Как Вас Понимать

Мы с Леоном шли по пляжу и изо всех сил кутались в непромокаемые куртки. И всё равно было промозгло и холодно. Как, впрочем, и должно быть когда гуляешь по балтийскому побережью в конце октября. В это время тут погода уже так себе, ничего не поделаешь. И в то же время, это было прекрасно. В смысле, что погода так точно совпала с настроением моего брата. Да что там прекрасно – идеально просто!

Дело ведь в чём? Леон море просто-напросто обожает! Гуляя по пляжу, он чуть ли не против собственной воли успокаивается и начинает спокойнее обо всём думать! Беда только в том, что пляж должен соответствовать его настроению. Если с ним в целом всё ок, то можно и рядом с домом, по Сиднею, погулять. Но если он грустит или злится, то на тёплый пляж его не вытащишь. Даже предложение погулять до конца не выслушает, захлопнет дверь и всё. Ну вот такой он. Слишком уж прямолинейный. Ни за что не станет делать того, чего сам не захотел!

Вот я и села искать что-то хмурое, пасмурное. Ну или хотя бы холодное, чтоб кутаться пришлось. И нашла! Рядом с Ригой! И действительно угадала! Потому что Леон не развернулся и не ушел к себе. И даже спорить – мол, не грущу я, чего лезешь, оставь в покое – не стал, хоть и любит такое сотворить. Посмотрел и почитал то, что я нашла о рижском взморье, буркнул «ладно, давай», и пошел в свою комнату за курткой. И я в свою – собственно, даже побежала. Чтоб точно его вытащить погулять!

И вот, пока мы шли от дома к кабинам нуль-связи, и набирали код, чтоб из Сиднея под Ригу попасть, и брели от кабин к берегу моря, я думала. Что это, вообще-то, счастье, что мы с братом живём в такое простое время. Потому что как бы я его вытаскивала на такие вот пасмурные пляжи в, например, двадцать первом веке, когда из Сиднея до Риги почти сутки добираться надо было – даже думать страшно. А я бы всё равно хотела его вытащить! Чтоб он не грустил! И вот как тогда?

- А я не грущу, - буркнул Леон. Он явно заметил выражение на моём лице и всё угадал. – Я совсем не грущу. Я злюсь! На всех! Потому что они постоянно притворяются, что ничего не понимают! Играют со мной в какие-то дурацкие игры! И я от этого устал как собака!

- При чём здесь игры? – спросила я удивлённо. – Лео, не придумывай. Люди ведь правда не всё и всегда могут понять друг про друга. Знаешь выражение «чужая душа – потёмки»?

- Знаю, - вздохнул он. – Но до недавних пор мне казалось, что это не про меня и тех, кого я знаю. Мы же друг друга понимаем. Это, может, где-то далеко так, или в старые века было. А сейчас...

- А что сейчас? – затормошила я брата когда тот опять мрачно замолчал. – Кто тебя не понимает? Расскажи! Может, я что-то подсказать смогу.

- С высоты своего взрослого опыта? – съехидничал он.

- А хотя бы и так, - не обиделась я. – За четырнадцать лет всё же больше можно успеть понять о других людях, чем за одиннадцать.

- С половиной, - сердито поправил меня он.

- Ну с половиной, - согласилась я. – Но всё равно же чуть больше. Ну... ты скажи. На кого ты обиделся? Почему?

- На папу с мамой, - вздохнул он. – Я для них недостаточно умный. Разочаровываю их этим. Но я же стараюсь! Хотя ладно, если б просто глупым считали, это не так обидно. Но почему они мне честно не скажут, чего от меня ждут? На словах всегда «солнышко», «умничка», и всё такое, что б я ни сделал. Но я же чувствую, когда на самом деле они так не считают!

Признание Леона меня удивило. Не тем, что он обижался на наших родителей за непонимание, конечно. Я эту чашу испила сполна за последние полтора года. Такое ощущение, что люди, став взрослыми, теряют память о том, как сами были подростками, и поэтому ничего не понимают. Считают нас просто упрямыми детьми, и всё. Вот честное слово, половина моих споров с ними были из-за этого! Но это-то ладно. А вот то, что Леон сказал, будто они его считают глупым...

- Но Лео, они правда не думают, что ты глупый! – заверила его я. – Точно-точно! Во-первых, они не только меня никогда не просили тебе помочь с уроками, а даже наоборот, говорили что это скорее ты мне помогать будешь, хоть ты и младше. Потому что ты умнее. А во-вторых, даже когда я слышала их тогда, когда мы по идее их слышать не могли, они не говорили, что разочарованы твоими знаниями!

