Глава первая

Три полных дня воет вьюга, бросая на жилище пригоршни снега, который подобно ножам впивается в крышу. Казалось, что вот-вот от напора и под тяжестью его, она переломится, а он ворвется в дом, бросится на огонь, который светом и теплом своим прожигает и рвёт одеяние старухи-вьюги. От  того злится пуще прежнее Седовласая, с неистовой силой вновь и вновь бросает его горемычного в глухие стены жилья, а он больно ударяясь об них, тонет в бескрайнем множестве ему подобных снежинок, а то и вовсе, касаясь дыма очага, тает, роняя свои ледяные слезы по ветру. Метель же непроглядной пеленой окутывает все вокруг, надеясь скрыть бессилие своё, а одинокий огонёк всё мелькает и мелькает где-то внизу. Совсем уже не видно дома – утонул в сугробах, а дымок поднимается и поднимается, тянется тонкой пуповиной жизни из глубин серебра старухи П;ртас …
Где-то за стенами бьётся пурга, небольшое жилище освещается пламенем очага. Льётся в воздухе песня женщины, и слова её словно языки огня, завораживают и обжигают, убаюкивают и тревожат, тянешься дотронуться до них и отдергиваешь, в страхе быть обожжённым, руку. А женщина всё поёт, то и дело, одёргивая полы новой шубы, чтобы ровно ложился шов, чтобы мех играл живым блеском, сочетаясь друг с другом по цвету, чтобы не цеплялись локти уложенного на коленях одеяния. Пробивалась сквозь песню тревога, давно должен как вернуться её муж, а метель, словно назло, только громче и сильнее воет  за порогом. Найдет ли дорогу в такую пургу?  Нет, ничего не может с ним случится! Силён он, подобно весеннему паводку, крепок, словно вековой кедр, ловок, как юркий соболь – всё ему нипочём. Только нагоняет и нагоняет П;ртас тревожные мысли, смеётся над смелыми ожиданиями маленькой женщины, всё неистовее заметает любые признаки жизни, гневно вглядываясь вдаль, ждёт.
Сбивает ветер с ног, пытаясь выбраться, всё глубже погружаешься в рыхлый, тягучий, подобно болотной трясине, снег.   Охотник медленно, но уверенно, пробирается сквозь тайгу и стену изо льда и ветра. Лицо его словно раскаленное железо, будто светиться в темноте, до того обветрено, до того пылает жаром внутренняя сила его, словно вот-вот вырвется наружу и растопит весь снег одним прикосновением своим. Но вот очередной порыв ветра обрушился на него, словно пух молодого утенка поднял вверх и бросил во тьму…
Огонёк в очаге дернулся и почти погас, в доме резко стало темно, сердце женщины забилось в суматошной пляске, всё тело будто стало поддаваться ритмам его, и биться клубками боли по всем точкам, где находило выход. Подобравшись к огню, женщина стала подкладывать в него сухой хворост, поверх уложив толстые сырые поленья. Тяжело опустился на таган котелок с водой и завис над пробуждающимся вновь пламенем.  Немного судорожно, но уверенно, стала она крепить на кожаных ремешках, ниспадающих с потолка, крепкую сосновую перекладину, так чтобы самой удобно было висеть на ней. Затем бросила на пол мягкое одеяльце, сшитое из зайчих шкурок, присела на него и, повиснув на перекладине, стала прислушиваться к своему телу, звукам непогоды за порогом и треску разгорающегося пламени очага…
Взмыв вверх, охотник на мгновение завис над землёй, и движимый ветром стремительно понёсся куда-то в пустоту, туда же улетали, обгоняя его, хлопья снега, и всё без остатка проглатывала, манящая и ужасающая одновременно, тьма. Но вот навстречу стремительно стало что-то приближаться, что-то большое, что-то даже огромное, столь сильное, что может противостоять этому, разбушевавшемуся, заигравшемуся подобно ребенку, ветру. Дерево… Ударившись о ствол кедра, охотник скатился вниз по нему и упал к корням, едва успев ухватиться за почти слетевшие лыжи, проваливаясь во мглу, он услышал рёв такой силы, что казалось,  великаны-менквы разрывали когтистыми своими руками стволы, попавших под гнев их, деревьев.
