Два зайчика, два узника пещеры. два бога рыбок, да

ДВА ЗАЙЧИКА, ДВА УЗНИКА ПЕЩЕРЫ. ДВА БОГА РЫБОК, ДАФНИЙ И УЛИТОК
- А, вот, ты говоришь, что движение трудно усмотреть через видоискатель малоформатной камеры, но хорошо видно на матовом стекле большой камеры на штативе. Это почему?
- Это просто.  Маленькая камера, хоть Лейка, хоть зеркалка, движется вместе с фотографом,  с его руками и глазом, выискивающими натуру, сюжет, позу, а большая камера стоит на штативе и натура, точнее ее изображение на матовом стекле само движется и не куда хочет, а куда указывает ему фотограф.  Вот  ты усадил на стул своего друга и, накинув на голову черное покрывало, наблюдаешь в матовое стекло, как он принимает позу, причесывается, поправляет костюм, улыбается или делает значительное лицо, ставишь на место матового стекла кассету с пластинкой, говоришь ему про обязательную птичку, собственно, «снимаешь». Он благодарит, смотрит на часы, и у него оказывается какое-нибудь важное дело и он уходит. А ты, фотограф, не снимая с головы черное покрывало, снова ставишь на место матовое стекло и видишь пустой стул, за ним деревья сада, забор,  за забором  улицу. По тротуару ходят люди, по дороге едут машины. Вот пробежала маленькая собачка, а наискось промелькнул воробей. Ветви деревьев слегка качаются под слабым ветерком. И все они существуют в пределах рамки. Попадая в рамку, они появляются, выходя за рамку – исчезают. Вроде ничего особенного не происходит. Вот мальчишка пробежал. Вот старушка проковыляла. А ты, как завороженный стоишь, согнувшись и наблюдаешь. Они тебя не видят, а ты их видишь. В этом весь фокус. Мир сам по себе. И ты сам по себе. Вдруг калитка в заборе отворяется и какая-то фигура вверх ногами, а ты все видишь вверх ногами, все перевернутым, таковы законы оптики, только ты к этому уже привык и не замечаешь этого, а фигура эта все увеличивается в размерах и закрывает собой и улицу и сад и все, что движется. И вдруг – раз и тебя ладонью по загривку.  И волшебство исчезает. Ты опять в мире. Это друг пришел с бутылкой коньяку. И он очень удивлен, что фото не готово. Полтора часа прошло.
- Интересно. А если вообще залезть с другом внутрь камеры, такого большого специального фотоаппарата, чтобы туда вместе с другом поместиться? Вот бы интересно было бы?
- Вопрос, конечно, в своей постановке идиотский, но со мной такое было. Вместе с другом сидели и смотрели, как жизнь идет, а нас там нет.
- Неужели такие большие фотоаппараты делают? И там, наверное, стол внутри стулья, для удобства? Можно сесть, бутылку поставить? И стаканы тогда нужны и закусь.
- Нет, стаканов там не было и стульев. Мы с другом еще маленькие были. В школе еще  не учились. Звали друга Саша Воронов.  Жили мы в соседних квартирах деревянного дома. И постоянно играли вместе. То я у него, то он у меня. Решили мы как-то с Сашей играть в нашей квартире в прятки. У него в квартире полно народу было. Сестра Ирка уроки делала, а мама его Марина Викторовна на кухне возилась, а у меня одна бабушка книжку читала.  Посчитались. Саше вышло прятаться. Я закрыл глаза:
- Раз, два, три, четыре, пять. Я иду искать!
Проверил за вешалкой, заглянул под кровати. Забежал на кухню. Там бабушка читала «Книгу
о вкусной и здоровой пище» и что-то записывала на листок бумаги.
- Баба Рида, Саше сюда не забегал?
- Я тебе этого не скажу, а то будет не честно. Вы же в прятки играете. Вот сам и ищи.
Возвращаюсь в коридор. Где же Саша?  Между дверей! А «между дверей» это то, что бабушка у нас называла  «закуточек», папа «тамбуром», а мама так и называла «между дверей». Это к парадному входу приделали такую темную пристроечку.  Даже не до потолка. Там сверху еще чемоданы лежали. А напротив двери с улицы еще дверь. Чтобы зимой холод не заносить с собой. Открываю эту дверь, а там Саша сидит на полу, на коврике для ног и даже не прячется. Там сбоку какие-то старые шубы висели, мог бы и за них встать. Глаза у него вытаращены, аж светятся, и пальцем молча меня манит. Захожу, он мне рукой показывает, чтоб дверь закрыл. Закрываю и сажусь в темноте с ним рядом. И мне так шепотом:
- Смотри.  Они там эти.  В разные стороны.
Смотрю. Обратная сторона двери, через которую я зашел и потом закрыл, она белая и как-то светится, а по ней, сначала показалось, что тени какие-то мелькают, а потом, когда присмотрелся, то вижу нашу ограду, а за ней по улице, по тротуару люди ходят, дальше по дороге машины проезжают, собаки бегают. И все вверх ногами. И все тихо. Как под водой. Или во сне. И, главное, не понятно почему. Вот что-то наискосок промелькнуло, трепыхаясь. А это воробей крылышками. Вот калитка ограды отворилась, и фигура такая, снизу широко, потом узко, а потом опять широко и сверху что-то с пропеллером. И все увеличивается, все закрывает тенью, что и не видно уже ничего. И звонок зазвенел. Мы сидим, как зачарованные, будто не для нас звенит. Бабушка прибежала, вынула из дверной ручки палку и впустила маму. Мама в модном пальто: снизу расклешено, талия поясом затянута и на голове модная тоже шляпка, как тогда называли «с пропеллером».