Леон задумался. Потом помотал головой.

- Не. Не верю. Я же чувствую, они во мне разочарованы! Особенно часто чувствую, когда хвалюсь оценками по физике или биологии. Я эти предметы терпеть не могу! Но стараюсь хорошие оценки по ним получать, потому что мама и папа их считают важными! А порой прямо видно, как они слушают меня и думают «этого недостаточно»! – Потом заинтересовался, спросил: - Ой, подожди... А ты что, специально подслушивала? А зачем?

- Не специально, - улыбнулась я.

Хотя про себя, конечно, вспомнила, что «не специально» - это было первые секунд сорок, когда я услышала, как мама с папой о Леоне говорит. Что-то вроде «он умный мальчик, и невероятно разносторонний, но это как-то не похоже на то, о чём мы изначально думали». А потом уже стала слушать намеренно, потому что поняла, что брат мой тоже один из экспериментальных детей, как и я. И мне стало интересно, вдруг они, вспомнив про него, и обо мне что-то скажут? Мне это тогда было дико интересно!

Ну и... вспомнив это, я решила объяснить. Чтоб Лео понял и не обижался.

- Ты понимаешь, я чуть до того узнала, что я – экспериментальная, - объяснила я.

– Ну, ты ведь понимаешь, как это, да? – Леон кивнул, улыбнулся. Он всё понимал. Но я, тем не менее, продолжила. – Ну вот. Наши папа и мама – экспериментальные генетики, они изучают возможность включения в человеческий геном каких-то изменений, от которых все здоровее будут, или красивее, или умнее. И иногда, когда они совсем-совсем уже уверены, что поняли, как всё есть на самом деле, они могут провести эксперимент. Позволить нескольким детям родиться с нужными генами и посмотреть, как те взрослеют. Если хорошо, то тогда ген будут добавлять тем детям, которые и так рождаются не совсем обычно. Вот я и... Они на мне проверили кое-что. Они хотели вернуть в человечество ген, от которого волосы рыжие.

- И правильно! – поддержал Леон. – Рыжики красивые!

- Красивые, - согласилась я. – Только оказалось, что такие как я не просто так исчезли тогда, когда люди стали отбирать гены так, чтоб оставались только самые приспосабливающиеся. Рыжие волосы и бледная кожа – это и правда очень красиво. Но как-то так получается, что рыжики и боль чувствуют сильнее. Не настолько, что это прямо уже отклонение генетическое, с которым бороться надо, но... всё же. И ультрафиолет нам больше вреда причиняет, чем обычным людям. – Я вздохнула, потом закончила: - Тогда я этого, правда, не знала. Просто начала задумываться, что я не похожа на всех, и когда услышала папу с мамой, продолжила слушать именно поэтому. Чтоб понять – а вдруг я не просто так такая странная? Ну и про тебя заодно услышала.

Леон покивал. Выглядел он при этом прямо-таки востроженно. А когда я наконец закончила объяснять, спросил с надеждой:

- А ты как думаешь, я тоже...? Ну, в смысле, тоже – эксперимент? Это многое бы...!

- Почему бы и нет, - с улыбкой пожала я плечами.

Леон радостно фыркнул в ответ. А потом опять задумался и загрустил. Да что ж это такое?!

- Только знаешь, - сказал он наконец, - это не совсем всё объясняет. – Если папа и мама со мной экспериментировали – то кое-что правда понятно. Но не всё. Почему от этого со мной друзья поругались, я понять не могу! И тоже на них злюсь страшно!

- Это на кого ещё? – не поняла я.

- На Лекса. Потому что он со мной ругается. И на Симку. Потому что он ведёт себя как последняя задница, - нехотя выдал Леон.

Будь погода хоть малость получше, а пляж хоть немножко суше, я б точно воплотила в жизнь выражение «я так и села». Потому что сказать, что слова Леона меня всего лишь «удивили» – нагло промолчать! Но погодные условия сделали своё дело. Никуда я не села. Зато уставилась на брата, как в первый раз увидела.

- Но как? Я не понимаю! Ты же всю жизнь с Лексом дружишь! А на Симку обидеться невозможно! – выдала наконец я.

- Ага. Я тоже думал, что невозможно. И что дружим, - фыркнул Леон.

