Вспоминая тихие звёзды моей юности

- Поскольку зачастую в нашей шальной, ни к чему дельному неприспособленной, голове царит мышиная возня или пуще того – барабанная дробь, которая отчеканивает бог весть что и приводит хозяина в состояние помешательства, я глубоко убежден, что всякий приличный человек должен куда-то сбегать. Пусть на время, пусть понарошку, пусть спасение кажется надуманным, но непременно сбегать, - достаточно медленно и размашисто доносил я своим приятным густым баритоном своему собеседнику отвлечённую туманную мысль.
Это было поздней ночью глубокой осенью, незадолго до отъезда моего приятеля. Мы шли с ним по пустой сельской улице, которая, казалось, была способна влюбить в себя каждого проходимца, шлявшегося неподалёку. А влюбляла она в себя тем, что приглашала своим простором, своей поэтической ночной истомой куда-то далеко, в то пространство, где человек в силах преобразиться душой. Тот простор, та перспектива вернее сказать, что тихо ложилась перед нашими взорами ошеломляла и влюбляла, заставляла быть исступлённо-преданным ей навеки.

- Нынче холодно не по календарю однако… - произнёс мой собеседник, как мне показалось несколько равнодушно, что не могло не задеть какие-то укрытые за тёплым плащом тонкие струны душевной материи. Но я не подал вида, что слегка поранился. Мой собеседник, в сущности, ночной компаньон был моим давним приятелем, с которым восемь лет назад нас разлучила судьба. За прошедшие годы мы переменились преимущественно душевно, но мы, несомненно, делали вид, будто ничего значительного не произошло. Подарим моему герою, предположим, загадочное имя – господин Т.

Итак, господин Т. был роста славного – выше среднего. Одно время, когда нам не было еще пятнадцати лет, он был выше меня на целую голову, хотя в дальнейшем это положение весьма интенсивно изменялось не в его пользу. Благородная наружность, какое-то сильное жилистое сложение – были всегдашними преимуществами молодого человека. Каждая часть его фигуры или же лица скульптурно выделялись, а размытых черт вовсе не существовало. Орехово-зелёные глаза имели привычку смотреть на собеседника нежно-устало. Иногда, в редкие часы душевных противоречий, которые пламенно обуревали душу моего старого знакомого, они смотрели задумчиво. Я любил эту его особенную отрешённую молчаливую и светлую задумчивость. В такие минуты кажется, будто человек представляет из себя лучшее существо, нежели он есть на самом деле.

Господин Т. пробыл на чужбине львиную долю своего отрочества, нахватался всяческих светских пустых оборотов, развил до чрезвычайности владение языками, но, в сущности, остался таким же весёлым нелепым болваном, каким я его любил и знал прежде.

- Скажи честно, тебе скучно здесь? – наконец решившись, прямолинейно спросил я, когда его молчание перешло все мыслимые и немыслимые границы приличия.

- Вовсе нет. Знаешь, слушая тебя, я увлекаюсь. Какие-то неясные странные, но прекрасные как сон мечты посещают меня. Каким-то удивительным фоном звучит шёпот здешней листвы. Этот шёпот зовёт, он обещает нежность и смирение. Здесь очень легко утратить связь с реальностью. За годы скитаний я совершенно потерял себя, а желал найти… Я совершенно утратил душевный покой, а стремился приобрести. И вот в сию минуту в этой облупленной деревне, о которой столь очарованно ты писал в письмах, я рождаюсь по-настоящему.
Мы остановились, и он резко подняв грациозную кисть Давида, которая благодаря спокойствию, уверенности и силе раскраснелась, налившись молодой кровью, театрально указал перстом на небо. Небо в ту ночь было сказочным. Будто для нас, случайных зрителей, высшее могучее явление создало фантастическую мизансцену природной архитектуры и масштаба. В далеке, подобно морской перспективе, виднелся лёгкий продолговатый дым облаков. Стояла приводящая в оцепенение тишина. Явственно ощущалось присутствие иной эпохи, нездешности, будто мы стали невольными участниками чего-то сокровенного. Мы заворожённо внимали мерному ритму красоты. Одинокие звёзды светили, одаривая выдуманной надеждой.

- Когда мне было отроду лет двенадцать, я очень любил смотреть на эти серебряные жемчужины, находясь на чердаке родительского дома. И всякий раз, когда очередной ночью я поднимался на этот обшарпанный чердак, дабы стать частью этого головокружительного спектакля, меня волновал лишь один вопрос: а вдруг, думал я, именно в сей волшебный миг на эти же жемчужины устремлён взор того человека, который чувствует и понимает мир так же как я. Является, так сказать, моим зеркальным отражением. А он при этом находится на другом конце света. И что, если мы с ним когда-то встретимся? А, быть может, мы не увидимся никогда и пройдём собственные земные пути даже не подозревая о существовании друг друга.
Господин Т. лишь слегка улыбнулся в ответ и повернул голову в сторону играющей в движении листвы, звук шороха которой напоминал нежное прикосновение к песчаному берегу морской волны.

В ту ночь мы были приглашены на бал этого утончённого древесного убранства, которое вальсировало с элегантным осенним ветром. Несомненно, эта загадочная местность в дневное время теряла всю свою уникальную пленительность и привлекательность. Казалось, что солнечные лучи, не заботясь о тонких материях интимности и красоты, лихо сметают на своём пути задумчивую ночную философичность, оставляя после себя лишь тривиальную обыденную суету.

К той ночи в своём воображении возвращался я не однажды. Уже спустя годы, порой засмотревшись ночью на звёздный каскад, я вспоминал о давней своей мечте. И почему-то каждый раз в подобные минуты я чувствовал присутствие какого-то близкого, но неизвестного мне человека.