Но вот всё стихло. Ветер наигравшись, устремился куда-то ввысь, видно и его силам приходит конец, пора уже и отдохнуть, чтобы вновь набрать в меха стремительных северных вьюг, южных теплых дуновений, и, смешав их потом, показать свою силу, а может и гнев. Снег, медленно кружась, стал ложиться поверх крепкого наста, что надула старуха П;ртас. Словно извиняясь за болезненные раны, что он наносил мгновения назад, снег нежным пухом с перины облаков, устилал деревья, скрывая ободранные и обломанные ветки от света проглядывающей из-за туч, луны.
В свете очага усталое лицо женщины, казалось изнуренным и изнеможденным, внезапно нависшая тишина подобно водной глади обхватила пространство вокруг, заставляя даже еле слышимые звуки звенеть и грохотать. Отпустив перекладину, служившую ей опорой, женщина опустилась на пол, и свернувшись словно кошка, обняла всем телом маленький, цвета пожухшей травы, сверток, который сопел и намеривался двигаться, что к слову, давалось ему с трудом, от того сопел и кряхтел он интенсивнее и громче. «Почему не плачет», проносились мысли в затуманенном сознании её; тревога подобно старухе П;ртас, словно  издевалась, понимая что нет сил у хозяйки очага, обессилена. Долгожданного крика всё не было, вместо этого сопел и кряхтел сверточек громче, а почувствовав рядом тепло, он инстинктивно подался ему навстречу, и уперевшись в грудь матери мокрым своим лицом, замер, и как только что появившийся на свет оленёнок, вытянув вперед губы, ухватил теплый сосок. Женщина от неожиданности вздрогнула, но тут же с облегчением вздохнула, и, раскинув руки, будто крылья, плотнее прижала своё дитя к себе, а оно  зашевелилось, оставшись недовольным, тем, что тревожат его.
И вот глаза их встретились.  Смутно различая, что и кто перед ним, малыш тем ни менее чувствовал мать: её тепло, любовь и заботу, она пахла дымом костра, разнотравьем лугов, ароматами леса; и тонкие нотки каждой травинки и деревца, заполняли сознание его, рисуя мир, который она хочет дать ему.
Слегка мутные глубокие глаза, широкий нос, взгляд от которого не в силах  оторваться, будто смотришь в родник, прозрачная вода которого увлекает куда-то в глубину, манит, и вот уже нет вокруг ничего, только ты и эта глубина. «Весь в отца», - подумала женщина. – «И молчалив так же». 
Темно. Холодно. Тяжело дышать от того на грудь давит что-то большое и неподъёмное, да и воздуха словно нет; каждый вздох даётся с огромным трудом.  Тело онемело и ощущает холод уже даже не кожей, а костями, они словно начинают покрываться инеем и обрастать когтистой шугой. Охотник, едва придя в сознание, почувствовал, что вновь начинает провалиться в пустоту, но оттуда внезапно раздался громкий детский плач: «уа, уа, уа». Мужчина вновь открыл глаза, всё так же ничего не видно, да вот только справа тьма кажется чуть светлее. Он понемногу стал разминать руку: сначала пальцы, потом кисть – и вот уже покалывания дошли до плеча, рука стала сгибаться в локте. Как только появились первые неловкие, судорожные движения телом, свет справа словно усилился. Охотник согнул насколько смог руку и выбросил ее обратно, стараясь податься следом всем телом. Пальцы, пробив корку снега, ощутили кожей мороз, а вернувшись обратно, открыли небольшой просвет, через который в глаза охотнику ударил непривычно яркий свет луны. Когда глаза немного привыкли, мужчина осмотрелся вокруг, насколько это было возможно. Он оказался прижат к земле, покрытой снегом, собственной лыжей, на которую давил огромный сук кедра, и если бы не она, то ветка легко проткнула бы самого охотника, отправив его раньше срока в нижний мир, на встречу с предками.  Размяв вторую руку, он стал делать круговые движения плечами и лопатками, стараясь размягчить снежный покров под собой, и понемногу стал проваливаться вниз, ощутив, что дерево при этом не опускается вместе с ним, давая небольшую слабину. Дышать стало немного легче. Правой рукой охотник сначала увеличил  просвет, а затем стал смещаться в сторону спасительного лаза.
