам приказываю! — вновь закричал Хомутецкий.
— А ты кто такой? — раздался из-за двери чей-то нетрезвый голос.
— Я начальник гарнизона! Рядом стоит командир дивизии. Немедленно открыть дверь, иначе, я ее выломаю!
Неизвестные в комнате стали переговариваться, один из них рассмеялся, встал и подошел к двери. Замок щелкнул, и она широко распахнулась. В проеме стоял нетрезвый офицер с красным опухшим лицом, в форменной рубашке, спортивных штанах и тапочках.
— Ты кто? — спросил пришедший в ярость генерал. — Почему не на занятиях?!
- Я? Я - поручик Колчаков, а это поручик Лунев. Между прочим, правнук декабриста! — представился пьяный офицер. - Почему мы не на службе? А потому! Пьем!
— Что!!! — окончательно вышел из себя генерал.
—  Что?! Водку. Да, пьем! И будем пить! Пока не сдохнем! Надоело все! Армия, эта пустыня и эти чурки вокруг.
— На гауптвахту негодяя! — воскликнул генерал. — Хомутецкий, на семь суток! От моего имени. Алкоголики! Бездельники! Отдать под суд «чести офицеров».
Колчаков, осознав, что этот всесильный генерал  способен на многое и может решать его судьбу, упал на колени и взмолился:
— Товарищ генерал! Умоляю, уволь меня из этой армии! Не мучьте ни себя, ни меня!
Генерал вопрошающе посмотрел на Хомутецкого.
— Так точно! — подтвердил командир полка. — Не желает служить в Советской Армии написал три рапорта об увольнении.
— Так-так! Не хотим служить Родине? — вспылил генерал.
— Нет, не хотим!  — подтвердил слова товарища, выглянув из- за его плеча, шатающийся и еле стоящий на ногах Лунев. —  Ни в Советской, ни в какой другой. Увольте нас, пожалуйста.
— Снять обоих с учебных должностей и перевести командирами взводов в БУПТ.
Колчаков  внезапно с грохотом рухнул на колени и взмолился:
—  Генерал! Отец родной! Благодетель ты наш! Не губи! Уволь ради Христа! Честное слово, пить брошу! Человеком стану! Только уволь! Нет больше сил  торчать в этой дыре.
— Нет, сынок, мы вас заставим Родину любить и честно ей служить! — не согласился неумолимый генерал Асланян. — Хомутецкий, рапорт порвать, в увольнении отказать! На гауптвахту их! Будем дальше воспитывать этих бездельников. Замполит, может, их еще из партии и комсомола исключить? Как считаешь?
— Исключим, обязательно исключим Лунева. А замполит роты Колчаков, имеет высокопоставленного родителя. - Командир прошептал на ухо генералу кого именно. - Так точно, генерал – полковник. Он самый!
- Они оба будут строго наказаны!— выкрикнул через плечо командира Бердымурадов.
— Вот и славно! Нужно подумать, может, лишить их звездочек? Пусть послужат лейтенантами? — продолжал мыслить вслух комдив.
Лунев поддержал дружка и тоже упал на колени, протягивая призывно руки к генералу:
— Отец родной! Будь так милостив! Лиши звания! Уволь из армии! Век на тебя будем богу молить!
Колчаков поддержал приятеля торжественным обещанием:
— Ей-ей! И я человеком стану! Хоть трактористом в деревне буду! Выгони хоть с «волчьим билетом» на гражданку!
— Только вас в деревне и не хватает! — усмехнулся комдив. — Мало алкашей на селе! Нет, мы вас сами перевоспитаем. Никуда не уволим, не имеем такого права! Обоим по семь суток гауптвахты и после отсидки ко мне на беседу!
Полковник Хомутецкий злобно поглядел на нарушителей и кивнул головой в знак понимания и согласия.
— Сгниете в песках Туркво! — рявкнул генерал. – Я вам это клятвенно обещаю!
— Ах, так! Да! — Колчаков вскочил на ноги. — Ну хрен с вами. Мы хотели по-хорошему! Лунь! Наливай, ну их  к лешему.
Оба офицера демонстративно выпили по половине стакана водки и улеглись на кровати.
— Хомутецкий! Выписать записки об аресте и завтра же в Ашхабад! На гауптвахту обоих!!!! Живо! – грозно сверкая глазами заорал генерал.
— Товарищ генерал! — попробовал прояснить ситуацию Хомутецкий. — Колчаков - это мой подчиненный. А Лунев — из соседнего полка, пехотинец.
— Прекратите, товарищ полковник! Вы начальник гарнизона! Действуйте! Завтра долижите об исполнении, — приказал генерал и хотел было уже идти дальше.
В этот момент Колчаков задал каверзный и наглый вопрос, сразивший генерала наповал.
— Товарищ генерал! Разрешите обратиться! Весь гарнизон мучается одним вопросом который без вас ну никак не разрешить. Асланян - это производное от какого зверя от  слона или от осла?
— От слона! — громко и серьезно ответил генерал.
-  А мы думали, от осла, судя по своеобразному крику, - ухмыльнулся  взводный.
Асланян задумчиво поглядел на Колчакова, глаза его налились кровью, лицо побагровело, как в преддверии инсульта.
— Хомутецкий! Я отменяю семь суток ареста!
— Ого! — хохотнул Колчаков. – Проняло!
— Десять суток ареста! — с угрозой в голосе произнес комдив. — И на гауптвахте я их навещу. Может, еще задержатся там, на второй срок.
— Есть десять суток! — ответил Вадим Колчаков и вновь взялся за гитару.

