В печальные дни

          В небольшом забайкальском посёлке второй день говорили о смерти сорокалетнего Степана Рябцева. У ворот дома покойного собралась группа жителей. Тихо и печально рассуждают о бренности земного существования, сокрушаются по поводу преждевременного ухода сельчанина в мир иной. По их разговорам, пьяный Стёпка ночью вышел из дома, и только утром его жена Катька, выйдя во двор, увидела мужа лежащим на земле перед крыльцом. Врачи скорой помощи не смогли ничего сделать, и, не приходя в сознание, он умер. Причиной смерти определили перелом верхней части позвоночника, полученный при падении. По-видимому, запнувшись на ступеньках, Степан упал на землю и сломал себе шею.

          Местные бабы, поглядывая на мужиков, итожат: «Пьянка! До добра никого не доводит!» Представители сильного пола, не соглашаясь, говорят, что Стёпка, конечно, выпивал, и порой крепко, но «захлестнуться» по пьяному делу не мог. Впрочем, вскоре прошёл слух, что Степана на тот свет отправила Катька, столкнув с крыльца дома во время драки. Зная характер этой грубой и пьющей женщины, не раз избивавшей «до посинения» своего мужа, многие верили.

         – Змеища ещё та! – рассуждал пожилой мужчина, судившийся год назад со скандальной соседкой, побившей окна его дома. – Любого угробит!

          Солнце зацепилось за крыши домов на краю села. Вечереет. Народ понемногу расходится…

          – Надо же, вчера с ним виделась, – перед тем как уйти сокрушается Бадерина тётка Надя, – про здоровье спросил, а когда я на сердце пожаловалась, говорит: «Не вздумай помирать – только после меня!» Надо же, раз – и нет человека! Кто бы мог подумать!

          Стемнело. В доме покойного на кухне у окна беззвучно плачет старенькая Стёпкина мать – Анна, в комнате у гроба сидит его старшая дочь Лида, неподалёку на кровати, прижавшись к известковой стене, младшая Валя. Их мать к этому времени крепко выпила и ушла спать в летнюю времянку.

          В дом осторожно входит Валькин сверстник – семилетний Мишка. Поглядывая на покойного, садится на край кровати. Мишка вырос без отца, и с «дядей Степаном», который всегда мечтал о сыне, у него были хорошие отношения: он брал его на рыбалку, чинил старенький велосипед, защищал от великовозрастных задир.

         – Не боишься? – кивнув на гроб, спросила тринадцатилетняя Лидка.

         – Не-е… – ответил Мишка, подвигаясь поближе к Вале.

         – Подойди, подержись за носки его ног – сразу страх перед мёртвыми исчезнет.

         – Не-е… не надо, я так…

         В посёлке за Лидкой закрепилась репутация задиристой и охальной девчонки, склонной ко всяким выдумкам.

         – Иди сюда, – позвала она мальчугана, а когда тот подошёл, наклонившись, прошептала: – Знаш, что дядя Стёпа живой?

         – Неправда… – попятился Мишка.

         – Тебе говорят – живой!

         Лидка привстала с табуретки и пальцем провела по щеке покойного.

         – Смотри, борода отросла, а брили его когда? Правильно – вчера! Потрогай, не обманываю!

         Опасливо коснувшись щетины умершего, изумлённый Мишка произнёс:
 
         – Надо же!

         – Тебе говорят – спит папка! Смотри! – Лидка поднесла ко рту покойного маленькое зеркальце, после чего, незаметно дохнув на поверхность, показала Мишке.

         Запотелое зеркало произвело на мальчугана сильное впечатление, и он поспешил на кухню.

         – Баба Аня, – озираясь на открытые двери комнаты, горячо зашептал Мишка, – не надо дядю Стёпу хоронить – он не умер, спит!

         – Это чё ж такое делается! – всплеснула руками мать покойного. – Ты, девка, в кого така халда растёшь! Отойди от гроба, а то опрокинешь! И парнишку не смущай!

  Возвратившегося Мишку Лидка встретила неодобрительным шёпотом:

          – Чё бегаш! Сиди тут, никуда не ходи!

          В полночь в посёлке отключают электричество. Поднявшись из-за стола, Анна зажгла в стаканах оплывшие свечи, отнесла в комнату:

– Тебя, Мишка, мать ночевать отпустила?

        – Отпустила, баба Аня.

        – Ладно, тогда ложитесь, а то скоро свет выключат.

Не раздеваясь, дети легли на кровать… В доме гаснет свет… На стареньком комоде тускло горят свечи, освещая лицо покойного, в углу у икон читает молитву Анна, и под её тихий шёпот дети засыпают…

Провожать Степана в последний путь народ пришёл ближе к полудню. Постояв в доме, многие вышли на улицу.

– Как живой! – констатирует дед Андрей, переживший в посёлке всех своих сверстников. – Будто спит!

         Кто-то спрашивает деда, когда придёт сестра покойного.

– Скоро будет, – отвечает тот, – недавно видел; говорит, приду, всё выскажу про брата, каки он страдания от бабы своей вынес!

Между родной сестрой покойного Марией и его женой Екатериной дружбы не было. Зная, что «Косая», как прозвали в посёлке за косоглазие Катьку, часто бьёт её брата, Мария не раз ссорилась с нерадивой родственницей и даже как-то вырвала у неё клок волос, когда та, пьяная, заявилась к ней в дом с претензиями.

– А вон и она! – заметил дед переходящую дорогу женщину.

         Мария подошла к сельчанам и, поздоровавшись, направилась в дом. Все эти дни она занималась подготовкой к похоронам и, не надеясь на Катьку, тратила на скорбное мероприятие все свои нехитрые сбережения, припасённые «на чёрный день».