Подсохшие в очаге поленья, неожиданно вспыхнули ярким веселым пламенем, заливая светом каждый уголок дома. Женщина, устало поднявшись, долго еще смотрела на своего новорожденного сына, а когда он вновь недовольно зашевелился и заерзал, подняла на руки и ближе поднесла к огню. Мальчик замер, словно зачаровал его най , но затем широко улыбнулся, будто узнал и давно ждал он его появления. Снова обтерев сына и завернув в теплые, мягкие вещи, женщина уложила его в берестяную люльку - апу , крепко перевязала шнурками из кожи и подняла её на спальное место. Мальчику не понравилось, что свободу его движений, вот так грубо, ограничили, но вновь увидев огонь, он притих, а най гудел, потрескивал иногда дровами, играл языками пламени, выбрасывая вверх золотые самородки. 
 Руки мужчины от прикосновения со снегом стали мокрыми, что на морозе, от которого его укрывало это снежное покрывало, привело к тому, что они стали лиловато-синими, горели, и казалось, вот-вот лопнут от напряжения. Но он всё же пробивал ими себе путь наверх, вот уже вслед за правой рукой, над сугробом показалась голова, затем другая рука и наконец  охотник целиком вывалился на снег, что был твердым, словно камень, до того крепкий и толстый наст нанесла старуха П;ртас. Просунув руки в рукава малицы, он прижал их к своему телу, стараясь скорее отогреть обмороженные пальцы, теплом, которое еще оставалось при нём. Когда ломота и боль в ладонях стала терпимее, охотник стал осторожно тереть их друг об друга, разгоняя застоявшуюся кровь, трением согревая кожу. Наблюдавший за всем этим месяц, не сводил с человека своего взора, будто хотел спуститься и помочь, но неведомая сила не пускала его, и, оставаясь безучастным, он стал светить ярче, чтобы осветить охотнику путь.
Зашипел на огне чайник. От брошенных в кипяток трав, по дому поплыли ароматы лета: вот слабый, нежный отголосок ромашки, над которым всей тяжестью бора ниспадал запах брусники; тонко проскальзывали ароматы смородины и малины. Словно туман по полу жилища расползался запах сырой осины, то женщина заварила отдельно молодую её кору. Немного придя в себя и восстановив чуть силы, женщина принялась наводить в доме порядок, благо сыночек спокойно спал и не отрывал её от дел. Чай, как родниковая вода пробежал по венам, бодря и придавая сил, отвар из осины, мягкой горечью разогнал туман в сознании и придал уму ясности. В доме закипела жизнь: беспокойством очага, спокойствием сна, только хозяйка совсем потеряла счет времени, и смутно предполагала день сейчас или ночь.
Руки горели, так, словно их обнимал огонь, но уже всё больше откликались на мысли охотника, охотнее сгибались, хоть и отдавались болью в голове. Мужчина приподнялся, сел на колени и стал осматриваться. Припорошенный пушистым снегом  наст, раскрыл события прошлого: в тот миг, когда его, как кутенка, ветер швырнул в дерево, следом летел ствол другого. Оно пало в ноги своему более крепкому собрату, стараясь всеми силами ухватиться за жизнь, поэтому верхней кроной повисло в паре метром над землёй, зацепившись за ствол того кедра, под которым упал охотник. И если бы не это обстоятельство, то и лыжа не спасла бы, не прикрыла собой от остро сломанной ветки, потому и смог выбраться из под него человек.  Тут внимание мужчины привлек небольшой темный предмет, что повис на суку, стоящего дерева, чуть выше места, где на нем повисло упавший кедр. Присмотревшись, он увидел свою  рукавицу, и лишь теперь заметил, что остался без них, видно в падании зацепился ею за ветку, и осталась она висеть, треплемая метелью. А где же тогда вторая, - пронеслась мысль в голове охотника. Взглянув на рукава, он заметил лишь лоскут рваного меха, потому и горят теперь его обмороженные руки; одна рукавица была разорвана, другая оторвана. Вот уж зла была П;ртас, ох и силён был ветер. Вдруг охотник вспомнил, что не дало ему вновь провалиться в беспамятство: «Плач», звонкий детский плач. Тревога, предзнаменованием заглушила боль и слабость, человека бросило в жар, и взглянув на небо, он увидел месяц, который своим светом указывал куда нужно идти. Просунув руки обратно в рукава, охотник, осторожно ступая, пошел этим путём, потому как, пережив столь многое, он был уверен, что сегодня его не ждут в нижнем мире. А в этом ждут…