Начальство двинулось по коридору, а вслед лилась песня с нахальным содержанием (мотив был взят из «Бременских музыкантов»):
— Ничего на свете лучше не-е-ету!
-   Чем служить в Генштабе на парке-е-ете!
-   Тем, кто честен, гнить в песка Педжена.
-  Отравляться водкой и чеме-е-енить!
-  Спиртоваться водкой и чименом!
-  Ла-ла-ла-ла!  Е-е-е-е! Е!

-  Нам Туркво милей Афганиста-а-на!
- Все мы любим батьку Асланя-а-ана!
- Гауптвахта, нам родней колхоза.
- С голоду не пухнем, нет морозов.
- Здесь мы не загнемся от морозов!
- Ла-ла-ла-ла! Е-е-ее!

Генерал вконец осатанел из-за наглой выходки пьяных офицеров и сильно пнул ногой закрытую дверь умывальника.
— Скоты! Наглецы! Мерзавцы! Сгною! Всех сгною! Хомутецкий! Будет разнарядка в Афган, этих в первую очередь отравить воевать! Запомните! В первую очередь! Пусть будет у этого мерзавца папа даже и маршалом!

***
- Вечно вы генеральских сынков алкашами выставляете! – возмутился Кирпич.
- Я тебя не имел в виду, чего обижаешься! Не пей, не будет анекдотов про похождения! Давайте лучше третий тост поднимем, за погибших! – предложил Никита. – За Вовку Киселя, за Баху Акрамчика, за Юрку Колеватова, за Витьку Бурякова и всех шестьдесят три парня из нашего батальона, что полегли за два года!
Выпили, помолчали, и  Ромашкин вновь продолжил свою историю…