И замолчал, задумался. Когда он так раньше делал, у меня всегда возникало чувство будто он мысленно пытается мне рассказать ту историю, о которой я спросила. А потом спохватывается и говорит словами. Во всяком случае, это именно так и ощущалось. Будто он какой-то внутренний разговор, который я по невниманию пропустила, пересказывает.

Вот и в этот раз так же было. А пока он молчал, я думала. О том, что представить себе не могу, из-за чего могли поссориться Лекс и Лео, и тем более уж как в этом мог быть завязан мой одноклассник Макс, которого брат звал Симка. Потому что Лекс и Лео же правда едва ли не с пелёнок дружат! Куда один, туда и другой, как близнецы сиамские, даром что полгода разницы в возрасте. И оба рисуют так, что перескочили несколько лет и на уроках изобразительного искусства сидят с нами, старшими. А Максик – это такой клоун класса, который, конечно, всё в шутку обернуть способен. Но никогда он не делал никому пакостей. Даже худшие из его шуток всё равно были безобидными! А Лео на него, тем не менее, и впрямь серьёзно сердит. Но за что?

- Вот ты думаешь, я зря на них сержусь, - заговорил наконец Леон. – А я не зря! А потому, что совсем не понимаю, за что они так! Просто, понимаешь, Симке сейчас плохо. В семье какая-то беда. Я так и не понял, какая. Но ему от этого реально грустно. Уродом надо быть, чтобы такое не почувствовать и не захотеть поддержать человека! Ну я и поддерживал! Как мог! Только он себя ведёт так, будто я к нему подлизываюсь! Самому легче становится от тех мелочей, которые я делаю для него – и сам же их обшучивает! Мол, малёк в друзья набивается, смешно! А чего смешного? Тем более что я не набиваюсь! И Лекс тоже не понял! Он предпочёл поверить, что мне с Симкой теперь интереснее, чем с ним! И ладно бы просто ни за что обиделся! Он так всё загнул, что, когда мы все вместе в классе, обижается, но притворяется, будто всё как обычно. А когда Симка не рядом, обижается так же, а на словах почти как Симка. Чушь дикую несёт! Мол, раз мне интереснее с Симкой, не надо отвлекаться на такие мелочи, как старая дружба, и прочий бред собачий в таком духе. А моих чувств оба как будто в упор не видят! Это вот что вообще? И как на них после этого не сердиться?

Я честно попыталась понять. И сначала просто удивилась тому, насколько Леон, оказывается, внушает Максу доверие. Насколько я того знала, он ни за что бы не признался, что ему плохо. Только шутить начал бы больше. А брату моему, которого и видит-то на двух уроках в неделю, отчего-то открылся. Хотя, может, как раз и потому, что видятся редко и он точно знает – Леон не разболтает о его беде кому попало?

А потом я вспомнила, что они ни о чём таком не говорили. То есть то, на что Лео обижался – подколы со стороны Макса, завуалированное бурчание Лекса – как раз были, я их тоже наблюдала. Но какого-то предшествовашего им разговора я не помнила. Хотя, если Макс и Лео поговорили где-то в тайне, а Лекс такой разговор заметил и не так понял его причину... Это многое могло объяснить. Ну я и спросила без задней мысли:

- Лео, а когда вы с Максом говорили о его семье? Может, это выглядело так, что Лекс увидел повод обидеться? Или...

- Мы не говорили, - перебил меня брат удивлённо. – Зачем?

- То есть как это – «зачем»? – удивилась уже я. – Из разговоров люди и узнают, что с другими людьми вокруг них происходит!

- Да? А я всегда думал, что разговор – это для того, чтобы обсуждать что-то. Потому что когда словами чувства говоришь, их обдумывать легче, - пожал плечами мой брат. – А знать о других, что с ними и как, можно и без этого.

- Это как? – уже совсем запуталась я.

- Как все, - он снова пожал плечами. – Все же друг друга чувствуют. Я сейчас знаю, что тебе холодно и ветер кажется слишком резким. И ты почему-то уверена, что не понимаешь, о чём я говорю. А ты знаешь, что мне нравится чувствовать морские брызги на лице. И что мне спокойнее от того, что я поговорил с тобой о друзьях и маме с папой. Хотя я до сих пор не понимаю, почему они... – Он прервался. Забежал чуть вперёд, встал передо мной. Настороженно вгляделся в мои глаза. Повторил с напором: - Ты же знаешь, что я чувствую, да?

- Теперь знаю, - согласилась я. – После того, как ты сказал.

- А до того? Ты не знала? Не чувствовала меня? Правда? – настойчиво тормошил меня Леон.