          Постояв у гроба, Мария погладила покойного по голове и с болью в голосе произнесла:

          – Как же это так, Степан, получилось? Ты о детях подумал? Нет! На кого их оставил? Кто теперь девчонок поднимать будет?

          Присутствующие в комнате женщины зарыдали…

– Всю жизнь в работе, – продолжила Мария, – посмотри, какие у тебя руки – натруженные, в мозолях… Все деньги до копейки в дом приносил! А сам? Доброго слова не слышал, досыта не ел!

  Слушая золовку, Катька застонала:

          – Уберите Марийку от греха подальше, выведите отсюда!

          Никто Катькину просьбу исполнять, конечно, не кинулся, и ещё какое-то время люди слушали причитания плачущей женщины.

          Хоронили Степана с оркестром. Под траурные звуки похоронная процессия прошла в сторону пологой сопки, где располагалось поселковое кладбище. На краю могилы поставили гроб, стали прощаться. Длинных речей никто не говорил, только несколько слов. Когда прощание закончилось, гроб опустили в могилу. Люди стали набирать в горсть землю, бросать на крышку гроба, кто-то, «отдавая долги», кинул металлические монеты.

          – Нет! Только со мной! – картинно раскинув руки, вскрикнула Катька и, оттолкнув женщин, удерживающих с боков, кинулась к краю могилы. – Сокол ты мой ясный! Нет без тебя мне жизни, так заройте меня с любимым!

          – Мама! Мама! – кинулась к ней младшая дочь. – Не надо!

          В толпе усилились плач и рыдания.

          – Столько лет вместе, двух девчонок вырастили, жалко бабу! Как теперь жить будет? – рассуждали растроганные сельчане.

          Вскоре всё закончилось. Степана похоронили. На могиле водрузили дощатый памятник с пятиконечной звездой из кровельного железа, и народ потянулся в село поминать умершего.
 
          В доме за накрытыми столами усадили человек двадцать пять. Тихо переговариваясь, они помянули Степана, пожелали, чтобы земля была ему пухом. Посидев, разошлись. За столы села вторая партия с родными и близкими покойного.

          – Ты посмотри, чё делается! – возмущались меж собой две женщины, распоряжающиеся поминками. – Сапрыкин с Тороповым по второму разу за стол уселись – стыда у них нету!

          – Какой там стыд, лишь бы выпить!

          Ругнув непутёвых сельчан, женщины, не отрываясь от дела, принялись рассуждать о пропавших «хрустальных» стопках:

          – На два раза пересчитала, когда первые столы накрывала, все были! Теперь двух не хватает!

          – Могла Тонька Колыбаева стащить, та способна! Засунула в подмышки – и с концами!

          За столами тихий говор постепенно сменяется громкими разговорами. Какой-то пьяненький мужичок хлипкого вида, стараясь быть услышанным всеми, предлагает выпить «за погибшего друга и настоящего казака Стёпку».

          – Угомонись, ради всех святых! – одёргивает мужичка сидящая рядом с ним жена. – С какой стати ты его в казаки записал! Их в какую пору ещё вывели. Да и он сам, и вся его родова из рабочих!

          С женщиной никто не спорит, но за упокой Стёпкиной души выпивают.

          Время идёт, люди разговаривают. Кто-то выходит постоять во двор, возвращается.

          – Давайте выпьем за Степана, царство ему небесное! – вновь предлагают из-за стола.

          – Хватит! – возражает кто-то. – На поминках принято по три раза!

          – Ничё, – слышится из-за стола, – можно и не по три.

          Выпив, наливают по пятому, «чтобы нечётно было».

          На краю стола с опухшим лицом сидит Катька. За ней присматривают две женщины, не дают пить. Поодаль за столом сидят Анна с Марией, неподалёку за отдельным столиком детвора. Не чувствуя печали, дети болтают, порой смеются, на что взрослые делают им замечания.

          Для удобства и от внутреннего жара, расстегнув на груди цветную байковую рубаху, под которой скрывалась полосатая тельняшка, всё тот же мужичок, предлагавший выпить за погибшего друга, затянул:

          – Обло-милась доска-а! Подве-ла казака!

          – Чё творишь! – возмутилась его жена. – Ты ещё в пляс ударься! Не на свадьбе поди!

          – Ладно тебе, покойный это любил! – куражится мужичок, но, увидев, что супруга забирает от него стопку с водкой, стихает.

          За окнами смеркается, дом постепенно пустеет. Прибравшись, уходят последние женщины.

          – Валька где? – спрашивает Катька у старшей дочери.

          – В мастерской сидит, – выходя из дома, отвечает Лида.

          – Ну, пусть сидит…

          Подойдя к стене, Катька сняла пожелтевшую от времени фотографию в рамке за стеклом, на которой запечатлена с мужем в день свадьбы, и, опустившись на стул, положила на колени:

          – Чё, помер? – с укором произнесла она, вглядываясь в фотографию. – Помер, ни то ни сё… Какой ты здесь бравый, любил тогда меня!

          Прижав руку к сердцу, Катька застонала:

          – Надо же, как хватает! Вздохнуть порой не могу, добром это тоже не кончится…

          В это время в полумраке деревянного сарайчика, приспособленного под мастерскую, на стареньком диване сидит Валя. Рядом с ней кошка Мушка; лет семь назад Степан принёс Мушку котёнком домой, и с тех пор она живёт здесь, в мастерской. Поглаживая кошку, девочка говорит об отце:

          – Папка хороший был, правда, Мушка… Хотел нас с Лидой в город свозить, цирк показать, – Валя печально вздохнула. – Только, видишь, не получилось…

          Девочка сняла со спинки стула отцовскую куртку, легла на диван.

          – Так папкой пахнет… – и, прижимаясь лицом к одежде, горько и безутешно разрыдалась…