Глава 6. Развеселая свадьба

В батальоне намечался грандиозный праздник. Вовка Мурыгин решился наконец-то жениться и по этому случаю пригласил офицеров на торжество. Невеста Лиля была местная жительница, стройная, симпатичная девушка двадцати трех лет. Володя с ней познакомился на танцах, в полковом клубе, длинноногая красавица быстро очаровала его, и бурный трехмесячный роман закончился помолвкой, а позднее и бракосочетанием.
Ульяновские родственники капитана Мурыгина приехали в скромном составе: Вовкины родители, молодая пышнотелая сестра Валька и бывший вечно «под мухой» дядя Костя. Отец, Семен Иванович, худощавый мужчина, майор милиции на пенсии, сильно нервничал и суетился. Больше всего его раздражала необходимость быть трезвым до начала банкета. Он с неприязнью смотрел на Коську, младшего брата жены, который, мог позволить себе и побаловаться портвейном, и опохмелиться пивом, и опрокинуть вовнутрь стопрь водки.
Папаша жениха ежеминутно то багровел как свекла, как известь. Его супруга, Людмила Сергеевна, крашеная брюнетка, женщина дородная и энергичная, крепко держала Семена Ивановича за руку, не позволяя сделать ни шагу в сторону. Она давила в зародыше любую инициативу непутевого мужа и громко шипела:
— Еще успеешь нажраться. Погоди пару часов, сядем за стол и хоть упейся.
Сестренка Валька не осталась без внимания: Ромашкин ее всюду водил под руку, что-то шептал страстное на ушко, которое сразу становилось пунцовым, щипал  за пухлый зад, вызывая восторг у девицы этими знаками внимания. Сердце ее замирало от сладостных мечтаний: ей грезилось, что вот она в свадебном платье, с букетом белых лилий, а рядом -  он, красивый лейтенант, парень, положительный во всех отношениях.
Полтора десятка офицеров толпились у загса, нервно покуривая и покашливая. Терпение народа иссякло, «бойцы» желали быстрейшего окончания торжественной церемонии и начала застолья.
Небольшой ЗАГС, построенный в послевоенные годы, еще в период «культа личности», представлял собой помпезное здание с облупившимися колоннами, зачем-то возведенными у центрального входа. Почему вход назывался «центральным» было непонятно, так как других дверей у старого здания не было. Но это архитектурное излишество, пусть и обветшалое, добавляло торжественности и значимости событию.
В небольшой зальчик, с выкрашенными в розовый цвет панелями, сумели втиснуться только родственники невесты и жениха. Любопытно, если зал бракосочетания такой крохотный, то чем заняты остальные помещения? Кабинетами? Любят туркмены иметь отдельный кабинет и любая занимаемая должность становится ответственной.
Количество гостей со стороны «молодой» превышало число родственников  «молодого» в три раза. Но этот перевес с лихвой компенсировала лихая когорта офицеров, друзей жениха. Когда лестница в пять ступеней, подступы к ней, а также две маленькие урны были густо усеяны пеплом и окурками, то, наконец, грянул марш Мендельсона. Друзья жениха метнули под ноги четыре букета гвоздик и ромашек, оросив алым дождем из лепестков роз головы новобрачных. 
— Уря! Уря!— пьяно заорал дядя Костя, но, получив в бок сильный тычок локтем от Людмилы Сергеевны, громко ойкнул и, обиженный, надолго умолк. Процессия быстро сфотографировалась, и толпа начала энергично загружаться в автомобильный кортеж. «Молодые» сели в «Жигули» Власьева. Родители и остальные родственники с обеих брачующихся сторон уплотнились в маршрутном микроавтобусе, который, осев, коснулся днищем растрескавшегося асфальта. Рессоры «Рафика» зловеще, заскрежетали, но не лопнули. «Гвардейский» строй друзей жениха рассыпался, и все бросились на штурм старенького «Москвича» Миронюка. Больше автотранспорта в кортеже не было.  Комбат Алсынбабаев отпихнул животом нахальных лейтенантов и уселся рядом с водителем, начальник штаба обложил забористым матом «особо не понимающих» и занял почетное место за комбатом.
Замполит Рахимов оттеснил плечом маленького Непомнящего и рявкнул:
— Не видишь начальника? Или опять ничего не помнишь?
Витька виновато улыбнулся и сделал шажек в сторону. Возникшей заминкой воспользовался Колчаков, прошмыгнувший следом за замполитом и захлопнувший за собой дверцу автомобиля.
— Ну, что, «Незнающий», места не нашлось? Не нужно было рот разевать! — рассмеялся никогда не унывающий Хлюдов. — Пойдем «Неслышащий» к рейсовому автобусу, а то опоздаем к отходу и не успеем к столу.
Шкребус вывел из-за кустарника спрятанный в листве мотоцикл и принялся его заводить. Серега потел, ругался, но «аппарат» почему -то не желал работать. Пелько,  Ромашкин, Шмер и Бекшимов обступили хозяина строптивого мотоцикла, подшучивая над ним. В конце концов «Восход» прекратил сопротивление, зачихал и завелся. Шмер шустро вскочил на сиденье пассажира, пресекая поползновения остальных конкурентов. Шкребус покрыл сочным матом дружка:
— Какого …! А мне как садиться? Мешаешь!
— Подтяни ногу к животу, перекинь ее через сидушку и садись! — огрызнулся Мишка.— Худеть надо, толстобрюхий!
— Я тебя сейчас скину с мотоцикла! Прогуляешься пешочком до полка, а потом посмотрим, будешь еще вякать о том, кому надо худеть! — разозлился Шкребус и разразился речью:
 — Сосем доходягой, стал! Соплей перешибешь! Умник. Это не живот, а трудовой мозоль. Помоги сесть, гаденыш!
 Шкребус приподнял ногу, а Шмер схватил его одной рукой за бедро, другой за лодыжку и помог перекинуть ее через сиденье. Наблюдавшие за происходящим оживились и устремились к пустующему багажнику мотоцикла. Ромашкин слегка подтолкнул Шмера в спину и притулился на краешке сиденья, свисая ягодицами на металлический багажник.
— «Рюмашкин»! Убери к черту свою наглую задницу с моего «мустанга». И без тебя тесно! — взревел Шкрябус. — Слезь, гад, заднее колесо слабо накачено!
— Серега, не ори! Я легкий, доедем!
— Слазь, говорю! Не повезу двоих.
— Сережка! С меня пиво, не выеживайся, поехали, мы легкие.
— Ладно, черт с тобой, две кружки пива. Завтра! На опохмел! Вам повезло, что вы оба такие дохляки.
Шкребус снял с руля мотоцикла шлем, натянул его на свою круглую голову, о


я не автор