Безисходность

     Ему было плохо...
Он никак не мог понять, что происходит. Что-то давило и угнетало с невероятной силой. Это «что-то» не давало покоя ни днём не ночью. Он постоянно думал об этом пытаясь осмыслить, в чём дело. Спасительная мысль крутилась, где-то рядом, будто комар, которого слышишь, но никак не можешь поймать. Это угнетённое состояние души превращало его в автомат. Он работал: считал, чертил, но делал всё механически, особенно не задумываясь. Работал, как каменщик, думая о чём-то своём, выкладывая при этом очень ровные ряды кирпичей.


     Состояние подавленности он ощутил десять дней тому назад. Оно пришло и, как-то внезапно сразу навалилось, как тягучий сон. Пребывая в таком странном состоянии он плохо понимал происходящее вокруг. Люди, близко его знавшие, говорили «Хандрит» и старались не лезть в душу. Он перестал принимать участие в разговорах с коллегами. Будучи по натуре человеком весёлым, сейчас потерял всякий интерес к общению с людьми, как бы замкнувшись в своей подавленности. Обилие домашних дел, ранее раздражавших его теперь не оставляло в сознании никакого следа. Жена до предела загруженная заботами, казалось не замечала его странного поведения... и только грустные глаза сына, переставшего приставать с вопросами, как бы говорили, что малыш чувствует происходящее с отцом, но не понимает, как помочь близкому родному человеку, который бывал раньше весёлым и грустным, добрым и сердитым, а теперь стал безразличным ко всему. Он часто залезал к нему на колени, прижимался своим маленьким беззащитным тельцем и заглядывал в опустошённые отцовские глаза. А потом также тихо уходил к себе в комнату и старался не шуметь. Он думал, что папа болеет и ждал, когда же он поправится и снова они будут играть в солдатиков и ходить в кино на мультфильмы.

     Время шло. Промозглая осень сменилась холодной безснежной зимой. Его душа стала замерзать – покрываться льдом. Товарищи стали замечать странное его поведение и говорили друг другу, с ним происходит, что-то неладное. Жена, как бы очнувшись от забот, просила его открыть, что же тревожит и гнетёт её любимого. Но уловив всякую попытку выяснить отношения он прятался в себя, как улитка в свой домик, и отмалчивался безразлично уставясь в окно, будто бы говорил ей: «Меня здесь нет – я весь где-то там...». Тоска множеством невидимых щупальц оплела их, когда-то уютный дом и в нём стало холодно и пусто, как бывает только в зимней степи.

     Однажды ночью он проснулся от неясного шума, включил бра и вышел на кухню за столом в халатике накинутом на плечи сидела жена и тихо плакала. Он закурил сигарету, сделал по привычке две глубокие затяжки и, выпустив дым через нос посмотрел на неё. Лица не было, были одни огромные заплаканные глаза, в которых жила неизъяснимая тоска. Они смотрели на него с любовью и укором, как бы говоря «Ну поведай мне, родной человек, что с тобой? Какое страшное горе гнетёт тебя? Я всей своей любовью и самоотверженностью встану на твою защиту, согрею и успокою, дам счастье и всё то, что ты так любил во мне». Он мельком посмотрел ей в глаза, докурил сигарету и шаркающей походкой пошёл в комнату.

     В эту ночь он уже не спал. В голове зашевелилась мысль, он поймал её. Она тихо стучала в висках «Надо разобраться в себе... надо разобраться в себе... надо разобраться в себе...», но огромная непреодолимая лень разлилась по всему телу, как только он почувствовал слово «Надо». Ему стало тревожно от того, что нужно что-то делать... и тут же подкралась другая мысль: «А зачем? Зачем утруждать себя? В чём-то разбираться?» Он успокоился, наблюдая за полоской света на потолке от качающегося за окном фонаря...

     Много лет спустя, одинокий и никому не нужный, он сидел в сквере у пруда и смотрел, как вокруг копошатся голуби. Какой-то малыш, спасаясь бегством от лохматой пронзительно лающей дворняшки, вскорабкался к нему на колени и прижался маленьким тельцем, обняв его за шею. Вдруг на мгновение память его осветилась, как вспышка молнии и выхватила из глубины лет – сынишка с грустными глазами тихонько гладит его по щеке...

     Он встал. Посадил малыша на лавку, на которой только что сидел сам и побрёл в... пустоту.

     Ему было плохо...