Стазу стало светло, очень ярко. Мама о нас чуть не запнулась, а бабушка нас срезу выгнала:
- Идите на улицу гуляйте. Весна же, март, а вы тут в темноте сидите непонятно зачем.
Оделись мы, вышли во двор к ребятам. И даже рассказать им не можем, что видели. Слов таких не знаем.
- Как интересно у вас все получилось. А потом-то что было. Как вы догадались, что видели или что это было вообще?
- Давно это было. Более шестидесяти лет назад. В память врезалось ощущение чуда. Чудо это меня и заворожило. А как это получилось, каким, таким образом, у меня даже такой мысли не возникло. Сижу, глаза пялю, удивляюсь и всё. Другое дело Саша. У него всегда был четкий, систематический ум. И добавлю – практический. Все случаи, явления, действия он всегда объяснял, чтобы было ясно и понятно.  Должно быть, я не помню, но скорее всего это было так, он задрал голову и определил, что свет выходит из замочной скважины. И всё понял. Но, наверное, не в тот день. В тот день мы были ошарашены.  Наверное, мы забирались между дверей и наблюдали это явление еще несколько раз. Я этого, ей богу, не помню.  А вот сон, что приснился мне после этого случая, я помню прекрасно. Сны я не так уж часто запоминаю, а этот помню во всех деталях. Сон, будто мы с Сашей стоим в нашем саду, в том месте, где ничего полезного не растет. Только большие деревья. Стоим мы на небольшой лужайке. Сзади нас, за рядом высоких акаций, крыльцо веранды. Впереди еле просматривается в густой тени старая черемуха, та, что всегда цветет к заморозкам. Ночь. Стоим мы рядом, близко, но не касаясь друг друга. На Саше бушлатик цвета хаки, наверное, перешитый и кителя его папы.  Я в полосатой курточке и полосатых штанишках до колен, мой папа называет эти штанишки «деревянными штанишкакми».  На темном небе спереди и справа маленькая, белая луна. Очень яркая и очень далёкая.  Все в саду залито её холодным и каким-то чужим светом. И свет этот освещает только верхушки и некоторые части стволов деревьев. Тени очень густые и непроницаемые. А справа от луны  еще одно светило. Намного луны больше и густого темно-оранжевого цвета. Яркое, но ничего в саду не освещает. Нигде нет ни одного оранжевого блика. Я спрашиваю Сашу:
- Что это?
А он мне:
- Это такой глаз. Он тоже светит.
И все. И никаких движений. Не понятно, сколько длился этот сон. Мне кажется, что он и до сих пор где-то длится. Что этот сон означает, я и сейчас понять не могу. Просто сон такой.  И палку, которой запиралась дверь, я помню прекрасно. Я её много раз рассматривал.  Она казалась очень длинной, но сейчас я думаю, что в ней было сантиметров пятьдесят-шестьдесят, не больше. Была она коричневого цвета и очень гладкая. Почти как стекло. Бабушка рассказывала мне, что она осталась еще от прежних жильцов, от Натансонов.  Василий Натансон был начальником железнодорожной больницы и поселился в этой квартире еще до Революции. То есть лет сорок назад. И за эти сорок лет руками закрывавших и открывавших двери эта палка отполировалась до зеркального блеска. Была она грубой н неровной, как полено, но уже без сучков и задоринок. И, повторю, очень гладкая. Да, а почему я уделяю этой палке такое внимание. Да потому, что  если бы дверь закрывали бы не на эту палку, а на ключ, а тот оставался бы в замочной скважине, то мы с Сашей ни каких картинок между дверями бы не увидели. И я бы ничего об этом не написал. Не было бы ни повода для написания, ни самого предмета написания. Хотел написать, что ключ от этой двери был и висел он рядом с дверью на гвозде, несуразно большим даже по сравнению с этим немалых размеров ключом. Но ключом пользовались редко. Почему редко? Я бы и хотел тоже сообщить почему, но это увело бы далеко от того, о чем я собрался писать.  Дело в том , что Саша, а теперь Александр Викторович, довольно крупный уже мужчина и даже пенсионер, решил выпустить альбом со своими фотографиями. И он напомнил мне об этом, порядком подзабытом эпизоде нашего совместного детства. Раз напомнил, то, очевидно, чувствовал причинно-следственную связь между этими созерцаниями теней жизни, как узники в пещере Платона, и тем, что мы оба увлеклись фотографией, поступили в фотокружок, участвовали в фотовыставках.  Только я думаю, что связь эта была не причинно-следственная, а смутно-глубинно-подсознательная. Глубоко запрятанная. Из глубины изредка всплывающая, чтобы каким-нибудь намеком о себе напомнить и снова погрузиться в самые глубины психики, не об этом уже соображающей. Ведь были и другие глубинные впечатления детства. Вот, позже мы обзавелись аквариумами, а наблюдать за его обитателями, это то же самое, что и наблюдать мир во всей его цельности и совокупности.  Только на этот раз наблюдатель выступает не в роли «узника пещеры», по теням на стене пытающегося понять очертания истинного мира, а сам как бы Господь Бог, мир (аквариум) создавший и населивший (его обитателями, а именно: подводными травами: элодеями, валлиснериями, риччиями, улитками: катушками и просто улитками, рыбками: гуппиями, меченосцами, барбусами, скаляриями…) и благостно им любующийся. Так и любой творец, создает свой мир и населяет его своими жителями-обитателями. Кто бы он не был – художник ли, фотограф ли, поэт ли… Смотрите люди и радуйтесь.