В доме было тепло, но судя по тому, как быстро ускользал дым в трубу чувала, хозяйка поняла, что метель, бушевавшая до недавнего времени, сменилась морозом. Силы её понемногу стали возвращаться к ней, поэтому она поставила на огонь котел, положила в него пару сушеных рыбин, что всегда находились в избе, на случай если нужно было быстро перекусить, и стала ждать. Сразу почувствовался аромат вареной рыбы вперемешку с запахом гари от дымокура, что она разводила летом, чтобы насекомые не трогали, вывешенную сушиться рыбу. Пока готовилась еда, женщина попыталась открыть дверь, та не поддавалась, лишь скрипом снега снаружи, откликалась на попытки её отворить. Хорошо ещё муж изначально петли, крепившие дверь, сделал внутри, и теперь можно было попытаться снять ее с петель и выбраться наружу. Муж… Где же он…Укрыв ребенка потеплее, женщина перенесла люльку ближе к огню и повесила её на крюк, чтобы холодный морозный воздух, не задел его, когда она всё же откроет дверь. Закрепив над дверью кусок мешковины, так чтобы она закрывала проём двери, хозяйка подобрала один край его и закрепила сбоку. Теперь можно было заняться самой дверью. Женщина взяла немного топленого лисьего жира, подержала его перед огнём. А затем облила им петли двери, стараясь чтобы как можно больше жира попало вовнутрь петель. Сами петли представляли собой металлические пластины, края которых были скручены в трубочку и соединялись таким же металлическим стержнем. Пластины, что крепились на двери висели выше тех, что крепились на дверном косяке, поэтому при установке двери висели на них, и теперь нужно было лишь выбить стержень и втянуть дверь в дом. Внизу стержень был забит снизу, видно, чтоб проще и надежнее было когда дверь вешали, а вот вверху наоборот сверху, поэтому хозяйка решила сначала выбить верхний стержень. Взяв на хозяйственной полке, что висела прямо над входом, трехгранный кованый гвоздь, который был чуть тоньше проушины петель, женщина вставила его в нижнюю из них и придерживая левой рукой, правой взяла сырое полено, чтобы звук от удара был потише и глуше, и не напугал её маленькое чудо, которое так старательно укачивал огонь.
   Скрип, скрип, - снег под ногами, словно твердит: «не туда, не туда, не дойдешь, не дойдешь». Лес всё реже, вон и сухая сосна, показалась вдалеке - рядом дом. Вроде даже навеяло дымом, но время как будто замедлилось, и подобно недавнему снегу, неспеша текло, да так, что охотник уже смутно представлял себе, сколько ему еще идти, хотя знал, что уже совсем недалеко. Вот деревья стали ещё реже, и он вышел на чистое место, где должен быть его дом. Теперь же кругом лежал лишь снег, местами только просматривались высокие сугробы, подобно насыпным погребальным курганам. Где же дом? Где жена? Неужели глаза не врут ему, и он видит лишь безжизненный край льда снега, что ещё пару дней назад было его стойбищем, где осталась женщина, доверившая ему свою жизнь и судьбу? Руки вновь окатило жаром, и резкая боль сбила с ног, силы что вели и тянули его, будто иссякли, а на него навалилась вся та усталость, что копила земля с поздней осени, дабы сбросив весной ручейками снег, разродиться грозами, сбрасывая её с плеч. Сердце стуком своим отдавалось болью, и кажется даже каждый волосок на его теле чувствовал эту боль, а сердце всё стучало и стучало… Бум… Бум... Бум… Стоп! Стук шёл откуда-то снизу, словно из-под земли. Все чувства охотника сразу обострились, вновь уловил он запах дыма, и кажется ещё варёной рыбы. Также новый, незнакомый аромат, что едва уловимым касанием будоражил сознание охотника. Слова донёсся стук, и мужчина подобно охсар  прислонился к кромке снега, стал слушать. Бум, вновь раздалось где-то там, в глубине, чуть правее места, где находился он сам. 
