Прыжок в небо. Глава 11. На кладбище

Утро выдалось солнечным. Небо было такое глубокое, что казалось, как будто оно везде: сверху, по бокам от тебя и обязательно впереди. По нему, по этому безбрежному нескончаемому небу катилось солнце. И если посмотреть на его торжественное, полное надежды шествие по высокому небу, то можно было увидеть жизнь, и услышать её зов – настойчивый и величественный.

На кладбище всё наоборот. Там не было жизни, там мгновения замерли, там, в утренней дымке умерла последняя надежда. На кладбище всегда царила осень. И совершенно не важно зелёная ли была под ногами трава или грязные мутные лужи, дождь ли, снег ли, опаляющий зной… Осень – она была в душах тех, кто приходил сюда.

- Ну, здравствуй, Валюша моя, - дед дотронулся рукой до деревянного креста, словно поздоровался. Потом повернулся к Димке. – Вот сюда бабушка твоя от нас сбежала.

Димка, так же как дед, подошёл к кресту, положил на него руку. Дерево ответило теплом на его прикосновение, и Димке на мгновение показалось, что это бабушка его погладила.

- Привет, бабуль! – прошептал он через подкативший к горлу комок. – Ты не обижайся, что опоздал я.

- Ну, ты чего, Митька, - дед, завидев навернувшиеся на глаза внука слёзы, встрепенулся. – Валюша упреждала не плакать. Давай-ка на лавочку присядем, фотокарточки поглядим. Я тебе, Митька, про бабушку твою рассказывать буду, ты же ведь её, поди, совсем не помнишь?

Тимофей Петрович присел на скамейку, положил на колени толстый, специально им взятый из дома, альбом с фотографиями и открыл его на первой странице.

- Узнаёшь? – поинтересовался он у внука.

- Мать что ли? – Димка с улыбкой разглядывал молодую девушку в коротком цветастом платьице, стыдливо улыбающуюся в объектив. – Такая простушка.

- Красивая, - подала голос Наташка.

- Ха, Светка, - Димка ткнул пальцем в центр следующей фотографии, - в дурацкой панамке и с ободранной коленкой.

- Ага, помню я, как она от козы Жоркиной удирала, об камень споткнулась, и – хлобысь! Коленку разодрала до крови, платье порвала, козу до смерти своим рёвом напугала. И тут Гришка фотограф, он тогда в Ксанкином доме жил, выходит из кустов и говорит: «Улыбнитесь, барышня, сейчас вылетит птичка!» У Веточки слёзы разом обсохли, и вот, собственно, картина маслом, - развёл руками дед.

- А это бабушка? – Димка уже рассматривал следующую фотографию.

- Да, - отозвался дед. – Она тут молоденькая совсем, худенькая. Первое фото после войны. И это тоже она, но уже старше. А вот с Анькой маленькой на руках…

- А это кто? – Наташка, постоянно торчавшая из-за Димкиного плеча, ткнула пальцем в высокого мужчину, обнимавшего Валентину за талию.

- Это Стёпка, друг мой закадычный, - вздохнул Тимофей Петрович.

- А чего он на всех фотках к бабушке притирается? – не понял Димка.

- Чего притирается-то? – дед на секунду задумался, всем показалось, что он слегка занервничал, но быстро взял себя в руки. – Так друг же. Стёпка, он очень фотографироваться любил.

- А почему тебя на фотках нет? – снова спросил Димка.

- Так я же фотограф, - улыбнулся Тимофей Петрович. – Не могу же я сам себя фотографировать.

- Эх, тяжёлая была у вас жизнь, дед! Офигеть можно, чтобы сфоткаться надо кого-то звать. Вот сейчас взял телефон и щёлкайся сколько хочешь.

- Тяжёлая, - согласился дед, - но зато дружная. Все друг другу помочь старались. Нынче-то что? Каждый сам себе режиссёр. Тьфу.

- Так, ладно, - подала голос Ксана, - мы, между прочим, к бабе Вале пришли. Вот она сейчас смотрит, как вы собачитесь, и вряд ли ей это нравится.

- И то правда, Ксанка, - Тимофей Петрович нахмурил брови, напустил на себя серьёзности, но почти мгновенно из глаз его брызнула доброта. – Я чего альбом-то с собой заграбастал? Посоветоваться хотел, какую фотографию Валюше на памятник прилепить.

- Вот ту, где она с твоим друганом стоит. Только Стёпку этого надо отрезать, - уверенно сказал Димка.

- А чего именно её? – усомнился Тимофей Петрович.

- Баба Валя там счастливая, - ответила за Димку Наташка.

- Ну, если молодёжь решила, - улыбнулся дед, - значит, так тому и быть! На могилках прибираться после моей смерти, ни кому-нибудь, а вам придётся.
   
Солнце уже подходило к зениту, когда вся компания возвращалась с кладбища домой. Шли молча, даже Наташка с Димкой не шушукались, как обычно. Вокруг всё было также тихо и знойно, только листья на деревьях слегка дрожали, словно устроили себе тихий час, но не крепко уснули, а лишь придремали слегка. Даже птицы кричали как-то по-особенному разморённо.

- Спечься можно, - подал голос Димка и провёл тыльной стороной ладони по лбу.

- Нет, ты поглянь, опять ему плохо, - хмыкнул Тимофей Петрович. – Тебе Митька надо научиться жизни радоваться так, чтоб счастье из тебя пёрло и в жару, и в мороз. А ты всё скулишь, как кутёнок малолетний. Вон, на муравьёв посмотри – им зной нипочём, они его не замечают. Делом заняты муравьи. Им в своих лапках столько добра в муравейники перетащить надо.

- Ну, ты сравнил, дед! На то они и муравьи, - присвистнул Димка.

- А природа? Каждое дерево жаре радуется, каждая птаха, каждый камешек. Знаешь почему? Они тепло на зиму заготавливают. Когда ещё-то, как не в такую погоду?

- Да, - задумчиво протянул Димка, - философия.
 
Тем временем, в небе носились жаворонки, одинокий орёл резал воздух своими сильными расправленными крыльями. А дорога, ведущая к дому, сделала небольшой поворот и пошла под уклон, туда, к самому дну ущелья, куда даже жаркое полуденное солнце не пробивается вовсе.