- Правда. Я тебя не чувствую, - признала я.

А потом подумала, что это, конечно, совсем невозможно. Но если я всё сейчас правильно думаю и Леон всё же телепат, то понятно, почему у него с друзьями размолвка случилась. Макс же не знает, что тот в курсе его проблем. И для него выглядит всё как будто Леон к нему подлизывается и в друзья лезет. И с Лексом тогда понятно. Он же про беды Макса не знает. Леон не сказал, потому что и не думал, что надо, а сам он как должен догадаться? А если не знать, то какое объяснение имеет смысл? Что дружба почему-то кончилась, конечно!

- А что такое «телепат»? – нервно спросил Лео. Тем самым подтверждая моё всё ещё кажущееся невероятным, но тем не менее единственно верное предположение.

- Это человек, способный читать мысли, - со вздохом ответила я. Мне было страшно жалко брата. Потому что это то ещё переживание – вот так вот неожиданно узнать, что ты другой. И я поэтому добавила: - В старых фантастических историях о них часто писали. Авторы тех историй верили, что телепатия поможет людям проще понимать других и друг друга.

А потом подумала, что балбесы были те авторы. Ведь даже человек, способный читать другого как открытую книгу, не сразу всё о нём знает. Если и «читает», то по страничке за раз же. А потому вполне способен не так понять и не то подумать. Особенно если верит, что и прочим дан тот дар, которым обладает он сам. А им ничего не дано. Не повезло.

Леон так и стоял передо мной, пристально глядя мне в глаза, пока я это думала. И я, даже не будучи телепатом, видела, как сильно он хочет меня понять!

А потом он и правда понял. И – разревелся, как маленький. Как будто ему было два года и кто-то только что отнял у него любимую игрушку. Навзрыд, взахлёб!

Впрочем, подумала я, почти так и получилось. Привычный и понятный мир – и правда игрушка очень ценная и приятная. А я, похоже, только что разнесла её в брызги. Бам – и нет больше! Прости вредную сестричку, Лео.

Он, не переставая рыдать, обнял меня. Ткнулся носом в подмышку. И... я тоже обняла его, в ответ. Потому что в ту секунду не надо было быть телепатом, чтобы понять – ему очень трудно сейчас. И очень хочется, чтоб кто-то пожалел и вообще, оказался в целом на его стороне.

А раз так, то кто, как не я? Близкие же люди...

Но Леон не был бы Леоном если б, услышав мои мысли, не постарался внести полную ясность. Вот он и сказал моей подмышке, всё ещё всхлипывая:

- Я... не потому! Плачу... не потому!

Потом задышал глубоко, чтоб успокоиться. Отстранился, вытер рукавом куртки глаза (они, правда, из-за погоды суше от этого не стали). И постарался объяснить спокойно. У него, собственно, почти получилось. Только иногда он судорожно вздыхал не тогда, когда надо. Так бывает после плача.

- Я не только потому плакал, что теперь совсем непонятно, как жить и что делать, - пояснил он. – Это тоже неприятно, конечно, но я знаю, что привыкну. Ты же привыкла жить, зная, что не совсем такая же, как все? Ну вот, значит, и я научусь! Только... мне так стыдно стало! Когда я твои мысли о моих друзьях увидел. Они же... они совсем правильные! И про Макса ты точно поняла, и про Лекса. И от этого так больно! Я же должен был понять, почему они обиделись! А я не понял! Вместо этого сам обиделся и всем плохо сделал! И вот как теперь справляться?

- Можно с ними поговорить, - предложила я. – Это всегда хорошая мысль. И ты не волнуйся, что они могут не понять. Я же поняла, какой ты и почему думаешь и ведёшь себя именно так. Ну вот! Так они же как минимум такие же умные, как я, а то и умней. Значит, всё они поймут...

- ...как только удивляться и офигевать закончат, - процитировал Леон остаток моей мысли. При этом улыбаясь от уха до уха. Как же я обрадовалась тому, что он наконец перестал грустить! – А знаешь, мне и правда нравится эта мысль! – добавил он с энтузиазмом. – А ещё больше нравится знаешь какая?

- Спросить папу с мамой, чего именно они в твои гены намешали, что ты получился единственным на планете телепатом? – тоже заулыбалась я. Некоторые идеи настолько лежат на поверхности, что угадать их можно без малейших склонностей к телепатии.

Но Леон всё-таки сказал, смеясь от всего сердца:

- Точно! Слушай, сестричка, а ты точно уверена, что я именно «единственный»?