Ударив поленом по гвоздю, женщина резко обернулась в сторону очага. Спит. Тогда она вновь ударила деревом об металл, и поймала себя на мысли, что почти не смотрит при ударе на гвоздь, сосредоточившись на люльке. Так можно и по руке ударить ненароком. Успокоившись, женщина глубоко вздохнула и снова стала бить поленом по гвоздю, чтобы уже выбить стержень петель. Бить снизу вверх было не совсем удобно, поэтому удары получались несильными, но постепенно стержень поддался и стал медленно выходить с другой стороны.
Охотник стал двигаться на звук, в сознании его уже вовсю забегали мысли, что он скажет ей, когда их глаза вновь встретятся, ведь именно где-то тут стоял его дом, а звук явно создавал человек, значит всё хорошо с ней, значит рвется наружу её неугомонная и бойкая душа. Определив, откуда точно доносится стук, он внимательно осмотрел всё вокруг: вот чуть впереди в снегу еле виднеется небольшая воронка, откуда тянется ввысь дым, подобно бегущей по венам крови, подтверждая существование жизни.
Бум, - стержень, наконец, проскочил нижнюю проушину и теперь находился лишь в верхней, при этом дверь немного сдвинулась в сторону. Женщина, посмотрев на очаг, остановила взгляд на апе - ребенок всё также посапывал, не обращая внимания на создаваемый ею шум. Переставив гвоздь в нижнюю петлю, она вновь стукнула по нему поленом, оттого что бить теперь было удобнее, стержень сразу сдвинулся почти наполовину. Еще удар и проушины снизу также перестали держаться друг за друга, стержень же остался лишь в одной из них. Дверь больше ничего не держало, и женщина сначала сильно толкнула её наружу, а затем одернув обратно стала сдвигать то влево, то вправо. В дом сразу стал сыпаться снег, который до этого плотно прижимался к стенам и двери дома. Сверху доносились приглушенные звуки: толи шаги, толи кто-то или что-то пробивается сквозь этот огромный слой ледяных звезд.
Охотник поднялся и стал ногой пробивать корку снега, в том месте, где как ему помнилось, находилась дверь. Тем временем стук снизу прекратился и сменился какой-то вознёй, словно пробили лёд на реке и теперь водят в майне зюзьгой , выбрасывая наружу глыбы льда. Руки, несмотря на то что уже немного отогрелись, слушались плохо, и при каждом движении, болью отдавались во всем теле. Оттого охотник, пробив наст и разрыхлив снег, той же ногой отбрасывал его в сторону.
 Раскачав дверь в стороны, так что она отошла от проёма и стала шевелиться свободнее, женщина сдвинула ее немного наружу и вправо, затем, насколько это было возможно, поставила ее наискосок и стала втягивать вовнутрь. Следом в дом посыпался снег, что она разрыхлила, когда расшатывала, снятую с петель дверь. Часть его тут же оказалось в большом котле и переместилось к огню, как-никак, а вода всегда пригодится. Неожиданно крепкий до этого момента сугроб стал каким-то странным образом менять форму, по краям он словно расплывался, а по центру начал вываливаться, оттуда же в дом в буквальном смысле что-то выпало…
Снег под ногами вдруг стал мягким, податливым, как обычно бывает по весне, в особенности на реках и озерах, когда даже на лыжах можешь уйти под воду, пытаясь перебраться на другую сторону, при этом снег и лед обвалится только под тобой, не издав даже малейшего притом шума. Вот и сейчас охотник осознал, что стремительно проваливался вниз, так, как если бы там находилась огромная нора, способная с легкостью проглотить его. Перед глазами снова пронеслась та тьма, что еще недавно затягивала его, стараясь убаюкать и растворить в себе, только теперь впереди ярко сиял свет и тепло пахло домом. Скатившись вниз, он почувствовал под собой твердую, как сосновая доска, землю, а открыв на мгновения глаза, увидел то, что так неудержимо тянуло и влекло его домой, превозмогая всё и вся на этом свете.
От резкого колебания воздуха в жилище, люлька слегка качнулась, ребенок недовольно сжал губы, но затем, расправив их, глубоко облегченно вздохнул, словно вымолвив: ну наконец-то…